"Что Бог сочетал, того человек да не разлучает." (Мт. 19:6)
— Что у тебя в пакете? — Новое нижнее белье? Юнги прищуривается. — И все, да? Тэхен недовольно поджимает губы. — И шуба. — Ты вообще-то собирался за осенним пальто, — усмехаясь, парирует Мин. — Как говорится, не хочу показаться навязчивым. — Я же не виноват в том, что пальто не было! — КимТэ возмущенно вздыхает и вскидывает руки. Картонные пакеты глухо ударяются друг о друга, повисшие на его запястьях. — Я, собственно, не удивлен тем, что наличие тебя в этом и любом другом доме — огромная финансовая брешь, — на тирады Юнги, Тэ показательно закатывает глаза. — Нет, Тэхен, я серьезно. В чем ты собираешься ходить? Ты же так и не купил это гребанное пальто. — У него же есть нижнее белье и шуба — найдет какой-нибудь компромисс, — третий голос появляется резко и неожиданно. Обладатель голоса с алыми волосами появляется также резко, как и его сопровождение в формате аудио. Мин хмыкает, с легкой улыбкой наблюдая за Хоби. — Хотя на парня в трусах и шубе посреди ноября я бы посмотрел, — хохотнув, отмечает Хосок, покручивая пальцем у виска перед тем, как уйти в сторону веранды. Тэхен почти сворачивает шею, смотря молодому альфе вслед. Юнги вздыхает обреченно. Не хватало этим двоим еще и познакомиться, а то организуют тут херов альянс.***
Тэхен сидит в гостиной уже третий час. Юнги ушел в свою спальню к ребенку, в кристальной тишине слышно, даже как на журнальный столик садится пыль. Глухо. Никаких симпатичных альф с красными волосами не предвидится. А Ким тут такой скучающий, просто одетый, по-домашнему, так сказать. Во всем лучшем. Едва ли не в упомянутой шубе и нижнем белье. Рубашка, застегнутая по-пуритански под горло, но полностью просвечивающая; брюки, совершенно обыкновенные, но зауженные, хорошо обтягивающие задницу. Тэхен далек от понятий приличной моды. С раздражением он поднимается с дивана сам. Фырчит недовольно и обещает Хосоку, чтобы он там вместе со всеми своими делами под землю провалился, потому что вот так заставлять ждать красивых и эстетичных — грех одиннадцатого круга Ада, который Тэ-Тэ своим негодованием сам только что воссоздал. В бокал наливается крепленое вино — от досады. Со стороны слышится тихий половичный скрип. — И мне бокальчик. У Тэхена, простите, трескается лицо. Он поворачивается на источник звука и натыкается взглядом на того альфу, который сегодня шутил. Которого он, собственно, и ждал, делая вид, что больше заинтересован своим телефоном. — Ну, так и налей себе сам, — «добродушно» улыбнувшись, фыркает Ким и отходит от кухонного гарнитура со своим бокалом в руке, делая глоток красного вина. — Ах, как неприятно, когда за тобой никто не ухаживает, — причитает, якобы, раздосадованный Хосок, а у Тэхена брови ползут строго вверх. Какого хрена этот шутник себе позволяет? Он что, только что уличил его в трехчасовом сидении здесь ради своеобразного знакомства? — Послушай, ты… — совсем нелестно начинает Ким, но Хосок внаглую его перебивает. — Я достану фрукты и сыр, можешь отнести бокалы к журнальному столику? — Хо говорит это так буднично и просто, что у Тэхена как-то не ладится осознание недавнего поведения незнакомца и того, что он делает сейчас. Заторможенный подобной переменой он на каком-то сучьем автоматизме уносит к дивану бокалы. Хосок тут же подключается с закусками и садится в кресло в стороне от дивана, рассматривая Тэхена, который так «по-домашнему» одет. — Чон Хосок, — сообщает он после первого винного глотка. — Проездом в гостях у некровного родственника. Тэхен слушает, углубляясь в свой бокал вина. — Ким Тэхен, — улыбаясь, произносит он. Нога закидывается на ногу, — живу тут, — и, якобы, устало опирается локтем о подлокотник дивана, изгибая спину, чтобы до этого подлокотника