Четверг — рыбный день

      Всю неделю до долгожданной поездки Рид грезил о солнечных пляжах калифорнийского Карлсбада, гостеприимстве местных жителей, родных Западному побережью тики-коктейлях, какой-нибудь легкомысленной курортной интрижке и, особенно, о бездонном море впечатлений от экстремальной части заранее составленной культурной (вообще бескультурной) программы.       Это был первый его полноценный отпуск за последние два года, и видит Господь – вовсе не так должно было протекать это его маленькое приключение, вырванное из цепких капитанских ручонок сквозь боль, слезы, сопли, вереницу бессонных ночей и десяток закрытых дел. Он более чем заслужил этот гребанный отдых, но не в такой же, блядский боже, вариации.       То есть, как все было-то.       Сначала все было просто отлично, более того – все было бы так и дальше, если бы в какой-то момент Гэвин не решил, что ему жизненно необходимо посмотреть на экзотических рыбок. Желательно – на акул; желательно – в лодке с классным прозрачным дном; и желательно – в одиночестве (капитан не в счет, само собой). Гэвин Рид слишком привык к тому, что всегда получал то, чего хотел (а если не получал, значит не очень-то и хотелось) и, вероятно, именно поэтому наивно счел задорного мужичка из порта посланником демиургов.       У мужичка, как оказалось, было море времени, совсем не подозрительное прозвище “Безумец Ларри”, новехонькая лодка (с прозрачным, само собой, дном) и деловое предложение насчет индивидуальной экскурсии, которая “только сегодня” обойдется за цену вдвое меньшую, чем та, которую заламывало местное экскурсионное бюро. У Гэвина же было тридцать баксов, большое желание разбавить рутину новыми впечатлениями и абсолютно свободный день. Это было в четверг.       Так вот. Про “бездонное море впечатлений” и о том, что пошло не так.       Для начала – не так пошло абсолютно, блять, всё.       Зато море впечатлений наличествовало более чем. Правда, то был скорее океан, зато буквально экстремальный и буквально бездонный. И дело, увы, не в метафорическом отражении гэвиновых впечатлений (как хотелось бы), а во вполне реальной, огромной, тихоокеанской, блять, луже, которая очень не вовремя решила взбеситься. Лужа, – стоило только отплыть довольно далеко от берега, – моментом потемнела, вспенилась, взбеленилась и встала на дыбы, кружась вокруг и сильно пихаясь в борта. Это был какой-то полнейший, библейский пиздец, и Рид был уверен, что еще немного, и покажется на гребне очередной волны Ковчег старика Ноя.       Ковчега на горизонте нихуя не было, прямо так же, как и надежды на то, что все рассосется как-то само по себе.       Смотря на угрожающе темный водяной вал – метров, навскидку, шести в высоту, – Рид начинал понимать, что долгожданный отпуск (а может и его жизнь) стремительно накрывается пиздой. Смотря на подбирающуюся все ближе волну-убийцу, Рид в красках представлял, как для начала их оглушит, а потом сплющит и вдавит в дно пучины, где они подохнут и разложатся, став питательным кормом крилю и прочим океаническим ублюдкам. Тем самым, к слову, “океаническим ублюдкам”, ради которых Гэвин и затеял всю эту гребанную вылазку (будь она, сука, неладна), надеясь полюбоваться подводным миром западного берега во всем его разнообразии.       Полюбоваться-то явно полюбуется, жаль только, что это будет последним, что он сделает.       Нет, явно он прогадал, стремясь сэкономить. Лучше бы переплатил лишка и отправился, пускай с группой, но на добротной, оснащенной умными вундервафлями моторке, на которой был бы хоть какой-нибудь шанс съебаться, а то и вовсе обойти штормовой участок по широкой дуге. Только вот мама научила Гэвина экономить всегда, когда сэкономить можно, и именно поэтому прямо сейчас он болтался на гребнях безумных волн не в моторке, а в сраненьком, пластиковом (зато дно, блять, прозрачное) корытце, остервенело цепляясь за скользкие борта жалкого, заливаемого дождем и морской пеной суденышка.       Вдали засверкали молнии, подсвечивая неумолимо подходящий все ближе вал футуристичной синевой. Небо содрогнулось от протяжного громового раската, опускаясь, кажется, еще ниже. Все это походило на какое-то фантасгармоническое, бросающее в холодную дрожь безумие, сплетенное из грохота, нещадных капель-игл и крупных брызг соленой, выедающей глаза, воды. Стихия, озлобленная и обезумевшая в своей неистовой, штормовой страсти, была, пожалуй, поистине восхитительна. Проблема, правда, была в том, что очарование буйства воспринималось воодушевляюще только тогда, когда ты стоишь от того самого буйства как можно дальше, а не находишься в самом центре его. Так что по очевидным причинам Гэвин момента не оценил.       Широкими от ужаса глазами вперившийся в гигантскую волну, он одернулся, заслышав надрывный вопль капитана этого сучьего плавучего гроба. Смысла слов – тут же потонувших в грохоте и вое, – он не разобрал, зато увидел мелькнувшее сквозь завесу брызг неоново-оранжевое пятно спасательного жилета, шлепнувшегося почти ровнехонько ему под ноги.       Увлеченный навязчивой мыслью о собственном спасении, он беспечно выпустил пластиковый борт из хватки одеревеневших пальцев, и нагнулся было к пестрому квадрату жилета, как в тот же момент заскользил на пластиковом, полном воды лодочном днище, чувствуя, как налетевшая сбоку волна подло ударила в спину, грудью опрокинув его на противоположный борт. Игнорируя укусившую под ребра боль он только было поднялся, как очередная волна хлестнула его по лицу, окончательно выбивая почву из-под ног. С застрявшим в горле воплем ужаса, Гэвин, поскользнувшись, перевалился за борт, болезненно ударяясь о воду спиной и затылком.       Океан сыто чавкнул, схлопнув над головой толщи-челюсти темной, холодной воды.       Охваченный суетной, дезориентирующей паникой, Рид забился попавшейся в силок дичью, безуспешно борясь с плотными, сдавливающими его со всех сторон стенами темно-изумрудной воды. Только вот казалось, что чем сильнее он дергался, тем быстрее его утягивало ко дну, все ниже и ниже увлекая в ледяную черноту нещадными подводными течениями. Отчаянно боровшийся, но окончательно выбившийся из сил, с горящими от нехватки кислорода легкими и сведенной в жуткой судороге ногой, он беззвучно закричал, отчаянно загребая холодную, вспузырившуюся воду руками, чувствуя, как сознание медленно и неумолимо ослабевает.       Неба сквозь ледяную черноту он уже не видел.       Это был конец.       Соленая, ледяная вода ударила в нос и в горло, до острой боли сдавила легкие, выела глаза и навалилась на грудь, в последний раз толкнув ватное, близкое к состоянию забытья тело во мрак океанской бездны. Безвольно замерший с протянутыми вверх руками, сквозь черные кляксы и мягкий блюр, Гэвин безучастно наблюдал за тем, как столь желанная поверхность отдаляется все дальше и дальше. Он закрыл глаза. Последним, что смог зафиксировать агонизирующий в предсмертии мозг, было холодное, крепко сдавившее запястье прикосновение.       А потом наступила тьма.

. . . . . . . . . . . . .

