Письмо никому

Горе мне, недостойному! Когда источатся дни мои, и предстану я пред Владыкой миров, что скажу ему? Что делал столько лет в чужой земле, под серыми небесами? Почему не вернулся к могиле отца, не воздал должные почести предкам? Узрит ли меня Аллах здесь, в холодной злой стране, где солнце скрыто от взгляда тучами, как лик прекраснейшей из женщин — чадрой? Здесь звезды походят на осколки льда, здесь болота тонут в туманах, и от них проистекают лихорадка и мор, и прочие болезни в изобилии. Зачем же я здесь? Что держит меня? Поведаю об этом, ничего не утая, ибо старческие недуги снедают меня, и смерть моя близка. Не своей волей прибыл я в этот край, но принуждением. Клятва держала меня, и следовал я путем долга, но сердцем стремился на родину. Ждал часа и мига, когда завершится моя служба, и смогу я ступить на палубу корабля, оставить позади этот мрачный край и грубых, невежественных людей, его населяющих. Я презирал жителей этой страны. Мужчины здесь не омывают тела ежедневно, они неумеренны ни в еде, ни в питии, а женщины крикливы и бесстыдны. О, как же я был наказан за гордыню! Аллах в неизреченной мудрости своей снизошел до меня, недостойного. Он вразумил меня и указал путь, следуя по которому, я избыл и заносчивость, и жестокосердие. Но что осталось у меня, когда не стало гордости и злости? Ничего. Пуст я и иссушен, как разбитый кувшин, заметаемый песками. Я сам разрушил все. Своими руками. Сам. Я увидел Ее в замке того, кому служу — и был ослеплен. Она сияла, как восходящее солнце, и ничто не могло сравниться с Ее красотой. Губы Ее — лепестки розы, глаза — изумруды бесценные, а волосы — кипящая медь. Но я был глуп. Я знал слово веры, но не слышал его. Верил, что достойную женщину от недостойной отличает вуаль, скрывающая лицо. Но говорил пророк, что все внешнее — суть временное, и лишь дух царит надо всем. О, если бы я не был так глуп! Если бы я слушал то, что говорилось мне, слушал сердцем, а не холодным, глупым разумом. Она была испугана. Одна, во власти жестокого и порочного мужчины, прислужника Иблиса, Она трепетала от ужаса. Я видел это, и я знал свой долг мужчины — защитить слабую женщину. Но знал я и другой свой долг — служить безупречно, следовать данной клятве. Я выбирал — и я выбрал. Ведь это была всего лишь неверная! Мало ли их, таких, нашло свой конец за стенами этого замка? Я отринул голос сердца, отверг его и был горд от того. Глупый, я полагал, что преодолел соблазн! Зов души я принял за зов плоти, и не было в моей жизни ошибки хуже. Так караван сворачивает с верного пути и следует за миражом, уходит в пески, когда спасительный оазис был так близко! Я сделал все, что мне велел господин. О, я слепец! Я мог спасти Ее, мог разрушить злые чары, ибо нет чар, которые устояли бы против истинной веры. Я был бы тем, кто разбил оковы, кто вывел на свет из тьмы. Но вместо этого я присоединился к Ее мучителям, ведь в том я видел свой долг. И тогда за Ней пришел другой. Он сделал то, что было предназначено мне, занял мое место — и лишь моя в том вина. Он разрушил чары Иблиса и вывел Ее прочь из замка — к воздуху и свету, к жизни. Я вышел ему навстречу и бился с ним, я мог убить, но сдержал руку. Ибо нет в том чести и нет в том мудрости. Кто, совершив сделку с судьбой, пойдет к судье и скажет «Судьба обманула меня, верни как было»? Кости брошены, и знаки сочтены, и будущее выехало за ворота, а ты лишь следуешь в хвосте каравана, и лицо твое черно от пыли. Достойнейшая из достойных, прими мое покаяние. Я сам оставил Тебя — в тот единый миг, когда ты нуждалась в помощи. И незнание мое не искупает вины. Не искупает оно и боли, ибо каждый миг моей жизни — это сожаление о несбывшемся. Я понял все, но слишком поздно. После смерти хозяина я не вернулся на родину, как велел мне долг. Больше я не верил в клятвы. Я нашел Тебя в этом хмуром северном лесу и остался там. Был Тебе другом и братом, помощью и защитой, всем, чем может быть мужчина для женщины. Если бы сердце мое могло даровать Тебе счастье, я бы сам вырезал его из груди. Но кому нужно мое глупое сердце? О, если бы я мог забрать Тебя! Ты жила бы во дворце и одевалась в шелка, и руки Твои не знали работы. Лучшие яства приносили бы рабы и натирали тело Твое душистыми маслами, украшали ноги и руки драгоценными браслетами. Но все, что я мог Тебе дать, — это свою жизнь. Бессмысленный, никчемный подарок. Горсть праха с могилы юродивого, и та стоит больше. Не было у Тебя дома, не было сына и дочери, Ты не стала женой, но стала вдовой. Я молил Аллаха уберечь Тебя от бед, но Аллах не слышит глупцов. Прости меня, благороднейшая из благородных, свет сердца моего и шепот души моей. Не знаю, как жилось Тебе в монастыре. Хочу верить, что ваш христианский бог был милостив, и даровал Тебе если не счастье, то хотя бы покой. Я никуда не уехал из этой северной страны, ибо она стала моей. Ты — плоть от плоти моей и кровь от крови моей, Ты мне ближе отца, и матери, и брата. Здесь мое сердце, и здесь моя душа. Здесь же пребудет и мое тело — отныне и вовек. Я, Назир Малик Хамал Имал Ибрагим Шамс-ад-Дуала Ватхаб ибн Махмуд, на сем кончаю свою короткую повесть. Я не молю Аллаха простить мои грехи, ибо нет мне прощения. Я отринул долг и честь, я втоптал в пыль память предков. Об одном прошу Владыку миров, премудрого и справедливого. Пускай дух мой после смерти обитает рядом с Ней. Это невеликая милость, песчинка в пустыне, капля воды в море. Я был с Ней при жизни — и не уберег. Ни от чего не уберег. Так может, в иных мирах я достигну большего.