нормально достать и почти на него же улечься. Хосок усмехается, делая вид, что не заметил выворачивания собственной жопы мальчика, одетого в Гуччи. — Странные дела — Сеул так отличается от моего родного города, — улыбаясь, замечает Хосок и складывает в рот маленький кусочек твердого сыра, — у нас дома и правда ходят в домашних вещах, а здесь каждый день — как при параде… очень забавно. У Тэхена от таких простодушных высказываний повторно трескается лицо. Ему принимать это за комплимент или оскорбление не совместимое с его честью и достоинством? — Вообще-то… — В любом случае, тебе очень идет, — Тэхен моментально закрывает рот и заливает сверху вином, — потрясающая фигура, — примерно на этом моменте можно включать состояние по имени «я в полных ахуях». Потому что от таких внезапных комплиментов Тэхен действительно в ахуях полных. — Так откуда ты? — быстро реабилитируется омега. И дальше начинается болталогия о всякой ниочемнойхеровине. Из разговора Тэхен узнает, что Хосок вообще-то родом из Кванджу, но несколько лет жил в Испании, где они, как выяснилось, с Чонгуком часто отдыхали и тусовались, будучи еще конкретным 17-летним молодняком. Не менее попутно выяснилось, что этот тип неплохо, с его же слов, танцует, а дальше Тэхен особо не фильтровал. В любом случае, он чувствовал, что за этой моськой всеобщего веселья шуток и радости стоит нечто намного большее. С первого взгляда он понял, что Хосок не так прост.***
— Кто он такой? — Тэхен, пожалуйста, говори тише, — с искренней надеждой в голосе просит Юнги, только что успокоивший ребенка. — Кто. Он. Такой? — максимально допытливо шипящим шепотом повторяет омега. Ему жизненно необходимо знать, что за альфач тусуется в их доме. И не только со слов этого альфача. — Вы же разговаривали несколько дней назад в гостиной, — недоуменный Юнги, кажется, ничего не понимает, — ты разве ничего от него не узнал? — Господь всемогущий, от тебя, хен, никакой помощи! — даже шепотом Тэхен умудряется быть пугающе требовательным, недовольным и громким. Еще на слове «Господь» Юнги начинает молится ему же, чтобы от этих тихих возгласов Чону не проснулся. Из чужой спальни Тэхен уходит, собственно, ни с чем. За неделю максимально короткого общения из разряда «если ты тоже здесь, пожалуйста, сделай мне кофе» особо информации не выцепишь, а единственный разговор за вином в самом начале их знакомства не принес особенно ценной информации. Тэхен хотел познакомиться поближе, списав на то, что ему просто понравились внешность и запах. И он добьется своего любым способом.***
На веранде темно — Хосок идёт по коридору с резными проёмами во внутренний двор, насвистывая любимую песню Камилы Кабелло, пританцовывает походкой. Кажется, он даже слышит знакомый мотив. Выглядит, как настоящий испанец в своей свободной одежде пижамного стиля из шёлка или, может, батиста? Смуглая песочная кожа отражает тёплое освещение коридорных персиковых стен — Хо идёт в свою комнату, в свое маленькое латинское домой. И никак не ожидает, что за поворотом его будет ждать некий Ким Тэхен, прислонившийся широкой спиной к стене. (camila cabello feat.young thug — havana) — Тэ?.. — не знает, что сказать, замеревший в пританцовывающей позе, смотрит на Тэхена с озорством и непониманием. Тэхен тянет за уголок пояса шелкового халата, распуская полы. Обнажённая кожа блестит бронзовой дороговизной идеальной ухоженности — Чон Хосок в шоке глотает язык, мысли, слюну и, кажется, свое сознание. — Ой? — расплываясь в грязно-прекрасной улыбке, предполагает свою реакцию Тэхен. — Кажется, халат был не лучшей идеей? Хосок готов бить себя по лицу. Хосок видит каждый незаметный прогиб поясницы и закусанные идеальные губы, полусогнутую в колене ногу у стены и густо-масляный взгляд из-под чёлки. Хосок не