      Первой была боль. Многогранная и разнообразная, она растекалась под его кожей, лапками-жгутиками оплетая его тело, одновременно давя, тикая, гудя, жаля и покусывая. И Гэвин застонал бы под гнетом этих ощущений, если бы не почувствовал, как от подобного позыва морская вода в его животе и легких запросилась наружу, разом подкатив к судорожно сжавшейся глотке. Так что вторым был вовсе не стон.       Вторым был плеск, сопровождаемый аккомпанементом звуков самых мерзостных: тошноты, потуг, захлебывающегося кашля и отрыжки. Камни рядом заблестели от смеси воды, слюны, желчи и скудного крошева полупереваренной пищи. В нос ударило кислым и горьковатым. Превозмогая боль, Рид оттащил свое тело назад и в сторону, безвольно рухнув на впившиеся в изнывающее от боли тело камни.       Голова была полна белым, бессмысленным шумом, а под кожей словно скользили шила и лезвия. Боль вытесняла все. Болела голова и шея, болели плечи и руки, болела грудь и спина, болел живот и ноги. Болело все. И под давлением боли этой, он чувствовал себя ничтожным и мелким, словно заливаемая древней смолой мушка.       Где-то впереди неистово гудело агонизирующее море, холодящее кожу долетающими издали ледяными каплями. Очередная попытка отползти еще дальше закончилась вбившейся в висок болезнетворной иглой-вспышкой, столь сильной, что она добила его окончательно, утащив разбитое и не желающее сопротивляться сознание на дно очередной бездны. На этот раз, кажется, метафорической.       Первой была боль. Опять. Все, как в скверном фильме с наверняка “непредсказуемым” финалом. На этот раз, правда, боль была иной, не такой, как до этого. Эта была точечной и настойчивой, узелком сконцентрировавшейся в области обнаженной лодыжки. Гэвин, относительно придя в себя, через силу продрал слезящиеся, воспаленные глаза и вяло дернулся, спугнув стаю порскнувших в стороны, закричавших чаек. Нахальные пернатые паразиты, судя по всему, сочли его мертвым, а оттого достойным звания “быстрый перекус”, но увидев, что ланч-таки шевелится – тут же пересмотрели свое меню на день, и большей частью ринулись к виднеющемуся впереди проему, со стороны которого доносился солнечный свет и шум большой воды.       Взрыкнувший, Гэвин вновь разлепил отчаянно слипающиеся веки, вперившись в неожиданно нарисовавшийся пред взглядом свод потолка. Камни. Много странных, шестиугольных камней-стелл, нависающих на разной высоте столь хаотично, что от этого зрелища нещадно рябило в глазах. Некоторые из камней, что ближе всего располагались к продольному, узкому разлому в потолочном своде, поросли мягкими на вид, точечно флюоресцирующими мхами. Из разлома же, вниз, в грот, текли теплые солнечные пятна, в свете которых блестела, радужно переливаясь, водяная взвесь. Пахло солью, залежалой зеленой травой и мокрым песком. Гулко накрапывала сверху конденсированная вода, шептало смиренное море, под набегающими мелкими волнами шелестел песок.       Гэвин медленно приподнял тяжелую голову, кривясь от тронувшей затылок боли.       Он лежал на каменистом, частично, – так же как и свод – поросшим мхами и посыпанным мелкой галькой, небольшом плато, заканчивающимся порожком из все тех же шестиугольных камней, ниже которого пролегала узкая (чуть больше метра) полоса каменистой насыпи, плавно уходящей под воду, что образовывало в пещере естественный, исходящий паром бассейн. Далее пролегал постепенно сужающийся с боков коридор, заканчивающийся высоким сводом, ведущим в открытый океан. И Гэвин, – не будь под спиной так жестко, – счел бы все это каким-то своеобразным Раем.       Точно, блять. Рай.       Он же умер.       Вроде бы.       Или нет?       Озаренный основательно запоздавшей мыслью, он вскинулся, рывком приняв сидячее положение и моментально же об этом пожалев. Как говаривала в свое время вновь опоздавшая на встречу матушка: “мудрым спешить не к чести”. Гэвин, правда, даром, что сын ее, был не мудрым, а скорее муднем, что наложило свой неизгладимый отпечаток.       Перебитое тело окатило кипяточной волной невыносимой боли, от которой сначала бросило в холод, потом в жар, а после – в липкий пот. В висок словно раскаленная спица вонзилась, насквозь пробивая череп и скудные остатки серого вещества внутри него. Из носа брызнуло и потекло на грудь и бедра остатками морской воды, а к горлу моментально подкатил липкий, солоновато-горький ком. Его вновь вывернуло остатками морской воды, желчью и вспенившейся от обезвоживания (какая, блять, ирония) слюной.       Такое красивое место и никакой, мать его, романтики.       Глубоко дыша и массируя гудящие малоприятной пульсацией виски, Гэвин пересидел пару-другую минут, дождался, пока схлынет болезнетворный наплыв и, наконец, открыл глаза, вновь (на этот раз медленно, осторожно и щадяще) двинувшись. Тело неохотно, но поддалось, отозвавшись бедренной болью, стоило ему шатко подняться на ноги.       Ощущения были почти знакомыми. Так себя может чувствовать разве что человек, который накануне безудержно кутил, смешивая абсент с шампанским, а потом вдруг в середине веселья заработал сотрясение, поддавшись суке-гравитации и наебнувшись с барной стойки. Весь “похмельный комплект” в лучшем виде: тут тебе и слабость, и гудящая боль, и тремор, и “плавающий” в недрах черепа мозг (ощущаемый маленькой фасолинкой), и чарующий привкус дерьма во рту, конечно же.       Хотелось самого простого и человеческого: попить, поесть, поссать, похрустеть аспирином, поспать и, может (но это не точно) сдохнуть до следующей реинкарнации (Гэвин отчаянно надеялся переродиться камнем). “Простому и человеческому” помешало вдруг всплывшее на поверхность разума, трухлявое полено здравомыслия. Полено (почему-то голосом Фаулера) настаивало на том, что прохлаждаться – это для пидорасов и тунеядцев, а нормальные, потерпевшие крушение и чудом спасшиеся (как он это сделал – вообще не ясно) пацаны должны собрать яйца в кулак и “вот-прям-щас-давай-давай” осмотреться на местности, чтобы хоть как-то сориентироваться в пространстве, ибо грот, в котором он находился в данный момент, был, несомненно, красив до безумия, но никаких толковых пониманий не давал.       Вновь глянув на высокий зев морского выхода, Гэвин с брезгливой неприязнью поморщился на плеснувшую через каменистый порожек воду, неосознанно отступая назад. Вплавь он отсюда точно не выберется, ибо у него ни желания, ни возможности вновь связываться с этой проклятущей жидкой стихией.       Заозиравшись в поисках выхода, Гэвин осмотрел сначала одну, а после и другую стены, но заветную расщелину альтернативного выхода нашел лишь при осмотре третьей – параллельной бассейну, – стены, для чего пришлось подняться выше по скользким из-за влажности и мха камням. Из узкого прохода в лицо пахнуло свежеповатым, соленым ветром, согретой солнцем землей и сладковатым цветочным запахом. Гэвин, вклинившись в проход боком, поспешил вытолкать себя наружу, к солнцу, небу и свежему воздуху.       Пока что он с уверенностью мог сказать только то, что вот это вот – это нихуя не солнечная Калифорния; а исходя из того, что вода была впереди, позади, по бокам и вообще везде, он, недолго думая, установил, что находится на острове. Охуенно. Он находится на острове, который находился хуйти где, потому что никакого намека на сушу иного толка не видать.       Восхитительно.       Бойся, что говорится, своих желаний.       ㅡ Ну, что, старина Ноланд, самое время отпустить бороду и обзавестись волейбольным мячом?       От пришедшего на ум сравнения стало истерично смешно.       А потом стало как-то совсем не смешно.       Потому что он реально нашел ебучий мяч, а вместе с ним и богатую коллекцию разнородного хлама: от блистеров презервативов до проржавевшей кастрюльки. Выбор был большой, странный и совершенно бессмысленный из-за отсутствия хоть какого-нибудь намека на систематику, словно эту коллекцию собирал слепой человек, нахватав всего и сразу во время прогулки по блошиному рынку.       Усевшийся в тени трех торчащих у береговой линии пальм, Гэвин, воровато оглядевшись по сторонам, принялся бесстыдно и спешно рыться в таинственной заначке, безмолвно возликовав, когда среди бесполезного по большей части мусора нашел ополовиненную бутылку воды.       Счастье, правда, долго не продлилось, потому что на вкус вода оказалась странной – с легким, “цветущим” привкусом. Как бы Гэвину не хотелось пить, пришлось ограничиться полосканием рта и парой крохотных глотков, чтобы стенки глотки хотя бы перестали слипаться друг с другом. Искушение, несомненно, было велико, но больше него было только то самое трухлявое полено здравомыслия, которое (опять голосом Фаулера) нашептывало о том, что людям, подцепившим диарею (или еще какую ебань) вдали от цивилизации и возможности госпитализации, судя по неутешительной статистике, долго и счастливо жить не свойственно. А Гэвину дохнуть как-то резко перехотелось, так что пришлось-таки прислушаться к полену, насколько бы бредово это ни звучало.       Когда в голове относительно прояснилось, а руки перестало сводить тремором, возник очередной насущный вопрос – где же хозяин загадочного схрона?       Судя по тому, что сваленные в вырытую под пальмами яму предметы отличались не только практическим функционалом, но и степенью новизны – владелец должен был быть либо где-то на острове, либо же должен был этот остров посещать сравнительно часто, что в свою очередь воодушевляло, и ощутимо прибавляло сил душевных и пару унций надежды на лучшее.       Не долго думая, Гэвин вновь зарылся в нычку, доставая из ее недр бутылку, швейцарский нож, веревку и зажигалку, в свою же очередь все это добро погрузив в пятнистую от ржавчины кастрюльку. Более или менее, довольный обновленным инвентарем, он снялся с места и двинулся дальше. Если на этом острове присутствовал кто-то кроме него, то он обязан был этого “кого-то” найти и, возможно, допросить.       В итоге, правда, несколько часов плутаний по берегу и средь реденького подлеска не дали решительно ничего, кроме пары высохших кокосов, обнаруженного в тени деревьев пресноводного озерца (больше похожего на гигантскую лужу), охапки стянутого веревкой плавника, и бонусом – пока легкого, но крепнущего с каждой минутой все сильнее чувства паранойи.       Последнее решительно и обидно похерило весь прогресс условного, сука, счастья.       Гэвину навязчиво казалось, что кто-то (или что-то) с попеременным успехом наблюдает за ним. Нестабильное ощущение слежки, то пропадало, то вновь появлялось, калеными добела иголочками впиваясь в его затылок и неприятно скребя вдоль хребта. Гэвин с удовольствием списал бы все на шок, стресс, “солнышко припекло” и общее дурное самочувствие, если бы не голос здравого рационализма (в лице все того же полена-Фаулера), который настойчиво напоминал о том, что он не хуй с горы, а один из лучших детективов центрального департамента, чьи чуйка и соображалка функционировали даже в условиях типа “дерьмо под соусом из дерьма”. Пришлось смириться с этой мыслью, несмотря на то, что для человека в его бедственном положении увлекаться подобными дерганиями было не лучшей затеей.       Нагруженный раздобытым хламом и обвязанный накинутой на плечо веревкой, Гэвин, что гужевой конь, неторопливо брел вдоль берега в сторону облюбованного грота, который, недолго думая, счел наиболее достойным укрытием из всех тех, какие мог предоставить дьяволов остров.       Попинывая попадающиеся на пути камни и наблюдая за тем, как неторопливо скользит по темнеющему небосводу солнечный диск, он старательно отмахивался от следующего за ним по пятам ощущения слежки, упорствуя в этом ровно до тех пор, пока краем глаза не заметил подозрительное шевеление справа, в воде. Держа лицо непроницаемым и, как ни в чем ни бывало, пройдя еще чуть дальше, в один момент он вдруг резко развернулся в сторону стремительно мелькнувшей над водой неясной тени.       В позолоченной солнцем воде было пусто, лишь мелькнул над поверхностью темный, крупный плавник.       ㅡ Сраные, блять, дельфины.       Огрызнулся он в сторону облизывающих берег волн и махнул рукой, видя, как вдали, над водой, действительно замелькали резвящиеся туши млекопитающих рыб-переростков. Стоило, кажется, основательно задуматься над вопросом доверия в отношении собственного многострадального “пня” (гласа разума).       Еще какое-то время понаблюдав за теплыми закатными переливами и совершенно случайно поймав неожиданно метнувшегося под ногами крупного краба, Гэвин, затолкав отчаянно сопротивляющуюся тварь в кастрюлю, поспешил дальше, чувствуя себя на порядок спокойнее. Теперь, когда он выяснил, что все его страхи образовались из-за каких-то шибко любопытных морских скотин, жить сразу стало на порядок проще, а навязчивое ощущение чужого взгляда больше не прижигало спину. Больше никакой тихой паники и странных ощущений. Кажется, он даже начинал чувствовать, что-то вроде азарта и странного удовольствия.       Но когда он вернулся обратно, не без труда найдя узкую расселину входа в высокой траве, а потом с еще большим трудом пропихнув в нее собранный скарб прожженного выживалы – жуть накатила с новой силой, когтями и клыками впиваясь прямиком в глотку и загривок, заставляя волосы на голове зашевелиться.       В дальней части грота, на каменном порожке, стояло несколько запечатанных бутылок воды, вокруг которых были накиданы энергетические батончики, несколько пачек со снеками и пара грубо обезглавленных рыбных туш, там же, чуть в стороне, обнаружился бесформенный, мокрый ком, оказавшийся парой сбившихся в кучу одеял. И все это было, конечно, восхитительно донельзя, словно господня подачка, но в тоже время – охуительно, блять, стремно, как минимум потому, что с утра всего этого набора начинающего бойскаута тут точно не было, а Гэвин все никак не мог понять – его то ли наебывает нечто извне, то ли собственная поехавшая кукуха.       “Я все то в рот ебал, ребята” ㅡ многозначительно заявил, наконец, “пень” (голос разума), и съебал в чертоги разума, осознав, насколько был неправ.       Гэвин охуел настолько глубоко в себя, что путь к “выхуеть” скрылся за ехидным “не в этой жизни, молодой человек”.       Первым возникшим желанием был здоровый и вполне обоснованный позыв съебаться отсюда, куда подальше, но что-то Гэвину подсказывало, что ходящего по воде Иисуса он тут не найдет при всем желании, а его самого великие демиурги в тайны насмешки над физикой почему-то опрометчиво не посвятили. Так что, выходило так, что субъективное “подальше” ограничивалось наземными границами острова, шарохаться по которому впотьмах было смерти подобно – мало ли какая тут поебень кудлатая из нор в потемки вылезает. Кроме того, свою роль играло еще и ограниченное знание местности – переломать кости, запнувшись о корягу или навернувшись на камнях, ему совсем не улыбалось. В общем, после минутной мыслительной заминки идея была отложена, а истовое желание, не без труда, но обуздано.       Скинув плавник на нижнее плато грота, Гэвин прибился к стене у выхода-расселины, усевшись на мшистые камни и задумчиво наблюдая, то за мельтешением дебильного краба в поставленной на коленях кастрюльке, то вновь смотря вниз, на накиданную у порожка снедь.       Дерьмо какое-то.       Кругом творится непонятнейшая поебень, а у него в голове словно вакуум образовался, в котором не то что мыслей, даже метафорически свистящего ветра – и того нет. Мысль, впрочем, – одна и насквозь дебильная – все-таки выродилась. Он передумал жрать дебиловатого краба и решил назвать его Пятницей, в дань памяти и из глубочайшего чувства самоиронии, конечно же.       Постепенно варианты все-таки начали прорисовываться. Один дурнее другого, конечно, но хоть как-то. Спектр предположений простирался от вероятности чудодейственного влияния Бермудского треугольника, до подозрений о том, что все это – классическая подстава в духе “вас снимает скрытая камера”. Бермудские чудеса, правда, повторно происходить не спешили, ровно так же, как и не выскакивали из-под камней солнцеликие операторы, что по итогу подводило все к ключевой мысли о том, что происходящее вокруг мистическое дерьмо носит скорее прагматично-реалистический характер, никак не связанный ни с аномалиями, ни с астрологическим гороскопом, ни с расположением звезд, ни с влиянием сил небесных.       Гэвин – закоренелый атеист, реалист, скептик и до мозга костей упертый мудень – прямо сейчас почти жалел о том, что все это нельзя списать на нечто мистифицированное и эфемерное, что было бы в разы проще для восприятия. Потому что в ином угле взгляда на проблему, все складывалось так, что он либо попал в лапы какого-то долгоиграющего маньяка-сталкера, либо же местный обитатель (обитатели?) острова решительно не хотел идти с ним на контакт по неизвестным причинам.       Отчасти его успокаивала мысль о том, что если бы его хотели убить – убили бы еще тогда, когда он валялся в отключке. Ежели убивать его не желали, значит, хотели чего-то другого, а значит – надо лишь подождать.       Разобравшийся в душевных метаниях, Гэвин поднялся с камня, осторожно и внимательно озираясь по сторонам, после чего спустился вниз. Маньяк не маньяк, а спать хочется, как ни крути, и ему необходимо обустроить времянку, чтобы с относительным комфортом перебдеть ночь.       По итогу, с помощью получаса времени, возданных Беару Грилзу молитв и чьей-то, вечно упоминаемой всуе, матери, Гэвин сподобился собрать более или менее сносную лежанку в стиле “модерн кайнозой сурвайвл эдишн”. Простое, как табуретка, лежбище, представляло из себя троицу найденных в углу крупных, более или менее, плоских камней, на которые были накиданы содранные с пола, наиболее сухие пласты мха.       Пятница, не без труда заарканенный за клешню куском веревки, был посажен в дальний угол на вбитый между щелей в полу колышек – краб все так же дебильно метался, явно мало довольный своим положением пленника.       Бойко затрещал, пахнув в лицо соленым, густым дымом, подожженный плавник – разгорающееся пламя с удовольствием облизало засоленные коряги, с тихим гудением пожирая их. Пока тлели угли, Гэвин воровато собрал оставленную кем-то у порожка снедь, сложив все в одну кучу. Одеяла он разложил на камнях рядом с костром, чтобы сушились. Одна из бутылок с водой была ополовинена сразу же и без раздумий. Одну из двух рыб, наименее искалеченную, Гэвин распотрошил, вымыл в морской воде и, засыпав соленым арахисом, запихнул, как была, в стихший, тлеющий костерок, а раскуроченную тушку второй рыбины кинул Пятнице. Остатки же неожиданной подачки Гэвин благоразумно оставил на потом.       Остаток вечера вплоть до наступления ночи (визуальной, во всяком случае, часов у него с собой не было) прошел тихо. Лишь позже, уже устроившись на камнях ко сну, он, сквозь сонный морок, вновь почувствовал тронувшее шею призрачное ощущение чужого, внимательного взгляда, но навалившаяся усталость взяла свое.

. . . . . . . . . . . . .

      Проснуться, обнаружив себя возлегающим на мшистом, неудобном ложе в сумеречной влажности грота на сей раз было странно. Особенно странно это было сейчас, когда физическое состояние организма заметно улучшилось, а в голове, наконец, прояснилось.       Хотелось закрыть глаза, зажмуриться, и позволить произойти какому-нибудь невероятному чуду, чтобы он в следующий момент открыл глаза, а над головой – потолок арендованного на неделю домика в Карлсбаде. Чуда, по закону жанра, конечно, так и не произошло, а над головой нависал все тот же свод из странных, шестиугольных камней.       Тяжело вздохнув, Гэвин приподнялся и сел, свесив ноги к полу, ладонями растерев заспанное лицо и продрав глаза. Взгляд случайно упал на каменный порожек.       На порожке его поджидали две бутылки и безголовая рыба.       Новые.       Сука.       Открытие подействовало эффективней ушата вылитой за шиворот колодезной воды. Мысли заметались, в общности сводясь к тому, что пока он спал – кто-то неслышно зашел в пещеру, оставил свежую подачку, и так же неслышно ушел. Ни записки, ни следа, ни мельчайшего намека на чужое пребывание в гроте не было: мох как лежал, так и лежал, вещи остались нетронутыми, а Пятница, наполовину окопавшийся в найденной у стены песчаной насыпи, доедал остатки рыбьей туши.       Какие-то чудеса, блять, в решете, в стиле Гудини.       Гэвина передернуло. Вновь захотелось убраться куда подальше, и вновь же он вспомнил о том, что идти, в сущности, некуда.       Напившись воды, запихнув в рот батончик, и прихватив с собой веревку и нож, он выскочил из пещеры, стараясь не думать о том, что найдет на чертовом порожке по возвращению. Как бы там ни было, а у него в уму забрезжила схема относительно здравого плана по поимке таинственного доброжелателя. Гэвин длительных прелюдий не любил, а значит, что если таинственный незнакомец (или незнакомка) не хотел показываться сам – он либо заставит его сделать это, либо, как минимум, обозначит, что и сам не пальцем делан.       Проведенный за работой день прошел странно, но зато быстро. Нарезавший тонких вьюнковых стебельков и собравший с берега принесенные волнами банки-склянки, Гэвин устроился в тени подлеска у найденного озера-лужи, перекручивая стебли для крепости и навешивая на них собранный хлам. Идея и ее исполнение были просты донельзя, и Гэвин искренне верил в то, что это сработает. Статистика говорила, что чем меньше ты корпишь над делом, тем эффективней получаемый результат. Не то, чтобы он сильно доверял статистике, но, тем не менее, полученными сигнальными гирляндами-ловушками, собранными, почти буквально, из говна и палок, был более чем доволен – грохотали те дай боже как.       В грот Гэвин вернулся до заката, тут же, не откладывая берясь за свое темное дело. Одну гирлянду он приладил вертикально, по высоте боковой щели-разлома, так, что даже при желании незаметно не протиснешься; другую – растянул по ширине пещеры; еще несколько – навесил вдоль верхнего края порожка (новых подачек на нем, к счастью, не нашлось), подоткнув края в зазоры между камней-шестиугольников.       Довольный проделанной работой, он кинул небольшой кусочек утренней рыбьей туши безучастному Пятнице, а остаток зажарил для себя, без всякого удовольствия съев пресную, практически безвкусную рыбу. Оставив костер тлеть, он взобрался на лежанку и укрылся просохшим за день одеялом, другое подложив себе под голову. Сон не шел, но, то было к счастью – спать он был не намерен. Чаша терпения Гэвина, объемом сравнимая с декоративной рюмкой, давно уже переполнилась, а потому и дальше играть в эти странные игрища ему не горело, то ли дело схватить незримого сталкера за неуловимую задницу, и хорошенько надрать ее за все, бля, хорошее.       Ночь тянулась, время – судя по лениво скользящему по полу лунному пятну, – шло. Грот безмолвствовал. Фронта были безнадежно тихи и чисты. Гэвин, почти разочаровавшийся в своей, казалось бы, гениальной затее, начал понемногу кемарить, как вдруг услышал плеск, будто веслом по воде ударили. Сонливость схлынула, а сам он перевернулся и приоткрыл глаз, всматриваясь в едва разгоняемый тлеющими углями и лунным светом полумрак.       Висящая над водой молочная дымка заволновалась и подернулась, идя мелкой, усиливающейся рябью. В скользнувшем над водой пятне лунного света на мгновение мелькнуло очертание крупного, черного плавника, и тускло блеснул гладкий, влажный бок. Гэвин напрягся и вытянулся струной, приоткрывая глаза шире, и чувствуя, как от снедающего его волнения дыхание вмиг сталось глубоким и отрывистым.       Вот оно, наконец-то.       Темный, неясный силуэт с неспешной, почти хищной грацией показался над поверхностью, трогая ладонями порожек и тихо отфыркиваясь от воды. Имеющегося в гроте скудного света не хватало для того, чтобы разобрать детали, но его было достаточно для того, чтобы идентифицировать показавшееся создание, как человека. Просто человека в воде. Ни тебе лодки и весел, ни батискафа, ни, на крайний-то случай, водного глайдера. Просто. Человек. В воде. И это, конечно же, вот совсем не странно, ага, да.       Не успев задуматься над тем, сколь глубока бредовость осознанных за эти несколько минут фактов, Гэвин крупно вздрогнул и демаскирующе дернулся на своем ложе, когда по гроту, вдруг, эхом разнесся звонкий, влажный шлепок. На камни шлепнулась рыба. Та самая. Та, которую ему оставляли вот уже второй день подряд – всегда свежую и всегда безобразно искусанную.       Любопытство взыграло в крови, подтолкнув в спину и заставив приподняться на локтях, скидывая одеяло в сторону. Гэвин больше не скрывался, откровенно и напряженно всматриваясь в потьма. Ему надоели эти игры. Очень. Фигура, явно было собиравшаяся оттолкнуться от бортика и убраться восвояси, вдруг, заметив обращенный в ее сторону пристальный интерес, замерла и глянула в ответ. Гэвин не видел этого взгляда, но всем естеством своим чувствовал его. Да, это несомненно был именно он – тот самый сучий взгляд, который доматывал его до нервного тика и бредовых мыслей.       Одному богу известно, чем закончились бы эти игры в гляделки, если бы не одно веское “но”.       Восхитительный гэвинов план таки сработал, наполнив грот чарующей какофонией звенящих и гремящих звуков.       Таинственный доброжелатель (маньяк, сталкер, поехавший вуаерист, местный житель?) рукой запутавшийся в веревке, испуганно дернулся и забился, тем самым поднимая вокруг себя тучу брызг. Но прежде чем оторопевший Гэвин успел что-либо предпринять, запоздало скатываясь с камней и подбегая к злосчастному порожку, с коротким, отчаянно-угрожающим: “стоять!” – ночной гость уже успел отбиться от пут и скрыться под водой, которой окатил напоследок и его. Гэвин, недолго думая, сиганул следом, неловко заныривая прямо в теплую воду и вынырнув, заметался, озираясь по сторонам и в голос костеря “ебучую, блять, темноту”, но разглядеть смог лишь на миг мелькнувший где-то вдали дельфиний хвост.       Ублюдок, кем бы он ни был, опять ушел от него, своим появлением создав еще больше вопросов.       Выругавшись и досадливо хлопнув ладонями по поверхности брызнувшей в лицо воды, Гэвин отплыл назад, зацепился пальцами за порожек и подтянулся, вылезая на сушу, делая шаг, ногой цепляясь за веревку, и в следующий момент грузно пикируя лицом прямиком на оставленную рыбную тушу. Все еще охуенно. Лучше и быть не может. Спасибо, блять, карма.       Сегодня, кажется, будет одна из тех деструктивных, длинных ночей, когда собственное ничтожество воспринимается особенно остро.

