***
Восстановление Лоррейн началось там же, где и закончилась экскурсия в Берлине - на дне бутылки водки. Салон пассажирского рейса в Париж был заполнен дымом и пристальными взглядами, устремлёнными к брюнетке в красном. Ссадины и шрамы Лоррейн горели так же сильно, как и её горло, когда она опрокидывала бокал за бокалом. Полёт будет коротким, и ожидание посадки заставляло её нервничать и беспокоиться, что было ей совсем не к лицу. Совершенно неприлично. Несмотря на свой вид, Лоррейн не собиралась привлекать внимание к своей персоне. Совсем наоборот. В конце концов она не зря прошла через все трудности принятия новой личности. Но, откинувшись на спинку своего посадочного места, она начала сомневаться в своих решениях. Могла ли она доверять Курцфелду? Были ли среди них американцы? Шла ли она в ловушку или двигалась навстречу новой жизни в тот момент, когда достигла Парижа? Она не могла знать. И это было не совсем верно. Она получила сведения от Меркеля раньше, чем покинула свою квартиру и продолжила работать. Она доверяла ему больше, чем Курцфелду, Грею и особенно Си. Один мудрый шпион когда-то сказал:"Правда всегда подвергает кого-то смерти". И Лоррейн верила в это всем сердцем. Этого она не могла отрицать. Однако в этих обстоятельствах, какими бы сомнительными они ни казались, ей пришлось поверить в правду, чтобы выжить. Приземлившись в Париже, она прошла таможенный контроль под псевдонимом, который сама же себе и придумала, отправилась в назначенный отель, где всё уже было подготовлено Меркелем, и ей не оставалось ничего, кроме как отправиться в номер, к которому не нужен ключ, без объяснений и оплаты. Её не проводили до апартаментов, не спросили об отсутствии багажа, и Лоррейн пыталась придерживаться плана. Вопреки присущему ей цинизму, она жила в мире, созданном поэтами и рок-звёздами. Не теми, чьё холодное и бесчеловечное поведение было частью её самой. Добравшись до нужного номера, Лоррейн поколебалась, возможно, впервые с тех пор, как стала шпионкой. Её пальцы израненные, с выбитыми костяшками прикасались к дверной ручке со всей деликатностью, такой чуждой ей. Было несколько вариантов того, что могло скрываться за дверью. Только один из них был желанным, он же был самым маловероятным. Она всё ещё стояла у двери номера. Голова опущена, волосы, всё ещё жесткие от недавней покраски, небрежно растрепались на лбу. В этот момент она почувствовала невыносимую боль. То немногочисленное человеческое, что она ценила и оберегала больше всего, сейчас стояло на кону. Её внутренняя броня будет сломлена, если она откроет дверь и найдёт кого-то не того. Не того, кого Курцфелд пообещал в Берлине. И эта мысль о том, что там кто-то иной... Правда была самым смертоносным оружием для шпиона. Глубоко вздохнув, Лоррейн толкнула дверь, и она распахнулась. Это был большой президентский номер, подходящий для самой королевы. Золотой, вычурный, чрезмерно экстравагантный. От французов этого следовало ожидать. И этот вид - самое трудное, что можно было принять. Парижский городской пейзаж, всё ещё сияющий и полный огней, хотя далеко за полночь. Города больше не представляли интереса для Лоррейн. Она видела почти всё к западу от стены. Даже город любви больше не пленял её. Но у неё перехватило дыхание от того, кто стоял перед ней. Обхватив себя руками, она стояла в чёрной ночной рубашке, накинутой на голое тело, слишком нежное для их работы. Порезы и гематомы всё ещё проглядывались на её коже, и это бы привело Лоррейн в ярость, если бы тогда она не просто бездыханно лежала на полу. Правда, как оказалось, заключалась в том, что Броутон была совершенно к этому не готова. Она хотела сохранить этот момент навсегда, запечатлеть его в своей памяти, но не могла. Реальность настигла её. Дельфин резко обернулась, вытащив пистолет из