думает дважды. Хватает за талию, врезаясь пальцами поверх распущенного халата, тянет на себя, склоняя голову для поцелуя. Тэхен, упираясь в плечи мужчины, картинно вздыхает, пропуская чужой язык в свой рот. Сочные биты Камилы добавляют какой-то неуправляемой похоти: не издавая никаких лишних звуков, они целуются в стилизованно-испанско-восточной нише коридора, одетые бог знает как, но вкусно и дорого. В руках Хосока — тело Кима, пахнущего иерихонской розой и острыми специями, едва уловимо двигается под музыкальный такт. — Потрясающе двигаешься, — выскальзывая из поцелуя, произносит Хосок. — Что, уже встал? — басит горящий глазами Тэхен, вскрывая дверь в комнату Хоби, где музыка становится намного слышней. Да она вообще, кажется, оттуда. Чон улыбается, буквально втанцовывая с парнем в собственную спальню. Его сейчас совершенно не парит, каким образом этот прохвост вообще попал в его комнату и включил там музыку — похуй. «Что, уже встал?» С ухмылкой Чон мурлычет на ухо: — Уже почти. Тэхен улыбается бесяче и с приступами самоэстетики. Прижимается спиной к груди парня, двигая бедрами так, чтобы хосоково «уже почти» превратилось в просто «уже». Он умеет, он знает, как надо. Уводит плечом в сторону, поворачивая голову, позволяя себе выдохнуть в скулу молодого альфы, пока с хрупких плеч соскальзывает шелк, повисая на локте с одной стороны. — Ты танцуешь или просто мечтаешь раздеться? — усмехается Чон, но внутри, о нет, внутри ему совсем не смешно. Этот чертов запах самолюбивой розы и горяче-сладких пряностей, эти долбанные движения, которые напоминают не просто жгучие латино-американские танцы, а скорее, латино-американское порно — он уже знает, что Тэхен так просто отсюда не уйдет. — Я танцую и мечтаю не просто раздеться, — урчит настолько низким голосом, что у Чона бегут предательские крупнокаскадныемурашки. Поддерживаемый под локти Тэхен медленно опускается вниз, протягивая одну ногу в полушпагат — Хо знает, что такое движение просто так, без хорошей растяжки, не сделаешь — и тут же встает поднимая себя силой собственных мышц. Хватает Чона за волосы, сжимая их в плотный кулак, и, прикрывая глаза, улыбается, раскрывает губы. Целоваться с парнем, который, даже повернувшись к тебе спиной (но прижавшись к члену задницей), умудряется тобой конкретно править, для Хосока впервые и впервые — настолько охуенно. Камила со своей Хаваной надрывается по тридцатому кругу, добавляя в комнату какого-то латинского безумия. Чон прижимает омегу к стене грудью, скользят носом за ухо и полноценно вдыхая с коротким урчанием. — Нравлюсь? — Шепотом спрашивает Ким, тянет левую ногу вверх, сгибая ее в колене и упираясь им в стену. Хосок не отстает — ладонью сдергивает с согнутой ноги уже подзаебавший его халат, оглаживает заднюю сторону бедра и тут же, чуть отойдя — резко разворачивает к себе лицом. — Нравишься. Они дышат тяжело и часто; вскользь опустив глаза, Ким замечает вздувшиеся пижамные штаны, слишком очевидно сдающие своего хозяина. Забавы ради пытается прикинуть, сколько там, под этими ебучими брюками, но не успевает закончить все расчеты: Хосок подхватывает его под бедра и тут же — под задницу, ловко игнорируя халат. Кожей к коже гораздо приятнее. У Тэхена, который столь извращенно оказался на руках альфы от предвкушения простреливает спину. — Сними, — улыбается Хо, — мы уже потанцевали, одежда тебе ни к чему. — А как же выход на бис? — улыбается почти сумасшедше Тэхен, медленно освобождая плечи от развязанного халата и оставаясь совсем ни в чем, тогда как Хосок все еще — во всем и сразу. Красноволосый усмехается и опускает парня спиной на кровать. — Не думаю, что стоит. Сильное тело нависает над Тэхеном, и он, как мальчик, трахавшийся не один раз, может почувствовать эту волну тепла, окатившую