. . . . . . . . . . . . .

      Гэвин опасался того, что незнакомец, осознав, что его видели, вдруг исчезнет, вместе с собой прихватив тайну личности и объяснения всему происходящему. Опасался он, как выяснилось, зря. Спустя пару дней, вечером, занятый сбором сушняка и ловлей бестолковых крабов, Гэвин почувствовал, как знакомо приподнялись волоски у затылка от чужого, – липким холодом скользнувшего вдоль хребта – взгляда. Он замер, но теперь, наученный прошлым опытом, оборачиваться не спешил, вместо этого, как был, усевшись на влажный песок.       ㅡ Ну, привет, что ли.       Из-за прозвучавшей в ответ оглушающей тишины, Гэвин на мгновение почувствовал себя полнейшим идиотом, говорящим, как могло показаться, с торчащей в паре метров впереди пальмой, но цыкнув, собрался. Он – кто бы это ни был, – был там, не спеша убегать. Гэвин ощущал чужое присутствие так же явно, как ощущал впившийся в его затылок, полный немого, беззлобного (кажется) интереса взгляд.       Это нервировало.       ㅡ Слушай, я знаю, что ты там, и еще то, что ты на меня пялишься. Понятия, бля, не имею, кто ты такой, но это пиздецки стремная хуйня, чтоб ты знал.       ㅡ ...Говорит человек, ведущий философские монологи с крабом. Забавно.       И тут Гэвин аж культурно охуел.       Ему ответили, пускай и попутно откровенно высмеяли, но ответили же. Правда, он, ошалевший от навалившихся эмоций, даже ничего путевого не мог съязвить в отместку, но сейчас это было меньшей из его проблем. После трех дней одностороннего общения с Пятницей, разлившийся по воздуху бархатистый и несомненно мужской баритон, воспринимался не больше, не меньше, а ангельской песнью. Кто бы только мог подумать, что звук чужого голоса может привести его в такой восторг.       ㅡ А если я обернусь, ты опять красиво съебешься в туман и будешь меня пасти по кустам?       За спиной цыкнуло и странно зарокотало, послышался плеск. Гэвин, приподнявшийся и было начавший оборачиваться, замер.       ㅡ На все есть причины. Например, то, что ты будешь орать. Все вечно орут. Не люблю шум.       Даже так. Весьма самонадеянно. Гэвин хмыкнул. За время службы во благо закона и правопорядка (ебись оно конем), он всякого дерьма и мокрухи навидаться успел, так что озвученное “предсказание” воспринималось скорее бравадой, нежели констатацией.       ㅡ Спорим?       ㅡ Ну, спорим.       Гэвин обернулся.       И да. Заорал.       Точнее коротко вскрикнул раненной косулей, тут же от души влепив себе по еблу ладонью, и зажав ее другой ладонью для надежности звукоизоляции.       В нескольких метрах от берега, на укрытых в это время водой рифовых камнях, возвышалось… вот Это вот, и первым, что пришло Гэвину на ум, было пораженное: “хуя ты конь здоровый”. Потому что Это вот реально было здоровым – не каким-нибудь сверх гигантским, конечно, но явно крупнее и массивнее среднестатистического человека. Хотя корректнее, вероятно, было бы сказать не Это, а все-таки Этот. Или все же Это?       Гэвин запутался, и ту путаницу вызывала двойственность (в прямом, то есть, смысле двойственность) засевшего в воде существа. От башки до пояса тот был типичным мясным самцом человека, а вот пониже начиналась хуйня из серии сказочно-подводных аномалий, в виде черного, массивного хвоста, большая часть которого была сокрыта под водой, лишь время от времени мелькая над поверхностью крупным хвостовым плавником, который Гэвин все это время ошибочно принимал за дельфиний.       Гэвин не то чтобы шарил в вопросе, но был уверен в том, что бравые толерасты из интернетов обращений для таких вот существ нихуя не заготовили. К счастью (или нет), этические метания между “это” и “этот”, закончились так же быстро, как и начались, потому что существо (создание, мужикорыба, рыбомужик, ихтиандр, блять), решило заговорить раньше, чем Гэвин смог переварить открывшуюся ему тайну мирозданья.       ㅡ Ты проспорил.       Скучающим, из серии “я же говорил”, голосом констатировало существо, по-кошачьи прогибаясь в спине и вытягиваясь вперед, грудью и животом ложась на риф, оставив над водой лишь кусок своей рыбьей жопы, черную спину и белую “маску” лица. Выглядело все это пиздецки жутко, потому что мало того, что Гэвин говорил с порождением генномодифицированных продуктов, так еще и успел разглядеть, что рот этой кильки-переростка набит треугольными зубьями, а глаза то и дело чернели при моргании, прикрываемые пленкой третьего века.       Он все-таки сдох, а это все агония. Так?       ㅡ Я охуел, знаешь? ㅡ хрипнув резко севшим голосом, доверительно поделился Гэвин, неосознанно делая шаг вперед и наблюдая за тем, как существо, подозрительно прищурившись, напряженно приподнялось на руках. Под эбеновой кожей перекатились тугие связки мышц, хищно дрогнули крылья носа, в светлых глазах блеснула искра угрозы. Осознав себя, Гэвин благоразумно шагнул назад, продолжая: ㅡ то есть ты…       ㅡ Морской муж, русал, тритон и так далее. Да. Вы дали нам много имен, мы не против.       Загибая пальцы, снисходительно продолжило за него вновь расслабившееся существо, демонстративно вильнув хвостом. Судя по меланхолическому, скучающему тону – с охуевшими человеческими лицами он (оно?) встречался уже не в первый раз.       Гэвин подвис, как старенький лэптоп, на котором зачем-то решили одновременно открыть сразу десять программ. Все это было, ну вот прям пиздецки странно. Лучше бы это в самом деле был маньяк, так все было бы в разы проще – ни забот тебе, ни печалей, знай себе выживай и обороняйся.       Гэвин подумал, посмотрел, подумал еще, опять посмотрел, кое-как отвис, махнул рукой и сжал пальцами переносицу, жмурясь и сосредоточенно переваривая новейшие истины. Русалки – не миф. Русалок, – судя по этому “мы”, – далеко не одна штука. Русалки – это такой водный гомункул, с головой человека и рыбьей жопой, который вполне себе функционирует и тихонечко проживает на дне океана, умея шутить, пиздеть и саркастировать.       Заебический, крайне познавательный отпуск, ничего не скажешь. Дайте два.       ㅡ Пиздец.       ㅡ Прям слышу, как ломается в твоей хорошенькой головке одна из граней восприятия. Со стороны, если хочешь знать, выглядит забавно.       Существо клыкасто усмехнулось и подперло щеку рукой, жмуря глаза. Гэвин, надежности ради, вновь опустился на песок, перекрещивая ноги, локтями упираясь в колени и складывая пальцы шалашиком, оттопыренными большими – трогая нижнюю губу с видом подвыпившего, погрузившегося в философские недра бытие Сократа. “Я знаю, что ничего не знаю”, да?       В субъективном видении Гэвина, – на обывательском уровне знакомого с мифологией, легендами и сказками, – русалки обыкновенно представлялись тонко да звонко сложенными жителями подводного царства, преисполненными дикой, притягательной красотой и обязательно поющими. Гэвин исподлобья глянул на возлегающую средь камней тушу. Встреченная им русалка в стандарты надиктованной человеком красоты никоим боком не вписывалась, представляясь скорее морским конвейером по переработке потерпевших бедствие, тупоголовых детективов в фарш, и если пела, то только восхваляющие Сатану и ядерный распад гимны.       Если это вот и было русалкой, то разве что выплывшей из чьего-то душного кошмара.       ㅡ Окей. И как тебя звать, хреновина чудна́я? Ариэль?       Существо пристально моргнуло в его сторону черными веками, утомленно фыркнуло в воду, вспузырив ее, и с силой (явно недовольно) хлопнуло хвостом по воде, подняв высокий фонтан брызг.       ㅡ Вилли?       С нервным смешком, Гэвин предпринял еще одну неуверенную попытку сострить, в то же мгновение наткнувшись на чужой, совсем по-человечески смотрящий на него, как на прожженного долбоеба, взгляд.       Не угадал, явно.       ㅡ Хорошая попытка, мясо, но нет. Девятый.       Гэвин заторможено моргнул. Вот так просто? И никаких тебе сумасшедших приставок, суффиксов и глубочайших лингвистических смыслов? Просто порядковый номер? Нет, что бы кто ни говорил (а никто ничего и не скажет), но эта русалка абсолютно точно выбивалась из общего фона (не то чтобы Гэвин знавал многих русалок, но все же).       ㅡ Гэвин.       ㅡ Знаю. Слышал, как ты представляешься крабу.       В ответ на очередную широкую ухмылку, Гэвин насупился и нахохлился, опустив плечи и обиженно поджав губы. Все четыре (пять? шесть?) чертовых дня он был глубоко одиноким, одолеваемым навязчивой паранойей человеком, и общение с бесполезным, ракообразным придурком Пятницей – это вообще меньшее из зол, к которым он мог бы прибегнуть.       ㅡ Что ты, кстати, на нем нарисовал? На том крабе, ㅡ примирительно подал голос Девятый, настойчиво привлекая к себе внимание, посредством шлепков хвостом по воде: ㅡ я точно видел, как ты что-то на нем рисовал известью.       ㅡ Рожицу. Как в фильме. Там чувак тоже попал на необитаемый остров, но общался, правда, с мячом, на котором нарисовал рожицу. Давай, посмейся тут еще, придурок.       ㅡ Мне просто стало интересно, ㅡ Девятый дернул плечом, подуспокоившись. ㅡ Я видел фильмы. Всякие непонятные с гремящей музыкой, и красивые про природу, которые крутят в кафе у берега. Про природу мне понравилось больше, там были морские котики. Люблю морских котиков.       Говоря про свою любовь к морским котикам, Девятый, правда, улыбнулся настолько плотоядно, что Гэвин решил не уточнять, какого рода любовь он испытывает. А после вдруг замер, вскинув голову и подавшись вперед, пальцами зарывшись в мокрый, холодный песок.       ㅡ Берег? Берег, мать твою? Так ты знаешь где он? Помоги мне доплыть туда. Мне надо.       Девятый окинул его сомневающимся взглядом и перелег на другой бок, вновь подперев щеку кулаком и вопросительно вскинув бровь.       ㅡ Ты мне еще даже цветов не подарил, а уже вот прям так сразу “помоги” и “мне надо”. Это же бездуховно, Гэвин, ㅡ наткнувшийся на помрачневший взгляд человека, Девятый моментально стер усмешку с лица и отмахнулся, отрицательно покачав головой: ㅡ исключено. Мы далеко от Западного побережья, – откуда тебя, судя по всему, принесло, – так что твое внезапное появление вызовет массу вопросов, на которые у тебя, конечно же, не будет внятных ответов, а мне так рисковать не хочется. К тому же тебя уже ищет береговая служба – рано или поздно, но найдут.       ㅡ Может ты сможешь привести их ко мне?       ㅡ Ладно, допустим. И как ты себе это представляешь? Мне помахать им издали флагом, или сразу подплыть поближе со словами: “здравствуйте, офицер, вы удивитесь, но я ваш коллега из Бикини-Боттом, и вы не поверите – я тут нашел выпавшего из лодки придурка, заберете его к себе, пожалуйста”? ㅡ откровенно переигрывая и говоря преувеличено важным голосом, передразнил Девятый, шумно фыркнув и раздраженно выставив клыки. ㅡ И знаешь что в итоге? Либо “офицер” первым свалится с сердечным приступом, либо огреет меня багром, если до пистолета быстрее не дотянется. Так что тоже нет.       Гэвин помрачнел и уселся обратно, вновь устало потерев переносицу. В словах Девятого, как бы то не хотелось признавать, но присутствовало рациональное зерно. А еще Гэвин понимал, что тот вообще не обязан ему помогать и мог бы давно уже оставить одного, но почему-то продолжал поддерживать.       Вообще странным было то, как легко он воспринимал общение с подобным существом, адаптировавшись почти пугающе быстро. То ли дело было во вполне человеческой манере речи; то ли в том, что Гэвин старался лишний раз на него не смотреть; то ли в том, что после четырех(пяти?шести?)дневного молчания (в большинстве своем) и проясненного факта о том, что собеседники из ракообразных никудышные, общение с разумным существом воспринималось, как манна небесная, невзирая на анатомические различия. Ну хвост и хвост, действительно, главное ж, что пизде́ло функционировало исправно, и на том спасибо.       ㅡ А еду и одеяла ты откуда тогда притащил?       ㅡ Что-то украл у парочек, решивших устроить романтический ужин на пляже. Что-то стащил из прибрежных кафе. Мне нравится собирать вещи. Всего понемногу.       ㅡ Вариант с кафе, должно быть, выглядел стремно.       ㅡ Ты даже не представляешь насколько стремно.       Гэвин весело хмыкнул, даже не пытаясь представить себе эту картину, и поежился от налетевшего с моря, прохладного ветра. Солнце неумолимо клонилось к линии горизонта, которой уже вот-вот коснулось нижним своим краем. Гэвин поднялся, закинув связку плавника на плечо. Девятый, без слов поняв его намерения, соскользнул с рифа и ушел под воду, поднявшись к поверхности чуть в стороне.       ㅡ И, кстати, будь добр снять ту грохочущую мерзость, которую ты повесил в пещере. Я еще вернусь. Если хочешь, конечно.       Девятый прищурился в его сторону, смотря глаза в глаза, и Гэвин, не долго думая, согласно кивнул.

. . . . . . . . . . . . .

