во всём виноват джаз

Поцелуй на вкус, как вишневая газировка, как горькая трава, завернутая в папиросу, поцелуй сладкий, как мороженое, яркий, как салют на Новый год или День Победы, и от Фреда пахнет приторными дамскими духами, и мазок чужой помады на воротнике голубой рубашки – жаль, теперь трудно будет отстирать. Но Мэлс не ревнует, не злится, потому что сейчас Фред целует его, глубоко, так что Мэлс задыхается, ему физически больно открывать рот шире, и голова кружится от шума где-то вдалеке, темноты перед глазами, от Фреда, который зажимает его в углу отцовского кабинета, он загораживает лампу так, что она светится нимбом над его блестящими, смазанными бриолином волосами. Поцелуй кажется слишком громким, вот-вот кто-нибудь их услышит, услышит, как Мэлс отчаянно дрожит, дышит, лихорадочно думает, тихонько стонет в рот Фреду, кто-нибудь сейчас зайдёт сюда без стука и увидит их вот так, Фреда, прижимающегося всем телом к Мэлсу, с коленом у того между ног, вот-вот... - Я дверь запер, не переживай, - невнятно шепчет Фред перед очередным поцелуем, словно прочитав мысли Мэлса. - Нет, погоди, - пытается прохрипеть Мэлс, но голос тонет во рту Фреда. Это всё дико, как джаз, это всё головокружительно, как танцы в клубе, это все непристойно, как порнографические картинки из книжки Фреда, которые Мэлс разглядывал тайком по ночам под одеялом. Уши Мэлса краснеют страшно, ему жарко и тесно в рубашке оливкового цвета, малиновый галстук больно впивается в горло, словно пытаясь задушить. Гордость не позволяет попросить Фреда дотронуться до себя, потому что это невозможно, это немыслимо, такое друг с другом не должны делать двое мужчин, товарищей, друзей. Но Фред всё понимает сам, без слов, расстёгивая брюки Мэлса, он всегда всё понимает и знает. Мэлс упирается затылком в стену, прикрывая глаза. - Блять, - выдыхает он резко, чувствуя пальцы Фреда на своём члене. - Следи за языком, - язвительно поучает Фред, и раздражающая усмешка обнажает белые и ровные зубы. - Быстрее, - сдавленно просит Мэлс, зажмуриваясь от стыда, и Фред не может ему отказать. С чего все это началось, думает Мэлс, с чего, как, почему. Он помнит Фреда, который подарил ему свой галстук, как и обещал, с крупными цветами, он помнит, как Фред ему сам его завязывал, держа самокрутку в зубах и щурясь, оценивая. Он помнит, как Фред решил научить его курить "паровозиком". Это просто, говорил он, я затягиваюсь, передаю тебе дым, ты его выпускаешь. Он чувствовал сухие губы Фреда на своих, он кашлял от неожиданности, и Фред смеялся, и он тоже смеялся, а потом Фред подался вперёд, задевая губы поцелуем, и Мэлс его тогда оттолкнул от страха. «Ты что делаешь? С ума сошёл?» и испуганный наивный взгляд голубых глаз. А Фред лишь усмехнулся, нарочито небрежно «Я же пошутил. Это была шутка». «Не очень-то и смешная». «У тебя просто нет чувства юмора, чувак», - сказал тогда Фред, затягиваясь. Теперь это Мэлс кусает Фреда за нижнюю губу, теперь Мэлс отвечает, отвечает грубо, жадно, пока Фред двигает рукой все быстрее и быстрее, сильнее обхватывая пальцами его член. Действительно смешно. Мысли пульсируют в бешеном ритме в висках, с лёгким запаздыванием – синкопа, дребезжат, словно струны контрабаса под подушечками пальцев, и в легких почти не хватает воздуха, как при игре на саксе или трубе, когда Фред целует шею, оттягивая ворот рубашки. Мэлс скидывает с себя пиджак, притягивая Фреда ближе к себе, смотрит на него невидящим взглядом снизу вверх, боже, боже, это все какое-то сумасшествие, в духе Фреда, это всё немыслимо, как розовая собака, как носки цвета радуги, как жевательная резинка, которая так звонко лопается на губах. Это всё прекрасно, как Москва после дождя, как шипучая газировка, как жаркие танцы до упаду, как джазовая импровизация, как смех и свобода, сметающие твою башку на полной скорости, подобно гоночному автомобилю или урагану. Это всё просто охренительно. Мэлс чувствует жесткую ладонь Фреда, зажимающую ему рот, – он не слышит себя, когда кончает, и Фред пытается не засмеяться: «Чувак, тебе что, никто никогда даже не дрочил?» Мэлс лишь слабо улыбается на это, совсем не обижаясь, и устало прикрывает глаза. Фред медленно убирает руку из брюк Мэлса, пальцы липкие и мокрые, так что он вытаскивает из кармашка своего пиджака дорогую салфетку салатового цвета и вытирает руки. - Прости,- Мэлс с трудом двигает языком, все ещё тяжело дыша. - Ничего страшного, подумаешь. Новую куплю. Он добродушно улыбается, а потом мягко целует в уголок рта. - Ай лав ю, бэйби, - говорит Фред с привычной усмешкой, и его шёпот щекочет щеку. - Что? - не понимает Мэлс. - Ничего, пошли танцевать, говорю. Фред тянет за собой Мэлса, и они возвращаются туда, где безумная музыка оглушает, ревет и мечется, как дикий зверь в клетке, и это сводит с ума, от этого бросает в жар, хочется утопиться в этом. Наверное поэтому щеки у Мэлса горят малиновым цветом, прямо как его галстук, и ладонь вспотела в ладони Фреда, которая держит крепко-крепко. Да, во всём виноват джаз.