Правила безопасности дорожного движения

Дробный стук каблуков по мраморной, до неприличия вылизанной плитке раздражает, бьёт по перепонкам. Не сильнее, конечно, чем голос босса, как любит он именовать сам себя, часто невпопад козыряя своим положением, но всё же ощутимо. Мари ласково называет начальника мудаком. Он об этом, естественно, не догадывается, ведь девушка в ходе разговора одаривает его одной из своих обворожительных улыбок, будто бы соглашается, будто бы его мнение имеет какое-либо значение. На деле — никакого. Но хочешь жить — умей вертеться. Эту истину Кочурова однажды проглотила, как горькую пилюлю, и теперь живёт с едким привкусом в горле и ноющей печалью на сердце. Она придерживается рукой за перила, дабы не скатиться вниз по крутой спиральной лестнице. В этом доме её отталкивает всё, начиная от вычурного дизайна интерьера и количества обслуги до стильных аксессуаров, переполняющих дом, и пустых хозяев всего этого добра. Дворецкий, нагло пялясь на её тело, уже ждёт возле двери с пальто в руках. Якобы хочет помочь, якобы так здесь заведено. Но Мари знает: ловит момент, чтобы хоть на несколько мгновений дотронуться своими грубыми пальцами до её нежной кожи. Она не то что бы относится категорично против к его одержимости, но мысль, что он, прижав её вещь к себе, жадно пытается запомнить запах Кочуровой, пугает. Поэтому девушка уверенно и быстро ступает за массивную дверь, на ходу надевает очки для ночного вождения, чувствуя себя в некотором смысле позёром, но за несколько месяцев работы с этой беспечной дамой просто вошло в привычку. Корнилова уже сидит в машине, свесив ноги из окна машины, и хоть автомобиль не является собственностью Мари, её бесит подобная выходка. Каждый грёбаный раз. Подойдя ближе, она ладонью легонько ударяет по оголённым лодыжкам. Лиза с недовольной миной приоткрывает дверцу, чтобы усесться в салоне, пока Кочурова садится за руль. — Не холодно? — интересуется Мари, опустив взгляд на её короткие шорты. — Нет, — коротко замечает девушка, глазея в экран и жуя жвачку. — Ничего не забыла? — продолжает Кочурова, заводя мотор. Лиза, посмотрев на свой топ, под которым больше ничего нет, отрицательно качает головой. И эта её выходка тоже бесит Мари. Бесит настолько, что она закатывает глаза и устало произносит: — Я про ремень. Корнилова пристёгивается и наблюдает за девушкой, пока она выезжает с территории коттеджа. Лизе хочется сказать заезженное «Отлично выглядишь», но, прекрасно зная язвительную натуру Кочуровой, вновь решает промолчать и отворачивается. За окном давно стемнело; Мари ведёт ровно, не торопясь, и несмотря на то, что Корнилова уже опаздывает, всё равно не подгоняет, наслаждается поездкой. Совместной поездкой. В салоне слишком тихо, и это удивляет. Нет, у Кочуровой никогда не было рвения вести с Лизой беседы, ведь «в договоре данный пункт не прописан в качестве обязательного». У Кочуровой вообще нет никакого договора, если быть честными. Но Корнилова об этом не знает. Зато знает, что Мари постоянно включает музыку по дороге. Но сегодня в салоне слишком тихо. Тихо настолько, что Лиза волнуется, не слышит ли девушка бешеный стук её сердца. Кочурова, погружённая в свои мысли, не слышит ничего. — Правда, что ты увольняешься? — наконец, решается спросить Лиза, и голос предательски срывается на визг. — Правда, — коротко и твёрдо произносит Мари. Как приговор, от которого у Корниловой начинает крутить живот. Дискомфортно. И будто бы уже одиноко. — Уезжаешь? — проговаривает Корнилова, с диким рвением добавить вне зависимости от ответа: «Возьми меня с собой». — Да, — выдержав секунду, кивает девушка. — Обратно в Питер? — Да. Как-то он роднее. Лиза опускает глаза, будто бы изучает собственные новенькие кеды. На самом деле пытается разобраться с эмоциями, вызванными этой новостью, которую ей так отчаянно не хотелось принимать. Мысленно Корнилова вдыхает полную грудь чистого воздуха и произносит на одном дыхании: «А мне — роднее ты». В реальном же мире девушка вовсе не пытается раскрыть рта. А говорить хочется, и нестерпимо. Хочется признаться, как она устала от бесконечных тусовок, своих фальшивых друзей и собственного одиночества. До их встречи Лиза не догадывалась, что молчание может так сблизить, что чей-то презрительный взгляд может вызвать в душе переполох от осознания своей ущербности. До их встречи Лиза считала себя чуть ли не самой важной персоной, самой дорогой малышкой, самой невъебенной в любой компании. Сейчас же, сидя рядом с Кочуровой, она понимает, как же та права, относясь к ней, как к пустышке. — Знаешь, почему я набила себе здесь «Kiss»? — спрашивает Корнилова, указывая на татуировку на шее. Выдерживает устоявшийся образ. — Почему же? — задержав свой взгляд на секунду, без всякого интереса поддерживает тему Мари. — Это как указатель. Целовать сюда. — Очень важная информация в первом часу ночи, — кивает Кочурова. — Да, важная, — сжав кулаки, гневно смотрит на неё Лиза. — В жизни вообще, много чего важного, если ты не знала. Люди, чувства… Мари ухмыляется, включив поворотники. Ей смешно, что эта девочка, ни черта не знающая настоящей жизни, что-то смеет вякать. Развозя её по клубам, барам и квартирам друзей, Кочурову всегда беспокоил один фактор: какого хера её это беспокоит? Почему эту куклу хочется взять за шиворот и опустить её голову под холодную воду, чтобы вызвать в ней хоть одну здравую мысль? Почему за её жизнь хочется ещё побороться в то время, как сама Корнилова уже давно пустила всё на самотек и надеется, что выплывет на песчаный чудный берег земного рая? Мари уверена: не выплывет, утонет в болоте самолюбия и роскоши. Смотря на её наглую усмешку в первый день знакомства, Кочурова боролась с тягой задать ей один единственный вопрос: «Кто ты без своего папочки?». Не спросила не потому, что испугалась потерять работу. Не спросила, потому что знала: никто. Сначала Мари даже забывала, что рядом с ней восемнадцатилетняя девица, и незаметно поглядывала на себя в зеркало с целью удостовериться, выглядят ли они хотя бы на одинаковый возраст и не кажется ли сама Кочурова младше своей пассажирки. Работа не была сложной, только лишь напрочь сбивала режим. Корнилова жила по ночам, соответственно, и Мари уже давно забыла, когда видела мир при дневном свете. О том, что девушки не сойдутся характерами, было понятно сразу. Кочурова даже не старалась скрыть своего пренебрежения, слыша пустые разговоры, что Лиза вела по своему только что распакованному айфону. Её удивило другое: спустя время девушка отказалась от идеи отвечать на звонки, когда была в машине. Но не менее этого её удивил случай, когда однажды один из пьяных друзей Корниловой не сдержал в себе порывы выплеснуть продукты внутреннего мира наружу, Лиза после сама отмыла салон. И, казалось бы, вот, превращается кукла в настоящего человека. Но Мари, упорно вглядываясь ей в глаза, всё равно не находила ничего, за что можно было бы зацепиться. Суть проста: Корниловой настолько нечем заняться в жизни, что она с превеликим удовольствием отмоет салон от рвотных масс, и даже не своих. Кочуровой вдруг вспомнилось собеседование, которое вышло самим лёгким в её жизни. «Вы девушка», — восторженно заметил отец Лизы и добавил: «Вы приняты». На лице Мари, видимо, отразилось явное непонимание ситуации, и он пояснил: «С водителями как-то туго». Узнав, с какой частотой менялись её предшественники, Кочурова поняла, что с водителями дело обстояло не так уж и туго. Впрочем, наверняка все их члены входили в его дочку тоже совсем не туго. Рассматривая выведенные буквы у Корниловой на шее, девушка инстинктивно каждый раз облизывала губы, размышляя, сколько человек следовали указателю. Мари знала: много. Мари знала: Лиза обязательно утонет. Вот и теперь приходится отводить взгляд в сторону и не обращать внимания на манящую, исходящую, буквально, из нутра просьбу поцеловать. Поцеловать пустышку. Поцеловать никого. Кочурова надавливает на педаль газа сильнее, будто бы это как-то спасёт ситуацию. Будто бы это как-то спасёт её саму от осознания того, что и ей хочется отыметь эту девочку в той же самой машине, в которой та раздвигала ноги каждому, кто пожелает. А желали, определённо, все, раз сейчас желает даже она. Мари точно не помнит, в какой из дней проснулась с диким желанием слышать блядские стоны Корниловой над ухом, но мечтает вернуться и вычеркнуть эту дату из всех существующих календарей. Потому что бесит. Потому что, поддавшись соблазну однажды, так сложно остановиться. А остановиться придётся, ведь что есть в Лизе, кроме её пухлых губ и хорошенькой фигуры? Ничего. Как бы сильно Мари ни искала. Корнилова, в свою очередь, никогда не заморачивалась насчёт поисков чего-то конкретного в Кочуровой. Знала без всего лишнего: хочется прижаться и остаться в этих руках, прикоснуться к её солнечной улыбке губами и забрать немного лучей себе. Забрать всю Мари себе. Сама девушка идти к Лизе не намеревалась, даже не делала ни одного шага навстречу. Корнилова готова была бежать к ней хоть через весь город, но боялась её злого непонимающего взгляда, приподнятой брови, имитирующей вопрос «какого хуя?», и жёсткого однозначного «нет». Сегодня же девушка ощущала даже кожей, что теряет этого человека