      ㅡ Понять не могу, как вы можете скрываться так долго. Ну, то есть, зачем? Это ж пиздец, как неудобно, наверное.       Гэвин осекся, зашипел и отнял нож от лица, наблюдая за тем, как взбухает на щеке очередная кровавая капля. Девятый приволок ему зеркальце и Гэвин тут же объявил кровавую (как оказалось, буквально) войну буйной поросли на собственном лице, но инструмент для реализации своих планов явно выбрал не самый удачный – нож больше резал щеки, чем срезал с них жесткие волоски. Девятый, в свою очередь, все это время с интересом таращился на него из воды, словно смышленый пес склоняя голову то в одну, то в другую сторону. Ему-то явно было проще – у него, если на теле, что и росло, то только волосы на голове, да и те несли исключительно декоративную нагрузку, вроде каких-нибудь павлиньих перьев.       ㅡ Так нужно для баланса и безопасности. Среди людей слишком много сумасшедших, считающих, например, что поедание акульего пениса благотворно влияет на потенцию.       Девятый пожал плечами с таким видом, будто не понимал, почему должен объяснять столь простые и банальные истины. Гэвин опять хмыкнул и обернулся, растянув по губам ехидную улыбочку.       ㅡ А улучшает?       ㅡ А у тебя есть проблемы с потенцией?       Девятый ехидно улыбнулся в ответ, явно наслаждаясь видом того, как Гэвин вспыхнул, злобно засопев.       ㅡ Все у меня с ней отлично, придурок, получше чем у многих. Просто стало интересно, ешь ли ты акульи хуи. Откуда ты вообще знаешь о странных гастрономических вкусах людей?       ㅡ Я уже говорил. Телевизор, радио…       ㅡ Предположим. Откуда ты тогда знаешь, как эти человеческие штучки называются?       ㅡ Услышал от людей...       ㅡ Не-не-не, Девятый, ты меня наебываешь и мне это не по нраву. Так ладно и складно говорить ты тоже научился, слушая людей и смотря телевизор?       Гэвин прищурился, заметив, как Девятый на мгновение стушевался, нервно перебрав пальцами и отведя взгляд. Вот оно. Попался, сученыш. Гэвин возликовал, поняв, что поймал-таки, эту рыбешку на крючок, так сказать. Что бы ни пытался ему плести этот вертлявый карась, на деле оказывалось, что пиздел он, как дышал, а дышал он, к слову, и под водой и на суше – вот и высчитывайте, сколько там наебалова на один квадратный сантиметр. Только теперь, когда Гэвин подловил его на горяченьком, никуда эта падла от него не свинтит. Он же говорил, что всегда добивается того, чего хочет.       ㅡ Общение с крабом дурно на тебя влияет.       ㅡ Так. Ты мне зубы-то не заговаривай, умник. Рассказывай, я весь во внимании.       Девятый замялся и завозился в воде. Гэвин уже было подумал, что сейчас рыбожопый свалит, оставив его ни с чем, но тот всего лишь нарезал пару кругов в воде, вновь подплывая ближе.       ㅡ Я расскажу, но только, если ты пообещаешь мне, что выполнишь мое желание.       Гэвин в очередной раз отвлекся от бритья, подозрительно уставившись на безмятежного Девятого. Несмотря на то, что лицо его было спокойно и не предвещало угрозы, Гэвин слишком хорошо знал, что подобным образом сформулированные ультиматумы зачастую заканчиваются разного рода малоприятной поебенью. С другой стороны – он уже в глубочайшей жопе и хуже его дела явно не станут, зато он сможет удовлетворить стачивающий его изнутри интерес. В конце концов, какие желания могут быть у рыбы? Пара протезированных ног? Тонна морских котиков? Подводный замок? Херня это все.       ㅡ Ладно, но только если это не будет чем-то смертельно опасным, летальным, калечащим или слишком дорогим.       Девятый снисходительно улыбнулся, кивнув.       ㅡ Все благодаря “Посейдону”. Некоторые из них, высшие, знают о нас и помогают нам, поддерживая на протяжении уже нескольких десятков лет. Некоторые из нас называют главного среди них Создателем, в том смысле, что он, как и его предшественники, помог нам развиться и стать более… социально адаптированными, пожалуй.       ㅡ Я ведь правильно понимаю, что ты про ту компанию фриков, истерично любящих жижу? У них вроде офис тут, в Калифорнии. Красивый такой, зараза, прям у моря. Да?       Девятый положительно кивнул и Гэвин округлил рот в немом “о”, заторможено моргнув.       Это действительно многое объясняло.       “Посейдон” был старой, положительно зарекомендовавшей себя корпорацией, так или иначе, известной во всем мире. Многочисленные комплексы и дочерние предприятия, как было известно из открытых конференций и выступлений, занимались самыми разными видами деятельности, у всех из которых, впрочем, была одна, объединяющая их черта – все изыскания и разработки “Посейдона”, так или иначе, были связаны с Мировым океаном. Они изучали ранее недоступные науке глубины, разрабатывали и выпускали оборудование для подводных и глубоководных исследований, занимались волонтерской и благотворительной деятельностью, проводили исключительно гуманные эксперименты и тестирования над морскими созданиями, большинство из которых, к слову, самостоятельно содержали в Калифорнийском отделении, выхаживая и помогая адаптироваться после полученных травм. Нынешний президент, некто Камски, как говорят, стал самым молодым, амбициозным и новаторским управленцем из всех, что были до него.       Теперь, после обретенного знания, все странности не казались такими уж странными.       ㅡ Ладно-ладно, теперь понял откуда ты такой умный выродился, но давай-ка проясним по поводу акульих членов – на это ты так и не ответил, ㅡ Гэвин ехидно оскалился, наблюдая за тем, как Девятый страдальчески закатывает глаза.       Все вернулось на круги своя.       Девятому, кажется, нравилось с ним общаться: временами коротко, перебрасываясь парой мимолетных фраз; временами, подолгу, рассуждая и сдержанно дискутируя не только на насущные, но и на отвлеченные темы. Гэвин так же замечал, что Девятый не только увлеченно общается с ним, но и с интересом же за ним наблюдает, с каждым днем – все внимательнее, словно присматриваясь и прицениваясь. И это, как ни странно, не пугало. Его теперь, кажется, вообще мало что пугало.       В целом, дни, подобно патоке, тянулись медленно, лениво и как-то неохотно. Гэвин занимался вопросами обустройства и модернизации своего временного прибежища, рисовал на пляжном песке огромные буквы “S.O.S”, выгуливал смирившегося со своей судьбой Пятницу, развлекал Девятого неумелым гарпунным ловом и донимал его же бесконечными вопросами, на некоторые из которых Девятый отвечал, а над другими (абсолютно глупыми) злорадствовал.       Гэвин, в целом, привык к нему. Привык настолько, что, когда Девятый задерживался на своей вечерней охоте – Гэвин начинал самую малость (на самом деле сильно) нервничать, пускай и не признавал этого даже перед самим собой. В конце концов, лишь благодаря Девятому он до сих пор не сошел с ума от одиночества, и не умер от голода и обезвоживания. Гэвин действительно привык ко всему этому и больше не вздрагивал всякий раз, когда взгляд его случайно цеплялся за мельтешащий под водой хвост. Не то чтобы он вот так сразу смирился с существованием подобных существ (совсем не смирился), скорее просто адаптировался, начав воспринимать все это, как должное, за неимением иных вариантов.       Благодаря их постоянным беседам, Гэвин узнал о Девятом и о русалках в целом многое, но в одну из ночей, почти отошедший ко сну, он самолично убедился в том, что в кое-чем сложенные людьми легенды все же не врали.       Русалки действительно красиво пели.       Первый звук был робким и тонким, словно хрупкий хвостик батавской слёзки. Нежный и высокий, похожий на перелив китовой песни, он плавно взвился к каменному своду, постепенно набирая силу и форму, с каждой секундой становясь все более плотным, глубоким и настойчивым, но оттого не менее изящным. Звук обволакивал, стелился по коже и, кажется, забирался даже под нее, обласкивая слух и концентрируя на себе все возможное внимание. Гэвин, открывший глаза и очарованно приподнявшийся на своем ложе, почувствовал, как щекочут спину волны разбегающихся по ней, приятных мурашек.       Звук притягивал, аккуратно, словно бы ненавязчиво влеча и маня к себе, туманом набиваясь в череп и подергивая разум неясной, гипнотической поволокой. Это была песнь без слов, простая, казалось бы, мелодия-напев, которую, тем не менее, хотелось слушать, и слушать, и слушать, и так на протяжении целой вечности. В ней было что-то однозначно неземное и странное, что-то неуловимое, как приятное, но неясное послевкусие, которое ты не можешь распробовать даже на сотый раз. В ней было все, но чего-то будто бы не хватало, будто бы слух бренного человеческого тела не мог расслышать той самой, сокровенной нотки в которой была наибольшая загадка и высшая ценность. Эта несправедливая недостижимость почти сводила с ума, лишая воли и трезвомыслия.       Обретший форму и плотность, звук разливался переливчатыми волнами, многократно усиливаемый естественной акустикой грота. Все такой же плавный и мягкий, он переливался, окутывая и словно бы дразнил, затихая всякий раз, когда Гэвин начинал вслушиваться чуть пристальней. Казалось, подойди чуть ближе к источнику звука и услышишь, наконец, ту самую важную, самую ценную ноту, которая, обязательно внесет в песнь единство и раскроет глубинный смысл.       Гэвин не запомнил того, в какой именно момент он оказался у каменистого, влажного от легких волн, порожка. Лишь на мгновение, испугавшись, он вырвался из чарующего морока песни, все еще стеклянными глазами заглянув в черную, подернутую белесым паром поверхность воды. Морок накатил вновь, вновь захватил и мягко толкнул в спину, направляя. Одурманенный разум нашептывал о том, что там, на самой глубине, среди воды и камней он, наконец, сможет услышать. И это было тем, что не подавить одной силой воли, нечто куда более сильное и внушительное из-за своей неземной, мифической природы. Он хотел услышать – истово и отчаянно, словно жил лишь ради этого все тридцать шесть лет. Он поверил песне. Поверил в морок.       Гэвин сделал шаг, позволяя черной, взволновавшейся воде поглотить себя. Опять.       Смотрящий перед собой стеклянным, невидящим взглядом и шедший ко дну, он не чувствовал того, как вода затекает в нос и приоткрытый рот; не чувствовал того, как вода солью обжигает распахнутые глаза; не чувствовал того, что даже не дышит. Все его существо, каждую клетку и косточку, затопило песнью, что под водой зазвучала еще мягче и пронзительней, прошивая насквозь. Ему надо еще глубже, к самому дну, в самый низ, потому что там…       Запястье вдруг окольцевало крепкой, такой знакомой хваткой, что настойчиво и резко потянула его вверх, к облитой лунным светом поверхности, выталкивая из черноты, тесно прижимая к чему-то теплому и упругому, и подхватывая под затылок, удерживая его голову над водой. Песнь стихла, отпустив сознание из пут морока. Глубокий вдох болезненно прижег легкие. Гэвин закашлялся, осоловело заморгав и задергавшись, чувствуя, что чем сильнее бьется, тем сильнее его сжимают. Щеку прижгло щадящим, отрезвляющим шлепком и он все же успокоился, замерев, еще раз глубоко вздохнув и кое-как придя в сознание.       Девятый все это время держал его в объятиях, смотря беспокойно и нервно.       ㅡ Ты должен был спать, Гэвин. Не должен был слышать это. Прости…       Девятый смутился собственным, отчетливо мелькнувшим в его глазах испугом. Девятый испугался из-за него. Гэвин видел это в его взгляде и в выражении лица, в дрогнувшем его голосе и том, как он держал его – бережливо и аккуратно, словно не плоть сжимая ладонями, но тонкое, хрупкое стекло. Девятый, кажется, тоже привык к нему, может быть – привязался. Это осознание оглушало, после произошедшего воспринимаясь чем-то странным и абстрактным.       Гэвин не ответил (не знал, что говорить), лишь выдохнул спокойнее, лбом прижавшись к черной, гладкой коже на плече. В голове все еще неприятно гудело, как при контузии. Девятый подтянул его к берегу, подсаживая и ненавязчиво помогая выбраться и усесться на край порожка. Он не отплывал, все так же находился рядом, держа Гэвина за колени, будто опасался, что тот, стоит его опустить, вновь сиганет в воду.       ㅡ То прикосновение. Это ведь ты спас меня тогда, да? Я только сейчас понял, что действительно обязан тебе.       Он не хотел говорить про песнь и собственное слабоволие, потому решил заговорить об ином, о том, что действительно понял только сейчас, пережив короткое, пугающее deja vu. Гэвин опустил взгляд вниз, смотря на свои погруженные в воду ноги, и приподнял руки, аккуратно накрывая своими ладонями ладони Девятого, который, неожиданно для его насмешливой натуры, смутившись, словно брезгливо одернулся и поморщился, отплывая в сторону. Гэвин приподнял голову и вопросительно вскинул бровь, не понимая, что в его словах Девятого задело.       ㅡ Тебе нужно спать, Гэвин. Я вернусь днем. Может быть.

. . . . . . . . . . . . .