подвязки и нацелив его на Лоррейн. После Берлина она кое-чему научилась. Будь это рядовая ситуация, Лоррейн бы предупредила действия Дельфин, выхватив у неё пистолет, ну, или хотя бы подняла руки над головой, прежде чем заходить в номер, чтобы показать, что Дельфин не о чем волноваться. Но это не была рядовая ситуация. Но даже для мира шпионов и монстров, облачённых в человеческие шкуры, это не было привычным. Они были в мире поэзии, романтической баллады. И раскрасневшиеся глаза Лоррейн ещё больше наполнились слезами, затуманивая зрение, которое пыталось найти что-то, уловить какой-то знак, что это неправда, не то, чем кажется. Заблуждение, сон, да что угодно. Дельфин опустила пистолет и прерывисто вздохнула. – Лоррейн, - хрипло прошептала она, и вместе с этим вырвался болезненный, гортанный звук. Учитывая странгуляционные борозды на её шее, это было неудивительно. То, что она дышала, уже само по себе было чудом. И всё же Лоррейн осознавала, что никогда в жизни не слышала ни одного слова, произнесённого так красиво. Она осторожно вошла, не веря своим глазам. Лоррейн словно находилась в лихорадочном сне, в который не хотела возвращаться. Пытаясь осмыслить всё происходящее, она не могла вымолвить ни слова. Что всё по-настоящему. Она машинально заперла за собой дверь, пытаясь подавить эмоции, которые затмевали сейчас все мысли. Затем она снова посмотрела на Дельфин, живую и дышащую. Великолепную и настоящую. Как и обещал Курцфелд. – Часы у меня, - сказала Лоррейн, всё ещё не приходя в себя. Она не была уверена, что это было то, что должно быть сказано. Возможно. Она не знала. Дельфин посмотрела на неё, не веря себе, потом покачала головой и выдохнула. – Mon dieu*, - сказала она хрипло, чуть задыхаясь, – Меня не интересуют часы. Лоррейн рассмеялась и покачала головой. – Меня тоже, - призналась она. Позже всё начало происходить так быстро и с такой страстью, что Лоррейн с трудом могла восстановить свои воспоминания. Как только расстояние между ними сократилось до предела, они обхватили лица друг друга, исследуя губы и тела. В эти первые секунды, в эти мгновения, застывшие во времени, Лоррейн почувствовала больше страсти, чем за десятилетия жизни. Горячее дыхание смешивалось в коротких вдохах между поцелуями. Лоррейн взяла инициативу на себя, её руки легли на тело Дельфин, минуя ткань рубашки, остановились на таких любимых и знакомых изгибах. Когда она овладела ей, она развернулась спиной к окну на случай, если за ними вели слежку. Это был жест без слов. Дельфин поняла это. Момент застал француженку врасплох, раскрасневшиеся губы слегка приоткрылись, всё ещё влажные от недавнего «нападения». Её глаза так блестели, отражая огни ночного города, что Лоррейн потерялась в них. Это почти заставило Дельфин медленно снять с неё одежду. Неудивительно, что Лоррейн опередила её, сорвав рубашку с Дельфин. Она пыталась контролировать себя, насколько это представлялось возможным, но сердце билось так быстро, что казалось, будто оно сейчас остановится. – Ты ужасно выглядишь, - заметила Лоррейн, нежно проводя по гематомам. – А ты? - почти с сарказмом спросила Дельфин. Её шея выглядела настолько плохо, что Лоррейн почти боялась к ней прикоснуться. Но она знала. Дельфин взяла её руку, медленно провела ею по изгибу своей челюсти, прижав ладонь к своей щеке. Она уткнулась носом в шею Лоррейн, – Есть на твоём теле место, на котором я смогу оставить оставить память о себе? Боже, что это? Suçon?