его с ног до головы, может понять, что, очевидно, с этим альфой ему сегодня будет достаточно хорошо, чтобы надолго его запомнить и еще раз пообщаться потом. Стаскивая цепкими руками какую-то непонятную хлопковую кофту с Хосока, Тэ наспех оглядывает место, в котором находится. — Нравится Восток? — голос вздрагивает на последнем слоге, стоит Чону только прикоснуться губами к бьющейся жилке на шее. — Нравишься ты, — Хосок помогает — избавляется от остатков одежды сам и наконец-то оказывается сверху без ненавистного в такие моменты Киму тряпья. И этот же Ким сейчас сглатывает, как голодный хищник. Смуглая кожа, рельеф мышц без фанатичных отблесков постоянного спортивного зала — настоящие крепкие мышцы в сочетание с тонким костяком, который делает из простого альфы — эстетичного и сильного молодого мужчину. Тэхен, подлавливающий краш по всему эстетичному, уже сейчас готов испытать оргазм. Хосок совершенно не знает, откуда в этом доме взялся такой омега без обязательств, но перспективы открываются пугающе прекрасные: песочного оттенка золотистая кожа, переливающиеся ореховые волосы, горящие глаза и полный эстетизм в каждом, малейшем, жесте. Были созданы друг для друга? Херня. Любят секс и все красивое? Уже ближе к теме. — Побыть сегодня галантным джентльменом? — смеется Хо, надкусывая тэхенову ключицу и скользя ладонью по внутренней стороне бедра парня, пока вторая упирается в изголовье кровати. — Побудь, — Тэхен закидывает свободную ногу на талию альфы, жмет его ближе, почти вплотную к себе, и улыбается, как будто собрался учинить апокалипсис. — И чего же ты хочешь? — Хосок мурлычет на ухо, давно понявший, что этот омега в любви не новичок, а значит, знает свои границы, желания и пределы. Пальцы путешествуют по внутренней стороне бедра и скользят ниже, глубже — едва уловимо притираются к влажной ложбинке между ягодиц. Разумеется, ему льстит, что КимТэ уже влажный. — Для начала я хочу лучшую версию тебя. Хосок усмехается громче обычного, изгибая бровь и растягивая на губы открытую улыбку. Интересное желание. Как будто Чон не лучший в таких делах. — Отлично, — соглашается аловолосый, вдавливаясь подушечкой указательного в стянутый сфинктер, пока зубы осторожно кусают хрящик уха, — а дальше? — А дальше… — улыбается Ким. Обоих ведет от собственных запахов, вселенная, кажется, натурально сужается до одной жалкой точки, до этой кровати, где на скользящем постельном белье два голых молодых мужчины, безумно желающих получить свое. Тэхен тянется за упакованой в фольгу резинкой в прикроватной тумбе — хорошо же осмотрелся в чужом обиталище, сученок — по его губам тянется блядовая улыбка. — Я хочу сесть тебе на лицо, — заявляет с оскалом, заявляет уверенно, на секунду перебивая своим заявлением голос Камилы Кабелло из переносной колонки. — Любишь оральные ласки? — хмыкает весьма и весьма удивленный таким предложением с порога Хо и толкает в мальчишку указательный палец. — Люблю быть сверху, — хрипло усмехаются с уже сейчас помятых простыней. — Черт… — Тэхен закрывает глаза и, ухватившись за плечо альфы, дергает его на себя, — ты же видишь, что я не гребанный девственник, — Чон хмыкает, почти сразу добавляя второй палец, — не мелочись.***