      Днем Девятый так и не вернулся.       Зато вечером следующего дня, едва солнце начало стремительно скатываться к горизонту, со стороны морского входа послышался характерный плеск рассекаемых спинным плавником волн. Гэвин, едва заслышав знакомый звук, тут же вскинулся и приподнялся, оборачиваясь в сторону исходящей паром воды. Девятый был там. Не смотря в его сторону, он положил на каменистый пол пару основательно пожеванных чаек, во время охоты явно вспомнивший о том, как Гэвин гундел и жаловался на то, что рыба у него уже поперек горла стоит. Девятый не пытался заговорить, но и бежать, судя по всему, был не намерен.       Гэвин поднялся на ноги, подходя ближе и присаживаясь на корточки между Девятым и принесенными им “гостинцами”. Сложивший руки на порожке и уложивший поверх них голову, со стороны Девятый мнился человеком, решившим ненадолго прикорнуть, после утомительного заплыва. Гэвин, прекрасно понимающий, что все это не более, чем надуманная блажь, фыркнул, но прежде чем забрать птичьи тушки, протянул руку, осторожно прикасаясь к темным, влажным волосам. Девятый не одернулся, напротив – помедлив, он толкнулся макушкой в его ладонь, приоткрывая глаза и снизу-вверх смотря из-под век. Осмелев, Гэвин зарылся пальцами в его волосы, пропуская меж них густые пряди, и мазнул подушечками по затылку, отнимая руку.       На что бы Девятый ни оскорбился в прошлый раз, сейчас же, кажется, он оставил это.       Гэвин, успокоенный этим жестом и расслабившийся, поднял с пола пару птиц, возвращаясь к насущному вопросу пропитания. Поздний ужин прошел в, на удивление не смущающей, тишине. Гэвин, шипя и дуя на обожженные горячим мясом пальцы, активно работал челюстями; Девятый – привычно наблюдал за происходящим; Пятница – стучал клешней по каменной стене. Все в привычном порядке вещей.       Скинувший тонкие косточки в костер и поворошивший корягой угли, Гэвин вскинул голову, сквозь соленый дым наблюдая за тем, как взвились к потолку золотисто-малиновые искры. Опустившийся обратно взгляд вновь пал на сохраняющего безучастный вид Девятого, и Гэвин, озаренный внезапно снизошедшим на него пониманием, решил заговорить первым.       ㅡ Эй, слушай, а я ведь до сих пор не видел тебя, ну… полностью.       ㅡ А надо?       ㅡ Это было бы интересно. Я, знаешь, до всего этого настоящих русалок никогда не видел, особенно тех, которые косатки.       Девятый, тихо и понимающе хмыкнув, пожал плечами, приподнимая голову и сладко потягиваясь. Гэвин, бесконечно заинтересованный последующим представлением, полностью обернулся в его сторону, впившись в темный его силуэт пристальным взглядом.       ㅡ Ладно.       И Девятый показался.       ㅡ Ма-атерь божья.       Гэвин, конечно, догадывался о том, что именно увидит, но предположение и факт – вещи принципиально разные, а оттого и впечатление вызывают отличные от ожидаемых. Он честно убеждал (уговаривал) себя в том, что не будет пялиться на Девятого, как какой-нибудь озабоченный придурок, но прямо сейчас понимал, что почти буквально не может отвести взгляда в сторону, и чувствовал, как решительно его челюсть отъезжает вниз.       Массивная, даже на вид гладкая туша, с удивительным для подобной комплекции изяществом подтянулась на руках вверх, и плавно выскользнула на камни, контрастом черно-белой, влажно блестящей кожи ловя ржаво-золотые отблески закатного солнца, и малиновые – пламени. Молочно-белая кожа спереди и обсидианово-черная на спине. В воздухе метнулся широкий хвостовой плавник, окатив зашипевший костер и Гэвина солеными брызгами.       За сим изящество заканчивалось, столкнувшееся с угнетающей действительностью: на суше Девятый терял всю свою мобильность, напоминая не столько грациозного морского альфа-хищника, сколько перевернувшуюся на спину черепаху. Девятый завозился, чертыхнулся и неловко перевалился на бок, ближе подтягивая хвост и, опершись на руку, приподнялся, усаживаясь, другой рукой зарываясь в упавшие на лицо волосы, которые зачесал к затылку, проредив длинными пальцами.       Гэвин все-таки пялился.       ㅡ Не подойдешь? ㅡ с заторможенной отупелостью поинтересовался он, тут же натыкаясь на широкую, клыкастую ухмылку.       ㅡ Конечно. Сейчас я только попрошу свою злобную тетку-осьминога выдать мне пару ног в обмен на голос, и обязательно подойду, ㅡ елейно, не скрывая издевки отозвался Девятый, но поняв, что на ошалевшего от впечатлений человека это не работает, рявкнул уже грубее: ㅡ нет!       Гэвин одернулся, приходя в себя и прослеживая направление взгляда Девятого. Костер. Ну да, конечно. Он же смотрел все эти чертовы программы по “Animal Planet”, где выкинувшихся на берег морских тварей суетно поливали водой и обкладывали влажными полотенцами, чтобы они не ссохлись насмерть.       ㅡ Тогда я?       ㅡ Попробуй.       Девятый хмыкнул и дернул плечом, на птичий манер склоняя голову вбок, с насмешливым интересом наблюдая за тем, со сколь преувеличенной осторожностью Гэвин двинулся в его сторону. Забавный. Гэвин сел в двух метрах от него, потом чуть не ползком сократил расстояние до метра, а остальной отрезок и вовсе преодолел, кажется, едва дыша. Девятый не переставал усмехаться, а когда Гэвин было решился протянуть в его сторону руку – звонко клацнул зубами, с неприкрытым весельем наблюдая за тем, как тот, не хуже зайца, отскочил назад, озлобленно покосившись в его сторону.       ㅡ Гэвин-Гэвин, я же говорил, что как бы тебе не хотелось в это верить, но люди не входят в мой рацион. Подойди.       Гэвин чертыхнулся сквозь зубы, стараясь не замечать издевки в чужом взгляде и подошел ближе уже твердым шагом, садясь практически вплотную. Он избегал заглядывать ему в глаза, но все с тем же интересом рассматривал белое брюхо и елозящий по камням хвост. Он было вновь потянулся вперед, но остановился, одернувшись, все-таки пересекаясь с Девятым взглядом. В таких случаях, вроде бы, разрешение нужно спрашивать, чтоб тебе руки не обглодали за излишнее любопытство и фамильярность. Девятый, заметив его муки, дернул уголком губ.       ㅡ Ну же, не стесняйся. Тебе ведь так хотелось посмотреть.       Девятый опустился ниже, укладываясь и полубоком вытянулся на камнях, подкладывая под щеку ладонь и прикрывая глаза. Гэвин придвинулся ближе, коснувшись для начала лишь подушечками пальцев, а потом, перестав малодушничать, огладил его мирно вздымающийся бок всей ладонью. На ощупь кожа Девятого была жестковатой, но в то же время безумно гладкой: более плотной на плечах и у спины, и более нежной на белых груди и брюхе. Ниже живота, в пересечении тела и хвоста, плоть его сделалась совсем мягкой, легко продавливаясь под давлением.       ㅡ Под водой, я погляжу, фитнес-клубов еще не изобрели, м?       Хмыкнул Гэвин, пару раз ткнув пальцем в мягкую жировую прослойку хвоста. Девятый вновь дернул уголком губ, приоткрыл глаз (темное третье веко медленно соскользнуло в сторону, открыв белок) покосившись на Гэвина, и снисходительно улыбнулся.       ㅡ Ты просто не знаешь, насколько холодно на дне и в районе северных широт. Это природная необходимость для защиты хвостовых мышц, а не излишества, с верхней частью-то у меня все в порядке, как видишь.       Гэвин согласно кивнул и продолжил изучать русалочье тело, трогая ладонью черную шею и плечо, вновь скользя по боку и вполне человеческому животу, и соскальзывая пальцами еще ниже, на уровень хвоста, к вертикальной, плотно сжатой и твердой на ощупь складке. Девятый вдруг вскинулся, распахнув глаза и выставив зубы, и вцепился пальцами в его запястье, почти болезненным рывком отводя его руку в сторону. Гэвин безрезультатно дернулся. Хватка у карася-переростка была что надо – из такой даже при большом желании будет сложно вывернуться.       ㅡ Не советую пихать туда пальцы и прикасаться, если только ты не планируешь со мной совокупиться.       ㅡ Что ты… Подожди-ка, так это – это это?       ㅡ У меня и такое есть. А еще сейчас летний сезон и я крайне, скажем так, чувствителен.       Гэвин раззявил рот в немом “о” и прибрал отпущенную руку к себе, вновь торопливо кивнув. Свойский интерес, впрочем, имел место быть, и Гэвин (по крайней мере перед самим собой) даже не пытался отрицать того, что на ихтиандров член посмотрел бы с неменьшим исследовательским интересом, да только вот не дело это как-то, к тому же, он – вспоминая первый их разговор, – до сих пор не подарил ему цветы. Девятый же тем временем от греха подальше перевалился на живот, положив голову на сложенные руки и подставив широкую спину под теплые, человеческие ладони.       ㅡ Погладь ещё. Нравится, как ты трогаешь.       Гэвин нервно усмехнулся, боясь опять тронуть что-то не то, но все же поддался – интерес пересиливал. Он прошелся ладонью вдоль хребта – от затылка до копчика, – коснулся пальцами основания спинного плавника, провел пальцами вверх до скругленной верхушки, и огладил жесткую боковину. Увлекшийся, он не заметил того, как от простых поглаживаний перешел к пощупываниям, уже обеими ладонями разминая крепкие плечи и подушечками больших пальцев растирая пару крупных, выдающихся мышц на задней стороне шеи. Девятый, кажется, нежился, неосознанно пошлепывая хвостом по камням, и тихо, своеобразно “мурлыкая”, хотя в большей степени этот звук напоминал смягченное трещание, какое время от времени издавали дельфины.       ㅡ Только не засыпай, малыш Вилли, сомневаюсь, что это пойдет тебе на пользу.       Гэвин, не отказывая себе в удовольствии, зарылся пальцами в темные, подсохшие волосы на затылке, мягко сжимая их у корней. Девятый совсем по-человечески замычал и поддался, приподнимаясь на локтях, выгибаясь в спине и вновь переваливаясь на бок.       ㅡ Я тут подумал и, кажется, есть еще кое-что, что может быть тебе интересно.       Гэвин подозрительно прищурился, едва приподняв бровь. Девятый смотрел на него с каким-то нечитаемым выражением в глазах, улыбаясь лукаво и несколько искушающе, как человек, точно знающий, чем закончится его затея. Это вовсе не пугало, по большей части наоборот привлекая, но Гэвин все же напрягся, не зная, чего ожидать.       ㅡ Ну, давай, удиви меня.       ㅡ Язык.       Девятый недобро усмехнулся, размыкая губы и высовывая наружу мясистый, бледно-розовый язык, тот был длиннее человеческого, но не настолько, чтобы это отталкивало. Гэвин, тихо подохуев от таких твистов, склонил голову к плечу и все же потянулся, тут же схлопотав по рукам. Девятый нахмурился, смотря на него, как на идиота.       ㅡ Ты всем знакомым свои грязные грабли в рот пихаешь?       ㅡ И как ты мне предлагаешь это делать. Хотя… Так. Стоп. Погоди-ка.       Гэвин нахмурился, наблюдая за тем, как усмешка Девятого сделалась прямо-таки неприлично широкой.       ㅡ Вот оно как. Так откровенно, знаешь ли, меня еще ни разу не клеили.       ㅡ Всего лишь легкий флирт, Гэв. Так как – тебе интересно, или мне уйти?       Ну, не член, так хотя бы язык. Достойно. Занимательно. Развлекательно.       И не то, чтобы Гэвин мучился моральными выборами в духе “быть или не быть?”.       Гэвин Рид, как уже говорилось, всегда знал, чего он хочет.       В конце концов, кто его осудит, если никто не будет знать?       Гэвин, опершись на руки, придвинулся ближе, неотрывно смотря на полоску молочно-белых, провокационно приоткрытых губ, и на диагонали проглядывающих из-под них клыков. Это – все это от и до, – было странно, но до ужаса привлекательно. Гэвин поднял руку, ладонью накрывая теплую щеку и ведя ею выше, к виску, пальцами трогая пряди волос и подаваясь вперед, смотря то на чужие губы, то в спокойные, льдисто-серые глаза.       Девятый не торопил, напротив – терпеливо выжидал, с интересом и благодушием принимая все эти осторожные прикосновения, и полностью разделяя чужой исследовательский интерес. Гэвин приблизился, выдохнул и неуверенно тронул его нижнюю губу языком, самым кончиком проводя вдоль нее и чувствуя, как его бока коснулись пальцы Девятого, мягко притягивая еще ближе и теснее.       ㅡ Я же говорил, Гэвин, не стесняйся. Или мне стоит помочь тебе?       Девятый поцеловал первым. Девятый накрыл его затылок своей широкой ладонью и притянул ближе, горячо, шумно и жадно выдыхая в приоткрытые губы, и прикрывая глаза.       А потом, дойдя до наивысшей точки, все вдруг ухнуло в бездну, и Гэвин отпустил себя.       Это было медленно, ленно и странно.       То, как они прислушивались к друг другу, и то, как они друг друга касались, изучая и выискивая точки соприкосновения. Девятый не настаивал, лишь отвечал, позволяя Гэвину вести, и мягко толкался в его рот языком, не столько целуя, сколько заласкивая. И оба они понимали, что это, конечно же, никакое не “исследовательское изучение”, но действительно едкий, взаимный интерес, зревший на протяжении всего проведенного вместе времени. Эти скользящие вдоль тела прикосновения, и то, как Девятый впился ногтями в его бедро, когда Гэвин огладил его по шее, мягко сжимая ту у выступа крупного кадыка. Неторопливо и растянуто, совсем не так, как предпочитал Гэвин, но оттого не хуже.       Девятый потянулся, надавил на его плечо и прижал к земле, подминая под себя и нависая сверху. Гэвин выгнулся, сдавленно и едва-едва слышно застонав, притираясь к нему грудью и животом, ладонями обводя широкий разлет плеч и выемку на задней стороне шеи, в пальцах сжимая пряди у затылка и языком касаясь выдающихся клыков, выдыхая жадно и шумно, прихватывая за нижнюю, выбеленную губу и чувствуя, как хребет тронула легкая, несомненно приятная дрожь от вибрации низкого, предупредительного рокота.       Девятый, уставший играть в поддавки, наконец настоял по-настоящему и требовательно толкнулся языком вглубь гэвинова рта, целуя глубоко и мокро, клыками цепляя мягкий человеческий язык, который тут же огладил своим, зализывая и рокоча чуть громче, когда ладони Гэвина выпутались из его волос, хаотично поглаживая по спине, плечам, шее и щекам.       ㅡ Мне льстит то, как быстро ты увлекаешься. Это приятно. И я надеюсь, что все это не только потому, что ты мне “обязан”.       Так вот где истина была зарыта, серьезно? Его задело простейшее и едва ли не банальнейшее высказывание? Гэвин, подзакативший глаза и отрицательно махнувший головой, обязательно объяснит ему, что к чему и о чем он говорил изначально, но как-нибудь в другой раз, потому что сейчас его интересовало нечто другое.       “Нечто другое” радовать его и дальше, судя по всему, совсем не торопилось. Сука.       Гэвин возмущенно взрыкнул и раздраженно вздернул верхнюю губу, хватая столь не вовремя прервавшегося ублюдка за затылок и потянулся, поднимаясь было на локте, чтобы продолжить начатое самостоятельно, но осекся, чувствуя, как его мягко взяли за шею, опрокидывая на лопатки и настойчиво прижимая к камням. Девятый отрицательно покачал головой и мягко, едва ли не ласково усмехнулся ему, явно заметив эту туманную, полную искр поволоку во взгляде напротив. Он отпустил его шею и провел подушечкой большого пальца по заалевшим губам, растирая выступившую на нижней из них кровавую каплю.       ㅡ Позже. Обещаю.       Гэвин перевернулся на живот и недовольно фыркнул, наблюдая за тем, как соскользнув в воду, удаляется, рассекая водную гладь, черный плавник.       Вот ведь мразь какая. Поматросил, значит, и бросил.       Гэвин зашипел, вновь укладываясь на спину и накрывая горящее лицо прохладными ладонями. Тело зудело, снедаемое медленно тлеющим под кожей возбуждением, но это абсолютно точно не было поводом для того, чтобы передергивать на грех человека с косаткой (или косатки с человеком, хер его пойми). Точно же, да? Абсолютно?       “Ненавижу, блять, океан” ㅡ злобно думал Гэвин, плюнув на все и запуская руку под резинку шорт.

. . . . . . . . . . . . .