* – Не сегодня, - ответила Лоррейн, – В другой раз. Дельфин медленно перевела взгляд на женщину. Такие большие, красивые, карие глаза. Впервые они заговорили о другом дне. В первый раз они заговорили о том, чтобы быть вместе. И чудовищность этого не ускользнула от внимания Лоррейн. Но она не могла долго зацикливаться на этом. Женщина мягко толкнула Дельфин назад, пока та не рухнула на кресло, позади себя. Не выпуская её из своих рук, Лоррейн села сверху и поцеловала девушку, помня, что не стоит сильно отклонять шею назад, чтобы не позволить ей задохнуться. Затем, когда Дельфин направила её, она медленно заскользила вниз по телу француженки. Британка осторожно поцеловала ключицу девушки, затем перешла к груди. Руки Лоррейн блуждали по телу Дельфин, чувствуя, как соски твердеют от манипуляций. Лоррейн была человеком действия, а не слова и не тратила время на прелюдию. Оказавшись у бёдер Дельфин, она развела их. – Слишком нетерпелива, mon amour, - пыталась рассмеяться Дельфин, но Лоррейн не дала ей возможности. Она уже была под тканью белья француженки, раздразнивая средним пальцем девушку. Медленно, пока дыхание Дельфин прерывалось, а сама она извивалась и всё больше открывалась действиям Лоррейн. Когда дыхание Дельфин стало прерывистым, британка погрузила руку глубже, палец легко проник вовнутрь, направляемый мышцами и пульсациями. Не тратя слов, Лоррейн хотела поделиться своей правдой с Дельфин. Что эта ночь, их ночь, была для неё. Рассказать всё о радости и страсти, которую она ощущала рядом с ней, живой. Что они вместе. И видя, как любовь всей её жизни стонет и извивается от её действий, её собственные мышцы напряглись, болезненно сжавшись. Взяв себя в руки, Лоррейн начала стягивать бельё с Дельфин. Добавив безымянный палец к среднему, она начала наращивать темп, подбираясь к тому, в котором билось тело Дельфин. Затем большим пальцем другой руки она нащупала клитор и слегка надавила. Дельфин издала протяжный стон, и если звук причинил ей боль, то она не подала виду. Лоррейн была осторожна, как и всегда, даже когда она ускорилась. Затем она перевела взгляд на лицо Дельфин, оно такое прекрасное. Было очевидно, что девушка была на грани. Как и в случае с сосками, Лоррейн водила пальцем по затвердевшему клитору, наблюдая за каждым движением Дельфин, затем она надавила на него, задержав вторую руку глубже внутри. Француженка запрокинула голову, её плечи дёрнулись, и она запустила руки в волосы Лоррейн. – Я люблю тебя, - сказала Лоррейн, надеясь, что крики Дельфин заглушили эти слова, когда мышцы вокруг её пальцев сжались, а колени на плечах задрожали. Она пыталась скрыть правду, но она была в том, как изменился её взгляд. И когда Дельфин спустилась к ней, а в её глазах сияли звёзды, Лоррейн поняла это. Француженка видела правду в её глазах, и не имеет значения, слышала ли она её сквозь стоны или нет. И Лоррейн была более чем удовлетворена этим.***
Они проводят всё время вместе, но это не может компенсировать боль недель, проведённых в разлуке во время хаоса в Берлине. Никаких контактов. Только обещание человека, который должен был всё устроить в конце. За свою цену, разумеется. За честь Лоррейн, за обязательства перед страной, за единственный шанс на искупление. Ни у одной из них нет багажа, только маскировка и одежда, которую доставил в их номер Меркель. Никто не замечает, как они рука об руку идут по улицам Парижа в аэропорт, а затем на частный аэродром. Там стоит единственный, хорошо охраняемый самолёт, с белоголовым орланом на нём. – Я предпочитаю блондинок, - шутя говорит Дельфин, запуская свободную руку в локоны женщины. – Быть может, когда-нибудь вернусь, - сухо отвечает Лоррейн, показывая свои документы агентам. Она размышляла над тем, каким напор воды будет в Штатах. Вокруг шеи Дельфин был повязан шарф, который она нервно теребила, пока агенты обыскивали их. Даже если они что-то заметили, не подали виду. На самом деле они почти ничего не говорили, Дельфин это нервировало, а Лоррейн нравилось. Получив разрешение, Лоррейн по трапу поднялась в личный самолёт Курцфелда. Сам мужчина сидел позади неё и выглядел так, будто спал. Словно