навсегда, от чего постоянно ощущала образовавшийся в горле ком и подступающие к глазам слёзы. Тянуть больше нельзя, и плевать, что из этого выйдет. Пальто на Мари не застёгнуто ни на одну пуговицу, что сейчас значительно упрощает жизнь Корниловой. Затаив дыхание, Лиза поворачивается и кладёт руку ей на бедро. Лицо Кочурова держит, не выдавая себя ничем, но пальцы крепче сжимают руль, и хочется выпустить из себя хоть какой-нибудь звук, который Мари всё же сдерживает. Как сдерживает и сносящую крышу просьбу о необходимости продолжения. Корнилова засчитывает нейтральную внешнюю реакцию за положительную и медленно поглаживает её по ноге, поднимаясь вверх, касаясь белоснежной обтягивающей рубашки. Но маршрут резко меняется, и Лиза уже сжимает запястье девушки, чья рука, кажется, намертво прилипла к рулю. Но это видимость. Вскоре хватка слабеет, и Кочурова поддаётся на умелые манипуляции девицы. Корнилова кладёт её руку себе на шею с целью устроить экскурсию по себе наощупь, но Мари решает действовать сама, проводя большим пальцем по линии подбородка, касаясь полуоткрытых губ. Цифры на спидометре растут, как и возбуждение обеих. На первое — почему-то плевать, вторым — хочется упиваться. Пальцы скользят по топу Лизы, задевая выпирающие соски. Корнилова прикусывает нижнюю губу от её прикосновений и запускает руку Кочуровой в волосы, глазея на профиль девушки, что всё так же сосредоточенна, будто ничего не происходит. А ладонь уже приближается к шортам, и Лиза с тихим стоном опускается по гладкому сиденью, когда Мари проводит рукой между ног. Она резко сворачивает с дороги, чтобы скрываться от лишних зевак, чтобы спрятать это безумие подальше от реального мира, пока Лиза извивается и протягивает пошлое и грязное «да». Машина останавливается, и Кочурова, часто дыша, поворачивает голову на девушку и свободной рукой снимает очки. — Пойдём на заднее, — хриплым голосом произносит Корнилова. — Там удобнее. Удобнее. Одно короткое слово, как гвоздь, впивается Мари в висок. Удобнее. Говорит она с толком, зная дело. Удобнее, блять. Кочурова вылетает на улицу, громко хлопнув дверцей, и выплёвывает на землю сгусток блядства этой малолетки. Хочется вытолкнуть её из машины или же самой дойти до дома пешком. Главное — избавиться от шлюхи, сидящей на пассажирском, которая почему-то платит ей, Мари. Точнее, её отец, но к чему эти условности? Кочурова закрывает глаза, делает глубокий вдох, медленно выдыхает, разминает шею, снимает пальто и, оставив его на багажнике, садится на заднее. Лиза тут же перелезает к ней, на ходу снимая с себя бомбер. Мари притягивает её ближе, держа руки на талии, и целует в губы с каплей нежности в океане страстного желания взять от этой ночи всё. Корнилова от нетерпения выбирает оторвать все пуговицы с рубашки Кочуровой, нежели аккуратно расстёгивать каждую. Покрывая кожу мокрыми поцелуями, Лиза опускается ниже, стягивая с неё штаны, параллельно ударяясь головой о крышу машины, но совершенно не придавая этому никакого значения. В салоне звучит первый сдавленный стон Мари, и Корнилова, так давно желавшая прикоснуться к самому заветному, продолжает впитывать в себя её вкус. Становится всё жарче, и Лизе хочется раздеться, а ещё, наконец, изменить положение на удобное, но Кочурова явно не обрадуется столь быстрому концу. Начинает казаться, что, в принципе, и сама Корнилова, привыкнув к дискомфортной позе, от которой уже затекает шея, готова делать ей хорошо часами, но Мари притягивает её к себе, посасывая губы и стягивая мешающий топ. Руки сжимают её грудь, и Лиза запрокидывает голову назад, от чего Кочурову, как магнитом, тянет к указателю. Язык выводит «Kiss» по буквам, медленно, вызывая мурашки по коже. Роняя матерные выражения, девушки избавляются от шортов Корниловой, и Мари, смотря ей в глаза и держа свободную руку на шее, входит одним пальцем, впрочем, тут же добавив второй. Лиза, шумно выдохнув, прикрывает глаза и произносит: «Хорошо», начиная насаживаться сама. Языком Кочурова ласкает её соски, и Корнилова теряет голову. Хорошо. Слишком. Она двигается так, что Мари и сама ощущает давление на клитор от собственной руки. «Пиз-дец», — мелькает яркими кадрами в мыслях Кочуровой, и она прикусывает кожу Лизы, будто пытается прийти в себя. Но уже невозможно. Хорошо. Слишком. Корнилова опирается лбом об её и, зажмурив глаза, не отрывает своих губ от губ Мари, чтобы пережить этот момент вместе, чтобы перекрыть кислород обеим. — Может, передумаешь и останешься? — отдышавшись, спрашивает она. Кочурова поднимает на неё свой взгляд и понимает: Лиза утонула. В её же голубых, но утонула.