(camila cabello — omg) Голоса разбиваются о стены. Взмокшие. Мокрые. Горячие, как пиздец. Хосок, вообще-то, не ожидал, что Тэхен как-то в прямом смысле конченный — почти неуправляемый, рвущий за волосы и рычащий в ухо, сам толкающий бедрами навстречу и реально фанатично любящий контролировать альфу. Тэхен, вообще-то, не ожидал, что Хосок реально умеет не просто трахать, а полноценно удовлетворять, что его податливость в моменты реального желания управлять, что его жесткость в моменты, когда театр становился очевидно клонящимся в жертву, что его умение чувствовать партнера, что это все — это ебанное искусство — доведет его так быстро, как не доводило ничто и никогда. Они падают на кровать уставшие, во второй, наверное, раз, дышат тяжело и сипло. Тэхену кажется, что он пробежал марафон. Хосоку — что настоящий дьявол уложил его на лопатки. Они давно (читай: никогда) так круто не трахались. — Ну что? — едва может выговорить Хо под грузом расходящейся и слипающейся грудной клетки в убыстренном дыхании и ритме сердца. — А теперь сядешь мне на лицо? — улыбается, предугадывая ответ. — … что? — Тэхен, у которого ко лбу и скулам прилипли прядки волос, а мышцы мелко треморит после дикой нагрузки, смотрит на любовника совершенно отсутствующим взглядом. Сглатывает и облизывает потрескавшиеся обкусанные губы. — Ты… о чем? — Привстает и, оперевшись на руку, смотрит на распластанного по кровати Хосока. Тот смеется хрипло и сорвано после такого рандеву. — Ничего, — качает головой и тянет омегу на себя, заставляя улечься на кровать рядом. Сейчас они не дойдут даже до душа. Им срочно, просто катастрофически, надо отдохнуть.***
(выключайте трек) Длинные пальцы крепко держат нетяжелую, но ценную своим содержимым досточку, стилизованную под кусок какого-то камня. Такие часто зовут сервировочными. Поверх неё — небольшой торт, кажется, чизкейк. Кажется, украшенный жасминовыми цветками и голубикой. И даже не из мастики. Настоящими. — Сколько ему исполняется? — осторожно спрашивает Хосок, лишь бы было, о чем поговорить. Потому что отмечать день рождения ушедшего человека, как минимум, дико, как максимум, психологически тяжело. — Двадцать пять, — с каким-то немного бесцветным лицом и интонацией произносит Юнги. Кухня вновь погружается в полное молчание. — Ага, — как-то бессвязно брякает Чон. Тишина. — Давай что ли торт разрежем? — в отсутствие обычно немного смягчающего атмосферу Тэхена (который слился к каким-то там друзьям) ЧонХо абсолютно теряет всякий боевой настрой. Ситуация кажется комично-ужасной. Юнги пожимает плечами, кажется, соглашаясь. Хосок, соглашаясь примерно также, встает, чтобы взять нож. За открытой дверью на веранде отчаянно воет ветер. Юнги на секунду становится не по себе. — Хосок, знаешь, иногда мне кажется, что Чонгук… — А где свечи в мой торт? Юнги с охеревшим лицом поворачивается сразу. ЧонХо — чуть попозже, но с еще большим ахуем на лице. Перед ними стоит Чон Чонгук. — Так где свечи, я не понял? Чон Чонгук. Живой, мать его, и здоровый. — Чонгу, ты… — шепчет Мин, но старший, помахивая ладонью, его перебивает. — Эй, я не успокоюсь, пока не увижу двадцать пять свечей на моем торте, — Юнги на секунду кажется, что какой-то Чон-Чонгук-двойник пытается его наебать. — Или ты хочешь, чтобы я загадал желание лично наедине с тобой? — придвинувшись к брюнету, Чонгук, усмехаясь, почти не слышно игриво рычит ему на ухо, прижимая ладонь к бедру сидящего на стуле охуевшего Мина Юнги. Нет, это определенно тот Чон Чонгук. И тишина в кухне становится пугающе тихой. Хосока, как по команде, сдувает вместе с ветром на веранде — на веранду. Предсказуемо и совсем не смешно. Нож остается рядом с ненадрезанным тортом, украшенным голубикой и жасминовыми цветками на идеально белой плоскости творожного полотна. Юнги остается один на один со старшим. Раскрывает губы, сглатывая набравшуюся в панике слюну. — Черт возьми, Чонгук, как ты… — ничего не понимает и хмурится в этом непонимании, смотря на быстро сменяющиеся эмоции чонгукового лица. — Почему ты вообще… Чонгук не дослушивает: хватает Мина, сидящего на стуле, за плечо и прижимает к своей грудине, зарываясь пятерней под густыми темными волосами. — Потому что я люблю тебя. Дом погружается в тишину и воображаемый мрак. Юнги вздыхает. Откуда-то сверху раздается отчаянный детский плач.