не он участвовал во многочасовом допросе вместе с Греем. Это произвело бы на неё впечатление, если бы так сильно не раздражало. – Мисс Броутон... - поприветствовал Курцфелд, когда шпионки заняли места перед ним. Он улыбнулся. Что было слишком для такого человека как он и с таким количеством грязи на его руках. Он протянул руку к Дельфин и, когда она подала ему свою, похлопал второй сверху, – Мадмуазель Ласалль! Дельфин мило улыбнулась ему, прежде чем занять место рядом с Лоррейн. Девушка ощущала спокойствие, на которое британка не решилась. Курцфелд подался вперёд, обдумывая слова, прежде чем указать на шарф Дельфин. – Как это? - спросил он. Всё ещё с севшим голосом, возможно, с ещё более севшим после ночи, которую ей подарила Лоррейн, Дельфин отвечает: – Лучше. Но когда Курцфелд не отвёл взгляд, она поняла в чём дело и стянула шарф, обнажив странгуляционные борозды, которые остались после встречи с Персивалем. Глубоко вздохнув, мужчина откинулся на спинку своего сидения и покачал головой. – Ну и сукин же сын, - сказал он, глядя на Лоррейн, – Уверен, что дополнительные выстрелы не имеют к этому отношения, хотя, конечно. Лоррейн невозмутимо посмотрела на него. – Какие выстрелы? - она притворилась, будто понятия не имеет, о чём он, и краем глаза наблюдала за официантом, проходящим мимо с бокалами бурбона. – Пусть будет так, - сказал Курцфелд, кивая в знак благодарности официанту, когда тот подал ему бокал, – Часы? Какое-то время Лоррейн не реагировала. Она смотрела на Курцфелда и думала о своей прежней жизни. Она думала о себе, об Англии, о работе, о жертвах, которые она принесла, и о друзьях, которых она похоронила в пути, иногда собственными руками. Это был длинный, извилистый путь, полный злодеяний и агрессии, из-за которых было больно смотреть на флаг, который она когда-то любила, не чувствуя ненависти, которая поселилась внутри неё. И ради чего это всё было? Ради чего она вкладывала мощнейшее оружие в руки противника короны, который лишь притворяется союзником? Обернувшись, она увидела, что Дельфин смотрит на неё с некоторой тревогой. Как будто она тоже была не уверена. Но эта неуверенность была лишь частью того, что она видела в этих глазах. Глазах поэта, глазах рок-звезды. Она сомневалась во всём, кроме самой Лоррейн. И это делало Лоррейн уверенной в том, что это единственное, что имеет значение после разрушенной жизни. Дельфин. Не колеблясь больше ни секунды, Лоррейн вытащила часы из нижнего белья. Она была рада избавиться от них. Эта вещь принесла столько боли, и британка надеялась, что сейчас они послужат ради благой цели. – И это всё? - спросила она, не отдавая часы Курцфелду, – Мы получим убежище? Свободу? Новую жизнь? Американец поднял бровь. – И друг друга. Я сделал это за спинами ваших агентств, не забывай этого. Сделка есть сделка. Лоррейн посмотрела на Дельфин, которая всё это время наблюдала за ней, и бросила часы в ожидающую руку Курцфелда. – Вас перевезут в Сан-Франциско. У нас есть дом для вас и работа. Это свободный город с либеральными взглядами, что бы это ни значило. Вам сделают новые документы и дадут новые имена. Будет весело, пока не доберёмся до бумажной работы. Но я не должен это объяснять вам, знатокам своего дела. Вы уже бывали там, не так ли? Отдав часы, Лоррейн устремила всё своё внимание на Дельфин. Её возлюбленная сидела с застенчивой улыбкой и мягко накрывала своей ладонью её. – Нет, я не думаю, что кто-то из нас бывал там раньше, - сказала Лоррейн с улыбкой, – Это делает переезд захватывающим. Курцфелд не смотрел в их сторону, озабоченный часами, затем он посмотрел на Лоррейн поверх очков и покачал головой. – Козёл? Серьёзно? – Ну, ведь было правдоподобно, не так ли? - усмехнулась Лоррейн. И впервые в жизни правдоподобие было единственным, что имело значение.