      ㅡ Я очень надеюсь на то, что у тебя, мразь млекопитающая, была достойная причина для того, чтобы выдернуть меня так рано.       Из-за сонного голоса прозвучавший совсем не грозно, Гэвин сладко потянулся, зарываясь босыми стопами во влажный песок, истово стараясь игнорировать неприятное ощущение прилипающей к коже, насквозь мокрой, а оттого холодной одежды. Утро началось с того, что Девятый “пришвартовался” в гроте ни свет, ни заря, и решил, что побудка посредством обливания пускай и теплой, но все же водой – это достаточно весело и эффективно.       Эффективно – да. Весело – нихуя.       Уже после того, как навернувшийся с каменного ложа Гэвин вдоволь наорался и отдышался, Девятый невозмутимо потребовал прийти на пляж, и предусмотрительно съебался до того, как в него полетели камни. И вот теперь Гэвин пришел, несмотря на то, что мелькала в голове крамольная мысль лечь спать дальше.       Сам же Девятый, брюхом лежащий на песке, бросил в его сторону невозмутимый взгляд и, не сводя глаз, звонко хрустнул остатками крабового панциря, медленно и со вкусом его пережевывая, после облизывая запястье и пальцы, собирая с них сок и волокна желтоватой мякоти.       Гэвин сглотнул.       Нет, стоит признать, что вот в такие моменты, несмотря на факт присутствия своеобразного очарования, Девятый все еще мнился жуткой до пиздеца ебанью.       ㅡ Хотел кое-что показать, ㅡ наконец, начал он, кинув к ногам Гэвина дайверскую маску, ㅡ но если ты не хочешь, я могу…       ㅡ Я не для того приперся сюда, чтобы уйти обратно.       Гэвин приблизился, равняясь с ним и стараясь не улыбаться слишком широко от вида того, как Девятый ползет к воде, загребая песок и подтягивая неповоротливое тело на руках. Со стороны это выглядело одновременно забавно и кошмарно. Девятый, добравшись, наконец, до воды, позволил набежавшей волне подхватить себя и увлечь на глубину, где он развернулся, окинул Гэвина долгим взглядом и поманил его к себе.       ㅡ Тогда тебе придется довериться мне, Гэв. То есть, я имею в виду, довериться полностью. Как насчет такого?       Гэвин остановился, смотря сначала на Девятого, а после опуская взгляд вниз, на лижущие ступни пенные волны.       В воду, после произошедшего, заходить решительно не хотелось. Ко всему прочему, словно стремясь добить окончательно, в голову полезли нелепые мысли-воспоминания о том, что в мифах русалки представляются не только изящными существами, но и вредителями да большими умельцами заманивать и топить всяческого рода доверчивых идиотов, чтобы потом растерзать их и насытиться кровоточащей плотью.       Гэвин дернул плечом и нерешительно замялся.       Что ни говори, а с доверием у него всегда были капитальные проблемы.       ㅡ Ты же ведь не сожрать меня собрался, да?       Вопрос, конечно, максимально идиотский. Как будто у них тут нафаршированный клише фильм, где злодей слету и по первому же запросу рассказывает главному герою обо всех своих планах. Работай все так в реальности, жить бы было гораздо проще, но куда уж там.       Девятый посмотрел на него с неприкрытым, почти оскорбленным скепсисом, сложив руки на груди и выгнув бровь.       ㅡ Ты серьезно? Опять? Как мне надо это тебе сказать, чтобы ты меня услышал, Гэвин? Я не ем людей. Я не люблю плоть, и тем более я не стал бы употреблять в пищу плоть человеческую. Куда проще поймать рыбу, чайку или, если повезет, морского котика. Даже если бы я и хотел тебя сожрать, то сделал бы это без персонального оповещения, возможностей у меня была масса.       Девятый фыркнул и лицо его на краткий миг приняло выражение искренне обиженное. Гэвина совесть, конечно, не сгнобила, но все равно стало как-то неприятно из-за собственной прямоты, и он, пересилив себя, все же шагнул вперед, медленно заходя в воду, надевая очки, подплывая ближе и цепляясь за услужливо подставленное плечо. Девятый смягчился, приобнимая его.       ㅡ Сочту это за согласие. То, что я хочу показать, находится достаточно глубоко под водой, но я смогу обеспечивать тебя кислородом. Понял?       Гэвин кивнул, чувствуя, как Девятый сдвинул его в сторону, тесно прижимая к груди и сжимая в ладонях его талию. В ответ он обхватил руками шею Девятого, и сдавил коленями его бока ближе к хвосту, прижимаясь почти интимно и слыша, как тот выдохнул громче обычного, подвисая. Сцена замерла, затягивалась почти до неприличного.       ㅡ Может я это, к спине прижмусь?       Неуверенно подал голос Гэвин, на пробу пытаясь отстраниться и чувствуя, что руки Девятого не расслабились ни на йоту. Становление жертвой подводного изнасилования могло, конечно, закрепиться, как яркий и экстравагантный пункт жизненной биографии, но притягательнее от этого факта все равно не становилось. Девятый тем временем отмер, подрасслабившись.       ㅡ Нет, так хорошо. Надежней. А теперь,ㅡ Девятый вдруг подался ближе, заставив сердце пропустить удар и, носом задев его ухо, шепнул: ㅡ вдохни.       И, крепче прижав его к себе, ушел под воду.       Это, пожалуй, было самым странным, с чем Рид только сталкивался в своей далеко не самой бедной на события жизни. Он не плыл, он вообще не шевелился, лишь цеплялся ладонями за черные шею и плечи, остальное делал Девятый. Девятый плыл, легко и уверенно проталкиваясь сквозь водную толщу и Гэвин, зажмурившийся от накатившей жути, остро чувствовал, как движется его тело, изгибаясь плавно и без лишних усилий: как напрягались живот и спина, и как мягко покачивался таз, задавая такт мощным махам хвоста.       Когда страх схлынул, оставив лишь терпкое послевкусие и ощущение движения, от которого сосало где-то под диафрагмой, Гэвин открыл глаза и запрокинул голову назад, рассматривая проносящееся мимо океаническое дно, покачивающиеся водоросли и испуганно расплывающиеся в стороны косяки серебристых рыб.       В совокупности своей выглядело это, стоит признать, потрясно, но ровно до того момента, пока легкие не сдавило от нехватки воздуха, не критичной, но уже неприятной. Гэвин “выдохнул” крупными пузырями и задергался, вынуждая Девятого замедлиться и выпрямиться, подтягивая его ближе к себе. Гэвин полагал, что они всплывут к поверхности, но вместо этого Девятый обнял его ладонью под затылок и притянул к себе, плотно прижимаясь к его губам своими, открывая рот и выдыхая.       Специфику метода Гэвин понял с четвертой попытки – все равно что курить, но вместо угара вдыхать кислород. Откуда при выдохе брался кислород Гэвин, правда, не понимал (и не то, чтобы глубоко об этом задумывался), но он и в русалок-то до недавнего времени особо не верил, что уж там. Главное, что метод работал.       За время пути они лишь дважды всплывали к поверхности, чтобы надышаться мог сам Девятый, и, в итоге, судя по затянувшейся остановке, добрались-таки до того самого места, которое должно было заинтересовать Гэвина. Девятый, привлекая внимание, чуть ущипнул его за бок, кивнув куда-то вниз. Гэвин расцепил руки, отталкиваясь ладонями от широкой груди и отплыв ниже, извернулся.       Внизу, в сумрачной глубине, торчал застрявший между подводных камней остов огромного корабля. Разбухшее от влаги дерево основательно заросло коралловыми полипами и водорослями, сохранив от себя лишь силуэт былой формы да редкие деревянные проплешины. Около зияющих чернотой разломов, то и дело метались неясные тени поселившихся в затонувшем судне подводных обитателей. Даже со стороны выглядело все это так, словно было вырезанной из фильма сценой.       Девятый оплыл его сбоку, едва тронув пальцами между лопаток и приглашающе кивнул головой вниз, но Гэвин скрестил руки в немом отрицании. Фонаря у него не было, так что вряд ли он смог бы рассмотреть в царящей внутри темноте хоть что-то толковое, зато приложиться головой о балку или налететь на какую-нибудь ядовитую тварь – умудрился бы без усилий. Рассматривая корабль со стороны он не многое терял, и зрелище того стоило. Девятый пожал плечами и кивнул, а после выставил вперед руку с поднятым вверх пальцем, в говорящем “ожидай” жесте и подался вперед, подхватывая его под подбородок, вдыхая очередную порцию кислорода и, извернувшись, ринулся вниз, исчезая в одной из пробоин.       Вернулся он быстро, проведя внутри минуту или меньше, и подплыл ближе, сжимая что-то между ладоней. Гэвин вопросительно приподнял бровь и послушно подался вперед, разделяя с Девятым воздух, а после кивнул на его руки, цепляясь коленями за его бока – плавучесть, то и дело тянула вверх. Девятый снял руку, складывая ладони лодочкой и тут же усмехаясь тому, как медленно вытянулось лицо Гэвина в удивлении.       В чаше рук, пестрым контрастом на фоне белой кожи, лежали позеленевшие от старости монеты и несколько крупных, разноцветных камней. Гэвин протянул руку, перебирая древние реликвии, и вскинул голову, приподнимая брови еще выше, Девятый вновь усмехнулся и ткнул ладонями ему в грудь, предлагая забрать ношу, которую Гэвин принял, распихав по застегивающимся карманам шорт, и уже знакомо прижимаясь к белой груди. Осталось доплыть обратно.

. . . . . . . . . . . . .

      ㅡ Этим монетам лет, как моей прабабке. Ты хоть представляешь сколько они стоят?       После длительного заплыва, во время которого Девятый показал ему несколько крупных рифов, остов китового скелета, еще пару кораблей, и какой-то затонувший дом, в грот они вернулись только к вечеру. И теперь, после очередного ужина из рыбы и кокосовой мякоти, Гэвин с монетой в руке, вытянулся поверх лежащего на воде Девятого, как на надувном матрасе, пока тот, поддерживая его поперек живота, привычно и неспешно нарезал круги в пещерном бассейне.       ㅡ Не представляю. Для меня деньги не несут ни пользы, ни смысла, ㅡ Девятый забрал монету из рук Гэвина, перекатил ее между пальцев и ковырнул ногтем, поднося ближе к глазам. ㅡ Твоей прабабке семь сотен лет? Не верю. Люди столько не живут.       Гэвин весело хмыкнул, перевернулся на живот и опустил ноги в воду, подтягиваясь выше, ладонями опираясь о плечи Девятого и склоняясь над ним, заглядывая в, как и всегда, непроницаемо спокойное, расслабленное лицо. Он забрал монету из черных пальцев и щелчком отправил ее в глубину грота, слыша, как та зазвенела эхом, отскакивая от камней лягушкой.       ㅡ Чтобы ты понимал, возможно я смогу купить этот остров, селедка, и еще останется на пару вкусных морских котиков для твоего величества.       Девятый закрыл глаза и клыкасто усмехнулся, когда Гэвин вдруг дернулся, почувствовав скользнувшие вдоль хребта пальцы, надавившие на крестец и уверенно, но мягко сдавившие в ладони жесткую, напряженную ягодицу. У них то ли намечался очередной раунд в “изучи меня”, то ли Гэвин чего-то не понимал в языке тела.       ㅡ С “моим величеством” можно договориться и без котиков, Гэв. И что-то мне подсказывает, что тебе это понравится.       Гэвин замер, недоверчиво прищурившись и чувствуя, как все внутри него сжалось не то в страхе, не то в предвкушении. Он сдавил в ладони чужое плечо, проводя ладонью по длине черно-белой руки и обратно, к плечу и шее, склоняя голову и оценивающе рассматривая Девятого со стороны. Наверное, он стал достаточно сумасшедшим для чего-то подобного. Хотя, вполне вероятно, что был таковым изначально. Во всяком случае отторжения он не чувствовал, скорее испытывал все тот же интерес и может, самую малость, голод.       ㅡ Дай-ка угадаю. Это опять твой легкий флирт, после которого ты меня кинешь, потому что сейчас, как раз вечер и самое время для “важных” дел. Я угадал?       Девятый, смотря на него из-под приоткрытых век, усмехнулся, отрицательно качнув головой. Ладони его, не чувствуя сопротивления, уверенней прошлись по спине и вдоль боков, опускаясь на бедра и большими пальцами вжались в бедренные складки, сдвигая легко скользнувшего по влажному телу Гэвина ниже, к хвосту.       ㅡ Нет, не угадал. Это не легкий флирт, Гэвин, а вполне откровенное предложение. Заняться “важными делами” я смогу и в другое время, так что “кидать” тебя в мои планы не входит, если ты, конечно, не собираешься кинуть меня.       Гэвин сдавленно охнул и вцепился в чужие плечи, когда хвост Девятого неожиданно и без предупреждения ушел под воду, а сам он принял вертикальное положение, обнимая крепче и поддерживая.       ㅡ А как же твои разговоры про бездуховность?       Елейно и самую малость насмешливо поинтересовался Гэвин, тут же замечая, как недобро сверкнули глаза Девятого, и чувствуя его дыхание, когда он вдруг подался ближе, прижимаясь щекой к щеке, и снижая голос до интимного, бархатистого шепота.       ㅡ “Бездуховно”, Гэвин, ласкать себя с моим именем на губах, думая, что я ничего не узнаю, ㅡ сладко протянул Девятый, пальцами цепляя колючий, плохо выбритый подбородок, не позволяя отвернуться: ㅡ ты так красиво выгибался, когда кончал. Хочу посмотреть, как ты будешь это делать в моих руках. Ты, конечно, можешь отказаться, если тебе это...       Девятый поперхнулся словами, так и не закончив, потому что Гэвин, обняв его за шею, скользнул рукой по груди и вниз, находя ту самую чувствительную складку, пальцами медленно проводя по вертикальной щели, чувствуя, как та дернулась, постепенно расслабляясь настолько, что Гэвину удалось протолкнуть внутрь пару пальцев, чувствуя под подушечками упругий, пульсирующий и постепенно набухающий узел.       Девятый застонал, теснее прижимая его к себе и лбом вжимаясь в его плечо, шумно дыша и скрежеща клыками. Гэвин торжествовал, пускай и понимал, что у этой вольности будут последствия. Например, такие, что теперь обратного пути нет.       ㅡ Бездуховно оставлять человека в таком положении, а потом еще и подглядывать из-за угла, Девятый.       Зашептал, парируя, Гэвин. На этот раз Девятый на его остроту решил не отвечать, вместо того отталкивая его от себя, чтобы спиной тут же прижать к стенке подзатопленного порожка – с вечерним приливом вода поднялась настолько, что теперь понемногу переливалась через край. Девятый по-хищному облизывался, смотря на него цепким, в лучшем смысле дурным взглядом, со стороны похожий на пребывающее в гоне животное. Это очаровывало и пугало в равной степени, но все еще не отталкивало.       Гэвин приподнял руки, укладывая локти поверх природного бортика, и не сопротивлялся, пока Девятый с непривычной (однозначно льстящей) поспешностью сдергивал с него шорты, отправляя те в недолгий полет по кривой траектории, закончившийся влажным шлепком где-то в глубине грота.       ㅡ Что, если я пообещаю исправиться?       Все так же тихо шепнул он, накрывая и чуть сжимая ладонью пах Гэвина. Тот в ответ лишь скрипнул зубами и шумно выдохнул, шире разводя бедра и откидывая голову назад, чувствуя, как Девятый накрыл его доверительно открытое горло губами, зацеловывая, осторожно прихватывая клыками нежную кожу, и тут же широко и чувственно зализывая зацветающие алым крапом метки.       Девятый опустил голову вниз, жадно вдыхая его запах, и в пальцах сжимая его бок, ладонью скользя выше и большим пальцем надавливая на сосок, дразня и растирая. Гэвин вертелся, отворачиваясь и пытаясь спрятать алеющее лицо за ладонью, но не отстранялся, лишь сильнее выгибаясь в спине и подставляясь, то и дело подергиваясь, когда Девятому удавалось огладить его по очередной чувствительной точке.       Гэвин не знал точно, но нутром чуял, что Девятый откровенно наслаждается своей доминантной ролью и чужой, такой сладкой покорностью.       Не столько застонав, сколько по-животному взвыв от этого сладкого, медленного истязания, Гэвин поднял голову, склоняясь вперед и слепо находя чужие губы, тут же сминая их в жадном, требовательном поцелуе, глубоком и грубом; из тех, которые ему действительно нравились до внутренней дрожи. Гэвин не целовался, он боролся и чувствовал, как от этого маленького сражения кровь вскипает в жилах, а голову безбожно ведет. Он кусал, сталкивался зубами и глухо взрыкивал всякий раз, когда неосторожно резался языком о чужие клыки, чувствуя, как в горло брызгает соленой сталью, но не смея отстраниться.       Он вцепился Девятому в шею, крепко сжимая заднюю ее сторону, а другую ладонь, не отрываясь от поцелуя, опустил под воду, пальцами обводя мягкие складки раздвинувшейся щели и ладонью обхватывая широкое основание показавшегося члена, медленно проводя по постепенно сужающемуся стволу выше до самого кончика заостренной, чуть изогнутой головки.       От губ Девятого он все-таки оторвался, вновь и вновь увлеченно оглаживая его ладонью и прислушиваясь к своим ощущениям. Это было однозначно интересно, немного пугающе и, как обычно, пиздецки странно. Но в целом, не считая формы – член, как член, по форме чем-то напоминающий выпрямленное и твердое щупальце.       ㅡ У меня давно не было, так что поаккуратней со своим колом.       Гэвин охнул и крепче вцепился в бортик, когда Девятый подхватил его под бедро, приподнимая выше и вклиниваясь меж разведенных в стороны колен, ладонью обхватывая оба их члена, которые огладил медленно и с оттяжкой по всей длине, вверх и обратно вниз, снова и снова, наслаждаясь несдержанными стонами и сдавленным мычанием. Гэвин обхватил его бедрами, выгибаясь в спине, скрещивая лодыжки над спинным плавником и вновь запрокидывая голову. Ублюдок затягивал, судя по всему, явно намеренный убить его оттоком абсолютно всей крови к паху.       ㅡ У нас достаточно времени, чтобы разработать тебя, если ты, конечно, не спешишь на сеанс психотерапии к своему ручному крабу.       ㅡ Пшелнахй.       ㅡ Как грубо.       Девятый, мягко вывернувшись и отстранившись, развернул его спиной к себе, заставляя грудью лечь на бортик, после чего подхватил под живот, чуть надавливая на низ его так, чтобы задница Гэвина (контрастно бледная на фоне смуглой от загара кожи тела) приподнялась над водой, а он после огрел его по ягодице так звонко и хлестко, что Гэвин оскалился и дернулся, но соскочить все равно не смог. Задницу нещадно запекло и Девятый, добивая, чуть прихватил ее зубами, проводя по оставшемуся от шлепка алому следу языком, а после сжав ягодицу в ладони, медленно оттянул ее в сторону.       ㅡ Что ты там заду… Ох, сукаблять.       Когда вдоль темной ложбинки, – от яиц до копчика, – скользнул язык, Гэвин осекся и сдавленно застонал, роняя голову на сложенные перед собой руки. Это был какой-то пиздец, но несомненно приятный, пускай и дохуя смущающий. Девятый вылизывал его со всей тщательностью и дотошностью, терзая чувствительную кожу мошонки и вокруг входа, в который мягко и неглубоко толкался напряженным кончиком языка, позволяя вязкой слюне густо и обильно течь с пасти, смазывая.       Гэвин напрягся, чувствуя, как внутрь медленно толкнулся первый палец – ощущения знакомые, но не сказать, чтобы сказочно приятные. Девятый вновь прикусил его, заставляя вскинуть бедра. Сукиного сына это явно забавляло. Как и обещал, он не торопился, подолгу растягивая его то одним, то двумя пальцами, меняя количество и, то и дело, задевая твердый узел простаты внутри, задерживаясь на нем и массируя подушечками, вслушиваясь в то, как Гэвин начинал глухо постанывать и подергиваться, неосознанно насаживаясь сильнее в попытке получить еще больше.       ㅡ Добавь еще один.       Повернув голову в сторону, прохрипел Гэвин, царапая обломанными ногтями гладкие – не зацепишься, – камни и вскидывая бедра выше, шумно, с полустоном выдыхая, когда Девятый послушно и плавно толкнулся в него тремя пальцами по самые перепонки, замирая внутри и чуть раздвигая их в стороны, с трудом преодолевая тугое давление мышц.       Искусавший губы в махру и медленно сходящий с ума, Гэвин пребывал в пограничном состоянии, где-то на грани между “сдохнуть” и “кончить без рук”, и хотел уже позорно начать выпрашивать, как Девятый вдруг смиловался, постепенно увеличивая амплитуду и вбиваясь в него быстрее и резче, немилостиво выдавливая из легких стоны вместе с воздухом и рокоча в ответ.       Когда Гэвин перестал шипеть, без проблем и сопротивления принимая сразу четыре пальца, Девятый острастки ради помучил его еще немного и отпустил, выскальзывая из него, позволяя погрузиться в воду и прижимаясь к нему со спины, вновь увлекаясь его плечами и шеей. Гэвин завел руку за спину, пальцами находя его подопавший член и ладонью провел по всей длине, выгибаясь и откидываясь спиной на чужую, молочно-белую грудь.       ㅡ Пожалуйста, Девятый…       Гэвин сипел, не то прося, не то требуя, и Девятый, в ладонях сжавший его бедра, подчинился, теснее прижимаясь к его спине и ладонью обхватывая свой член, острым кончиком проводя меж скользких от остатков вязкой слюны ягодиц. Гэвин дрогнул, крепче вцепившись побелевшими пальцами в скользкий порожек.       ㅡ Расслабься для меня, Гэвин. Все хорошо.       Мягко и едва хрипло шепнул Девятый, губами прижимаясь к его плечу, успокаивающе поглаживая по бедру и плавно толкаясь внутрь. Гэвин хрипнул, замычав и уткнувшись лбом в холодные камни. Девятый, как и обещал, не спешил, но его было много, слишком, мать его, много и слишком глубоко. Член, гладкий и плавно расширяющийся к основанию, проскальзывал внутрь почти без боли, но в сравнении с человеческим (что не удивительно) ощущался совершенно по-другому. Гэвин задыхался, хватая ртом воздух и чувствуя, как его во всех смыслах распирает от этих кардинально новых, странных, но несомненно приятных до остроты ощущений. Девятый все так же терпеливо сдерживался, лишь сильнее сжимал в пальцах его бока и шумно, похрипывая и потрескивая, дышал.       ㅡ Ты тесный. Тесный и горячий. Нравится.       Вошедший почти по основание, Девятый прижался грудью к его спине, замер, позволяя привыкнуть и, выждав, двинулся на пробу, гортанно и сладко застонав (едва не заскулив), когда Гэвин конвульсивно и плотно сжался вокруг его члена, по всей длине переминая тот упругими мышцами. Девятый крепче вцепился пальцами в его талию и поцеловал под выступ лопатки, чуть отстраняясь и толкаясь вперед с большей настойчивостью. Гэвин хрипел и скреб пальцами по камням, но, судя по тому, как он вскидывал и шире раздвигал бедра, подставляясь и прогибаясь, его все устраивало. Девятый отстранился, опуская взгляд вниз, сквозь кривую призму темной воды наблюдая за тем, как проскальзывает член в тугое человеческое тело. Зрелище завораживало, распаляя особенно сильно в тот момент, когда Девятый заметил, что Гэвин, вывернув шею, обернулся, смотря на него одуревшим, подернутым похотью взглядом.       Он хотел его, откровенно, открыто и честно.       Девятый мазнул языком по нижней губе и двинулся внутри него чуть резче, и чуть настойчивей, в ответ получая довольный, подстегивающий стон. Гэвин подмахивал ему, намекая на большее, и Девятый пользовался этим, повинуясь – все еще сжимающий в ладонях его талию, он подтягивал его к себе, вместе с тем толкаясь вперед и усиливая трение. Гэвин выгибался и стонал, шептал что-то просящее между вдохов и выдохов, столь прекрасный в своей открытости и покорности, что это било в голову, выкручивая мышцы. Слишком хорошо, слишком горячо, слишком много. Девятый отстранился и взял его за плечо, поворачивая к себе лицом. Гэвин подался вперед, пальцами цепляясь за смольные плечи и прижимаясь тесно, сдавленно и томно постанывая прямиком в ухо, когда Девятый, поддерживая его за бедра вновь вошел в него, опустив на свой член.       Гэвин извивался и терся о него, целовал и вылизывал шею, жался лбом к плечу и жарко опалял шумным дыханием кожу, почти до боли цепляясь за него пальцами. Гэвину нравилось то, как бережливо Девятый обнимал его и то, как он контролировал себя, не позволяя слишком многое; Гэвину нравилось прижиматься к нему и чувствовать рельеф его тела под своими ладонями. Гэвину хотелось прижиматься к нему еще теснее и еще ближе, трогать его языком и пальцами, вдыхать солоновато-йодный запах его кожи и чувствовать его внутри. Гэвин тронул ладонями его щеки, заглядывая в глаза и подался вперед, накрывая его губы своими, втягивая в сбивчивый, нелепый поцелуй. Хорошо; ему было чертовски хорошо настолько, что жмущийся к животу член обильно истекал мутной, смываемой водой смазкой, и все тело зудело от жгучего, пожирающего заживо желания.       Вцепившись пальцами в широкие плечи, Гэвин уже самостоятельно двигал бедрами, медленно подтягиваясь вверх и резко опускаясь вниз, наслаждаясь тем, как Девятый мягко рокотал ему на ухо, загнанно дыша и прижимаясь настолько тесно, насколько того позволяло происходящее. Когда Девятый вдруг задергался, горлом издав какой-то новый, явно приязненный звук, Гэвин крепче сдавил коленями его бока, не позволяя отстраниться и выскользнуть. Одной рукой продолжая держаться за его плечо, другой – он накрыл его щеку, подводя большим пальцем нижнюю его губу, и продолжая двигаться, теперь смотря ему глаза в глаза. Обычно спокойное и непроницаемое лицо его, смягчилось, искаженное наслаждением и возбужденностью, и тем острее выделялся на фоне его этот потемневший, жадный и жаждущий взгляд.       ㅡ Внутрь. Можно.       Коротко и красноречиво хрипнул Гэвин, прихватывая Девятого за волосы у затылка и расслабляясь. Девятый, коротко простонавший в ответ, обнял его, переносицей утыкаясь в изгиб его плеча и задвигался короткими, быстрыми толчками, затихший и лишь шумно дышащий. В последний момент, сдавив его до хруста, Девятый вдруг протяжно и громко (совсем по-человечески) застонал, вбиваясь внутрь по самое основание и замирая. Гэвин запрокинул голову, чувствуя, как обволакивает его изнутри теплым и густым, и то, как Девятый вновь двинулся, изливаясь внутрь до капли и жадно впиваясь в него, охваченный сладким, оргазменным тремором.       Отдышавшись, он подался вперед, втягивая осоловевшего Гэвина в грубый, настойчивый поцелуй, и не выходя из него, пропустил руку меж их тел, ладонью обхватывая и оглаживая по всей длине все еще крепкий и обильно сочащийся смазкой член. Гэвин заскулил в ответ, выгибаясь и толкаясь бедрами в тесную ладонь, а после возмущенно захрипел горлом, когда Девятый вдруг выскользнул из него, отстраняясь и резко уходя под воду.       Недовольство, впрочем, долгим не было.       Подтолкнувший и прижавший его спиной к стене, Девятый закинул его согнутую в колене ногу себе на плечо и обхватил его член ртом, заставляя сначала здраво забеспокоиться о целостности собственных причиндалов и их комплектующих при воспоминании о его набитой зубами пасти, а после отринуть все до единой мысли, когда он вдруг до невозможности плотно сжался вокруг, туго обхватывая губами и позволяя толкнуться в упругую, мягкую глотку. Гэвин, натурально охуевающий от этих похотливых американских горок, одной рукой вцепился в спасительный порожек, а другую запустил в волосы Девятого, фиксируя его на месте и бесстыдно трахая в горло. Девятый не возражал и не препятствовал.       Он поднял руку, оглаживая внутреннюю сторону бедра Гэвина и скользнул пальцами выше, прокатываясь подушечками вдоль ложбинки меж ягодиц и по кругу обводя сжавшийся, но все еще податливый вход, скользкий от постепенно вытекающей из него спермы. Гэвин задушенно вскрикнул и конвульсивно дернулся, почувствовав, как Девятый толкнулся в него пальцами, находя тугой и гладкий узелок простаты, на который надавил, дразня и массируя его. Гэвин замер, исступленно застонав и закатив глаза от горячо хлеснувшего вдоль позвоночника удовольствия.       Потеребив и сдавив между пальцев темный сосок, он выгнулся, задыхаясь от того, как Девятый единовременно отсасывал ему, трахал пальцами и стимулировал, заставляя скулить, течь и сходить с ума, едва не теряя сознание от плотности ощущений. Оргазм настиг его до обидного быстро, выгнув до хруста в позвоночном столбе и прокатившись по телу сладкой, тугой дрожью. Девятый, зажатый его рукой, покорно замер, приняв в горло до упора, и лишь, когда Гэвин перестал биться в судороге – вывернулся, отстраняясь и выныривая на поверхность. Гэвин вперился в него слепым взглядом и протянул руку, тесно и желанно прижимаясь к нему, вновь оттираясь о его плечи и шею лбом и переносицей, млеющий, словно довольное жизнью кошачье. Девятый покачивал его в своих руках из стороны в сторону и мягко напевал, не так, как в прошлый раз, а тише и яснее, не наводя морок, но успокаивая.       ㅡ Как думаешь, Гэв, я хорошо потрудился, чтобы исправиться?       Гэвин не ответил, но вяло усмехнулся ему в плечо, стукнув по нему кулаком. Обычно это он был тем самым сукиным сыном, любящим засрать момент, и отдавать свои лавры какому-то похотливому карасю был решительно не намерен, каким бы замечательным ни был тот самый карась.       ㅡ Это только начало, селедка, но ты на верном пути.

. . . . . . . . . . . . .

      Если подумать, у Гэвина, в целом, было практически все для нормального функционирования организма, но, увы, вовсе не для полноценной жизни. То, что раньше было призрачным и, казалось бы, малозначительным пониманием, теперь воспринималось с какой-то болезненной и буквальной остротой, ставшей особенно навязчивой в тот, например, момент, когда сплетения деревцев в роще все чаще начали мниться ему человеческими силуэтами, а каждодневные действия обратились исключительно механической и практически бездумной рутиной, призванной, казалось, лишь для того, чтобы измотать тело достаточно сильно, чтобы после заката он смог-таки забыться сном.       Тогда же страх смерти плавно сменился страхом помешательства и, как оказалось, безумие мнилось чем-то куда более жутким.       Увещевания и близость Девятого больше не помогали, что вскоре заметил и сам Девятый, который, несмотря на это, на очередную просьбу Гэвина о спасении, ответил все тем же хладнокровным отказом. Пожалуй, этот момент и стал их первой, самой основательной и громкой ссорой – Девятый убрался восвояси, а Гэвин, вооружившись топориком и бледной искрой энтузиазма, решил самостоятельно творить свою судьбу в лучших традициях робинзоновых мытарств.       Вскоре, правда, выяснилось, что плотник и кораблестроитель из него совсем никудышный (откровенно дерьмовый, ладно). Но, как бы там ни было, а новообретенное занятие, явно поприбавило ему морали и душевных сил – лучше уж затонуть на хэндмэйд корыте посреди моря, чем и дальше медленно сходить с ума на куске камня, не имея никакого понятия даже о том, сколько в миру прошло дней. Потому что, судя по личным ощущениям – минула целая, блять, вечность.       Девятый явился через пару-другую дней, в знак примирения молчаливо кинув в него ополовиненной тунцовой тушей, которая, – прицельно запущенная – звонко хлестанула Гэвина по спине здоровенным хвостом. Будь Девятый человеком, – Гэвин уверен, – из них вышел бы отличный дуэт двух идиотов, как минимум потому, что сам Гэвин тоже нихрена не понимал в том, как извиняться так, чтобы это не выглядело насмешкой или издевкой. Тем не менее, после пары минут дежурного, принципиального игнорирования, жест доброй воли был понят и благодушно принят.       Уже позже, с комфортом устроившись на плече вновь выбравшегося на камни грота Девятого, Гэвин молчаливо млел от поглаживающих по голове и перебирающих его волосы пальцев. Он уже почти готов был сладко задремать, как, вдруг, сам Девятый ни с того, ни с сего, решил разбередить только-только обретенный покой и припомнить ему кое-что из их неприлично затянувшегося и, значительно за все это время преобразившегося, совместного быта.       ㅡ Ты мне кое-что обещал, Гэвин, помнишь? Что выполнишь одно мое желание.       Девятый притих и замер, как человек, готовящийся прыгнуть в ледяную воду. Гэвин же напрягся и неохотно приподнялся на локте, подозрительным прищуром заглядывая в сосредоточенное лицо Девятого, разум которого для него все еще оставался абсолютно непредсказуемыми потёмками.       ㅡ Ничего смертельного, калечащего или слишк...       ㅡ Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что еще вернешься.       Девятый не дал ему договорить, оборвав на полуслове и прищурившись в ответ. Гэвин притих, нервно пройдясь языком по нижней губе. Он, конечно, был едким ублюдком и умел мастерски прикидываться дегенератом, но в такие моменты – до тошноты серьезные, – обретал разум, ясность и сосредоточенность. Он никогда не любил давать обещаний – ни мелочных, ни, тем более, масштабных, – точно так же, как не любил клятв и зароков, но сейчас Девятый ожидал от него именно этого. Обещания. И Гэвину совершенно не хотелось лгать ему. Он не мог солгать ему.       ㅡ Именно сюда, на остров?       ㅡ Не обязательно. Просто на западный берег, потому что воды около того места, где ты живешь слишком холодные, загрязненные и “активные”, я не смогу найти там места.       Гэвин вздохнул уже спокойнее, вновь укладываясь и устраивая голову на услужливо подставленном плече. В конце концов, Девятый не пытался ставить ему временных рамок, а одно простое обещание его явно не сломает. Так?       ㅡ Обещаю.       Гэвин прикрыл глаза и едва заметно улыбнулся. Именно сейчас, после данного обещания, ему почему-то отчетливо казалось, что спасение из кабалы бытия на забытом богами острове уже совсем близко.       Правда, только казалось.       Той же ночью (и несколькими последующими), Гэвин стал свидетелем тому, что Девятый, тварь такая, играет совсем не по правилам.       Укрытый глубокими тенями прибрежных скал, Гэвин молчаливо и мрачно наблюдал за тем, как Девятый, воровато озираясь по сторонам, стаскивает его уродливое водоплавающее (в теории) детище с берега, в несколько ударов хвоста разламывая его и скармливая деревянные останки шумному океану. Многое, наконец, начало вставать на свои места и Гэвина это откровение совершенно не радовало.

. . . . . . . . . . . . .

      Укрывшийся под гнущимися на ветру пальмами, обнявший себя за зябко подрагивающие плечи и ежащийся от, то и дело скатывающихся за шиворот дождевых капель, Гэвин наблюдал за беснующимся штормом каким-то невыразительным, абсолютно пустым и словно бы остекленевшим взглядом, чувствуя, как горчит на сжатых в тонкую полоску губах морская пена. Солоновато-горький, едкий привкус, так похожий на то, что неумолимо и стремительно разрасталось в мрачной глубине его разума.       У отчаяния – теперь он знал наверняка, – привкус океана и влажного песка.       ㅡ Я устал, Девятый. Теперь – совсем.       Едва слышно выдохнул Гэвин, даже не потрудившись скосить глаз на подползшего к нему на брюхе Девятого. Тот не ответил, но посмотрел в ответ вопросительно, тревожно и словно бы искренне. Он знает, что Гэвин знает. И вопросов у него, наверняка, было лишь два: как давно и что будет дальше?       Волны с воем бьются о скалы, а низкое небо сверкает изломами молний, и в свете их – болезненно сером и голубоватом, – Гэвин выглядит каким-то особенно безжизненным и каким-то, словно бы, начисто выпотрошенным, перегоревшим. Так бывает, когда маленькие трагедии затягиваются на неисчислимо долгий срок. Настолько долгий, что у потерпевшего не остается ни аргументов, ни желания приукрашивать действительность.       Гэвину, вот, надоело.       Когда Девятый пытается к нему прикоснуться, Гэвин не одергивается и не уворачивается, но смотрит так, что Девятый понимает все без лишних жестов, тут же одергивая руку и отводя взгляд в сторону. Он неуверенно молчит, и Гэвин дерганно да как-то ломко усмехается, окончательно (неприятно) убеждаясь в своей правоте. Его наебывали не в первый раз, но сейчас это, почему-то, было как-то по-особенному болезненно.       ㅡ Я знаю, что это все ты, Девятый. Наверное, это в твоей природе, но, поверь, не в моей, ㅡ гулко продолжает Гэвин, чувствуя, как холодный ветер продирает до самых костей. ㅡ В конце концов, я смог тебя принять, так как на счет ответной услуги? Это было бы хотя бы честно.       Гэвин видел, как Девятый затирал надписи-сигналы на песке. Видел, как он выкидывал в море камни, которыми Гэвин эти надписи-сигналы начал выкладывать позже. Видел, как Девятый намеренно уводил катера дальше или мимо островка. Слышал, как Девятый пел им, отманивая все дальше и дальше, и сбивая с курса. Девятый не хотел отпускать его. Гэвин, кажется, знал об этом с самого начала, а если и не знал, то догадывался; мучился своими предположениями и терпел до тех пор, пока все это не стало окончательно невыносимо.       ㅡ Или, может, ты считаешь меня частью своей коллекции занимательных вещей? Это было бы еще, блять, смешнее.       Гэвин повышает голос лишь раз, выругавшись, и тут же смолкает, словно агрессия моментально выжгла весь и без того истаявший запас его сил. Девятый косится на него почти болезненно, резко вскидывая блеснувший испугом и возмущением взгляд на осунувшееся его, лишенное привычной эмоциональности лицо.       Людей – странных и хрупких, – так легко сломать даже не притрагиваясь к ним.       ㅡ Нет, Гэв. Никогда.       Девятый не пытается оправдать своих действий и решений, и не частит объяснениями, вместо этого придвигаясь ближе и прижимаясь щемяще тесно, голову уложив Гэвину на бедро и обняв рукой поперек пояса. Гэвин не сопротивляется и даже не возражает. Он отводит взгляд от сходящего с ума океана, и ладонью накрывает чужую макушку, пальцами, так привычно и знакомо, зарываясь в темные, влажные пряди.       ㅡ Тогда самое время попрощаться, Девятый, потому что уходить – это так по-человечески.

. . . . . . . . . . . . .

      Гэвин привыкает к миру не сразу, мир к Гэвину – тем более.       На пробу оказывается, что окружающие его люди не такие уж и мудаки. Оказывается, о нем даже беспокоились; оказывается, сильно. Оказывается, его не было практически месяц, и за это время никому даже в голову не пришло похоронить его заранее (за некоторым исключением, само собой), чего, к слову, не скажешь о Безумце Ларри и его такой замечательной лодке с прозрачным дном. Ларри, как оказалось, помер, как истинный капитан, и пошел на дно вместе со своим судном; вместе же с обломками того самого судна, раздувшиеся и посиневшие останки Ларри выкинуло на солнечный пляж Карлсбада, что до усрачки напугало отдыхающих.       Гэвин, на удивление (не свое, но окружающих), не чувствует себя ни потерянным, ни чужим, ни отрешенным – ничего из того, о чем предупреждала миленькая психолог, доверительно и почти трогательно держа его за мозолистую, загрубевшую ладонь. Результаты больничных обследований чисты, а его организм, со слов врачей, не понес никакого серьезного ущерба. “Это поразительно, мистер Рид, не сочтите за оскорбление, но вы будто и не пропадали вовсе” – Гэвин на удивление сдержанно улыбается лечащему врачу, и действительно не обижается, хотя бы потому, что с его стороны было бы моветоном счесть за оскорбление абсолютную правду. Он несомненно слышит в чужом голосе этот тонкий намек на повисший в воздухе вопрос, но отрицательно покачивает головой. Кое-что должно оставаться тайной.       Ни на какие вопросы, – за исключением дежурных и самых необходимых, – Гэвин не отвечает, упрямо молча и отводя взгляд, и этого оказывается достаточно для того, чтобы через какое-то время все пришли к выводу о том, что лучше бы его не тревожить и не напоминать о том, что с ним произошло. Гэвин не мешает им строить предположений, и не пытается повлиять на неизбежно расползающиеся слухи – окружающие могут думать что угодно, но правду (самую, что ни на есть настоящую и истинную) будет знать только он. Гэвина оставляют в относительном покое, и лишь сотрудник спасательной службы, уходя, все же оставляет ему визитку и контактные данные, на тот случай “если вы все же захотите поговорить о произошедшем”. Гэвину не стоит больших усилий дежурно улыбнуться в ответ, согласно кивая головой.       Гэвин молчаливо радуется своей должности и еще тому, что Фаулер на какое-то время приставляет к нему пару крепких ребят из отдела, которые мешают особенно докучливым журналистам сделать из него сенсацию для воскресной колонки новостей. Интерес, впрочем, спадает так же быстро – в большом городе есть что-то куда более интересное, чем чудом спасшийся, выживший и найденный турист, потерпевший кораблекрушение из-за своей же дурости и жадности.       Гэвину требуется около недели на то, чтобы вспомнить, как жить в этом огромном мире и отделаться от въевшихся в подкорку привычек. Ему требуется еще неделя на то, чтобы войти в привычный ритм, вновь вписавшись в амплуа невыносимого говнюка. И еще через неделю Гэвин начинает шутить про собственные невзгоды и “приключения”, выдумывая истории одну охуительней другой, и огрызаясь на коллег в духе: “я понял, чего в этом дерьме было хорошего – вас, мудаков, там не было”. И, в целом, он начинает вести себя почти как обычно, меняясь лишь в едва заметных деталях: чуть меньше спеси, чуть больше мысли в глазах, чуть чаще он бывает спокойным. Время от времени, вооружившись буханкой хлеба, Гэвин наведывается в разбитый у реки Детройт прибрежный парк, подкармливая уток да чаек, и по нескольку часов к ряду молчаливо всматриваясь в темную, холодную воду так, будто чего-то ждет.       Он ни о чем не забывает (не смог бы даже при большом на то желании), но прошлое буквально бьется в дверь его квартиры, явно вознамерившееся напомнить о себе чем-то более материальным, чем просто обрывки мыслей и воспоминаний. На пороге Гэвина поджидает протягивающий ему планшетку “сдачи-приема” курьер, и маркированная “Посейдоном” коробка, веселенького, голубо-изумрудного цвета. Сначала Гэвин хочет отправить коробку обратно, после – все же ставит в бланке свою подпись. Имени отправителя нет, но Гэвин и без того знает откуда и от кого она прислана. В коробке что-то позвякивает, а еще – шуршит, и Гэвин, кажется, знает еще и то, что именно обнаружится внутри помимо упаковочных пенопластовых шариков.       ㅡ Ну, здорова, придурок.       “Придурок” в ответ красноречиво клацает клешнями, перебирает ногами и бешено вращает мутными глазенками, видно, и сам не сильно обрадованный этой встречей. Маленькая, злобная тварь, которая знает до черта лысого много его секретов. Пятница. По-хорошему, куда проще было бы просто его убить – быстро и гуманно, – но Гэвин, кажется, стал достаточно взрослым, сентиментальным и отбитым, чтобы завести себе настолько неординарного “друга”. В итоге, питомец (даже близко не домашний), посредством нескольких потраченных на дорогу до зоомагазина часов, некоей (неприличной) снятой со счета суммы и одной утраченной в неравном бою прихватки, был переселен в более комфортабельное жилище и снабжен всем необходимым для сносной жизни, теперь злобно косясь на Гэвина сквозь стекло горизонтального террариума.       Разобравшийся с наиболее насущным вопросом (проблемой), Гэвин вновь вернулся к содержимому коробки, выуживая из недр ее матерчатый мешочек, внутри которого обнаружились до боли знакомые камни и монеты, с той разницей, что на этот раз их стало чуть больше. Маленький мешочек, который при правильном подходе мог превратиться в охуительный капитал для последующих вложений. И у Гэвина, пожалуй, уже была идея о том, на что он может потратить эти деньги, пускай даже его планы сложатся явно не сразу.

. . . . . . . . . . . . .

      Правильно говорят, что хорошо там, где нас нет.       Стоило убить год подготовки на то, чтобы убедиться в этом наверняка.       На пробу оказывалось, что калифорнийские пляжи не такие уж солнечные, местные жители недалеко ушли от мичиганских долбоебов, а тики-коктейли, по-сути, состоят из тех же ингредиентов, что и везде. Восхитительно. Еще восхитительней было вдруг осознать это, стоя посреди той самой сраной Калифорнии с зажатым подмышкой террариумом с крабом в одной руке, и сумкой – в другой. Рядом не хватало только мужика в шапочке, с чемоданом и скрипичным футляром, чтобы все окончательно напомнило сцену из французского фильма девяностых годов.       ㅡ Ну, че, придурок, кошки у меня нет, так что придется немного изменить традиции.       Гэвин, скинув сумку на крыльцо, опустился на колено, переворачивая террариум на бок и снимая с него крышку. Ало-голубая молния, бойко застучав пятью парами ножек, стремглав ломанулась в новое жилище, тут же забиваясь куда-то под новенький диван. Гэвин хмыкнул, подхватил сумку и вошел следом, плотно прикрывая за собой дверь.       Вот и свершилось.       По-сути, люди мечтают добиться чего-то такого годам к шестидесяти, когда окружающая рутина окончательно наскучивает, а открытый давеча банковский счет жаждет трат – сорваться с места, отправиться в кругосветку, купить домик у моря. Гэвин, лихо обскакав всех и сразу, с последним пунктом разобрался уже к своим тридцати семи, и не сказать, что был этим сильно огорчен.       Да, конечно, проблемы имели место быть, но ни одна из них не была смертельна. Стресс от переезда, страх выхода из устоявшейся зоны комфорта, перевоз вещей, новое место работы (благо, что у него хотя бы есть рекомендации), незаконченная в срок внутренняя отделка дома, из-за которой ему пришлось еще неделю жить в гостинице на чемоданах – все это явно не было тем, с чем он не смог бы разобраться. Пара месяцев и все станет, как прежде, изменятся только лица и декорации.       Ну, или почти, как прежде. Потому что было еще кое-что.       Кое-кто.       Сумевший грамотно реализовать “дары морские”, он смог так же грамотно организовать свое ближайшее будущее, вложившись в недвижимость. Говоря точнее – в собственный, новый дом, который еще каких-то полгода назад был простым куском дикой, прибрежной земли. Теперь же, спустя сонм потраченного на постройку времени и усилий, тут стоял одноэтажный, с виду неказистый домишко в новомодном эко-стиле, с преобладанием деревянных, каменных и стеклянных текстур в отделке.       Спальня, ванная, кухня, гостиная, гараж, лодочный эллинг и собственный маленький причал – все, что нужно рядовому человеку для (почти) рядового существования. Гэвина смущало только то, что в то время, как дом отлично вписывался в окружающую его местность, сам он – Гэвин – в дом (во всяком случае, по собственным ощущениям) не вписывался совершенно, но все это было делом времени, а еще пары-другой килограмм вещей и безделушек, которые ему еще предстоит раскидать по углам.       Но, как оказалось в итоге, самым сложным было вовсе не все это: не реализация денег, не вопросы планировки, не стресс и даже не чертов переезд со всеми сопутствующими ему проблемами. Самое сложное Гэвин прямо сейчас держал в своих руках, большим пальцем поглаживая аккуратно вклеенную в угол конверта марку с калифорнийским медведем. Простое бумажное письмо. Бумажное письмо, выглядящее таким странным и нелепым в новейшем технологическом веке; таким же странным и нелепым, как те самые события, когда-то произошедшие с Гэвином в августовский четверг. “Странно и нелепо” – отличное название для мемуаров, которые он, если повезет, несомненно напишет годам к шестидесяти.       ㅡ В итоге, даже если не получится, ㅡ Гэвин тронул пальцем предельно аккуратно вписанный в отведенную на то графу, адрес калифорнийского отделения “Посейдона”, и покосился на беззаботно копошащегося в террариуме Пятницу, ㅡ у нас с тобой останется крутой дом, ага?       Закинутому в почтовый ящик письму осталось дожидаться почтовой машины, а Гэвину, прихватившему с собой бутылку пива и вышедшему на причал, оставалось ждать чуда, мрачно усмехаясь на всплывшую в памяти людскую присказку о “память, как у золотой рыбки”. За прошедшее время многое могло поменяться, только вот Гэвин все же привык держать данное когда-то слово, как бы там ни было.       Со временем схема его вечерних действий стала классической и перманентной, лишний раз подтверждая утверждение о том, что для выработки привычки нужен двадцать один день. Прийти с работы, взять с собой что-нибудь прохладное, выйти на причал, сесть, наслаждаться тишиной и покачивать опущенными в воду ногами. Все было предельно просто, менялись разве что детали. Временами, он выходил в одиночку – временами, с Пятницей. Временами, сидел под дождем или под ветром – временами, наслаждался штилем.       Гэвин никогда не был эталоном терпеливости и исключительной выдержки, но по началу честно ждал, после – выходил уже по сложившейся привычке, не столько ожидая, сколько рассматривая золотящийся горизонт, который все никак не приедался. А потом, в какой-то из дней, Гэвин, наконец, услышал. Тихий, до боли знакомый плеск. Губы растянулись в бесконтрольной, широкой улыбке-усмешке от которой за ушами неприятно заломило.       Это было в четверг.       Заметив мелькнувший над водой плавник, Гэвин расслабленно откинулся назад, на отставленные руки и, запрокинув голову, прикрыл глаза, чувствуя, как знакомо касаются лодыжек гладкие, широкие ладони. Он не торопился (больше некуда), прислушиваясь к тому, как мягко скользнули пальцы вдоль его голеней, и к тому, как гулко долбилось в груди сердце, острыми, почти болезненными сокращениями реагируя на, как оказалось, вовсе не забытые прикосновения. Гэвин шумно выдохнул, почувствовав то, как прижались к его колену теплые губы и, наконец, нетерпеливо подался вперед, наклоняясь и заглядывая в чужое, ничуть не изменившееся лицо.       Все те же льдисто-серые глаза, все та же черная пленка, медленно сползающая с белков куда-то вбок, все те же треугольные клыки, едва выглядывающие из-под белых губ.       ㅡ Ну, на этот раз хотя бы не заорал, ㅡ хмыкнул он, соскальзывая с причала в воду, прямиком в тут же подхватившие его и крепко прижавшие к молочно-белой груди руки. Девятый на остроту не ответил, вместо того прижавшись носом к изгибу его шеи, шумно вдыхая.       ㅡ Ты все-таки вернулся.       ㅡ Как видишь, ㅡ Гэвин зарылся пальцами в темные волосы, мягко оттягивая голову Девятого назад и вновь заглядывая ему в глаза, ㅡ и это, кстати, в первую очередь не из-за того обещания, селедка, а потому, что мне самому так захотелось. Понял?       Девятый кивнул и улыбнулся, едва подавшись вперед, мягко и аккуратно, словно на пробу, целуя – медленно, поверхностно и до щемящего ласково. Это было хорошо, более чем. А на наверстывание минувшего времени у них будет далеко не один день, не просто же так Гэвин купил чертов закрытый, лодочный эллинг, при учете того, что у него лодки отродясь не было и он нихрена не знал, как с ней обращаться. Хотя…       ㅡ Я вот, что думаю. Может мне купить лодку с прозрачным дном? Сначала поплаваю сам, а потом буду катать в ней всяких приезжих придурков за каких-нибудь тридцать баксов. Это не точно, но звучит, как план, согласись.       Девятый фыркнул, прикрывая глаза и скептично покачивая головой.       ㅡ Все, что захочешь, только не называйся Безумцем, Гэв, пускай даже тебе бы и пошло.       ㅡ Не, херня, а не погоняло. Назовусь Счастливчиком, зацеплю в порту какого-нибудь паренька или девчонку, положу начало какой-нибудь очередной охуительной истории, а потом снимусь в фильме про самого себя. Как тебе такое?       ㅡ Восхитительно, я уже готов, так сказать, идти на просмотр. Когда премьера, капитан?       ㅡ Не знаю, когда точно, но знаешь… ㅡ Гэвин откинул голову, довольно жмурясь от того, как приятно щекотнул кожу скользнувший вдоль шеи кончик носа, ㅡ ...это наверняка будет в четверг.