Возвращение

Уилсон всегда увлекался наукой, или тем, что он ею считал, ибо так до сих пор и не мог объяснить принцип работы портала, а значит и воссоздать его. Знания, вложенные Максвеллом прямо в его чересчур амбициозную голову там ещё теплились, но что-то вечно ускользало… Тогда у него всё-таки была своя лаборатория, возможность спать в постели и вкусно есть. Сейчас же Уилсона отвлекали то гончие, то необходимость найти хоть каких-нибудь припасов, то поиски новых ресурсов для очередной гениальной идеи. Уилсон не сдавался, и это смущало тех, кто его окружал. Обитатели лагеря никогда не обсуждали возвращение домой. Рассказывали о своём жилище, вспоминали прошлое и скучали по родным местам — да, но никогда не обещали туда вернуться. Пожалуй, все понимали, что сами позволили втянуть себя в это, не обладая достаточным количеством знаний… Даже невероятно начитанная Уикерботтом, знающая различных рецептов больше, чем весь лагерь вместе взятый, была бессильна перед обстоятельствами. Это её бессилие особенно подстёгивало Уилсона, в котором всё ещё теплились гордыня и страсть к превосходству, стараться сильнее. И хотя никто не говорил этого вслух, они все надеялись на него. Каждый хотел куда-то вернуться, в глобальном смысле — в свой мир, в простом житейском — успеть добежать до лагеря. Особенно сильно надеялся Вэс. Выживание давалось ему тяжело, ведь от природы он не обладал ни дюжим здоровьем, ни экстраординарным умом, ни особыми талантами кроме умения не орать даже если кусают гончие. Он делал всё, что мог, сопровождая это излишней актёрской игрой, дополняющей образ странного, вечно в образе мима. Надеялся он так же картинно, с имитацией немого придыхания и прикладыванием рук ко рту или сердцу, когда доводилось воочию наблюдать опыты Уислона. Того это бесило, остальных обитателей лагеря — забавляло, а Вэс просто неровно дышал. Поначалу от всего и ко всему, а потом как-то… Наверно, Вэс просто слишком часто крутился вокруг учёного, пытаясь прибрать к рукам какую-нибудь трудоёмкую, но неопасную работёнку вроде плетения венков и спальных мешков на благо их мини-города из нескольких палаток и навесов. Стараясь быть максимально полезным («Надоедливым», — думал Уилсон), он всё время оказывался под рукой, под боком, в одной с ним палатке. В конце концов зимой он забрался к Уилсону в спальник, и учёный никуда не мог деться от привычки мима что-нибудь обнимать во сне. Хигсберри делал перед собой вид, что просто смирился с этим соседством, а остальные обитатели лагеря делали вид, что ничего не замечают. Вэс же наедине лез обниматься, подкупая тем, что в такие моменты переставал корчить из себя невесть что, так что Уилсон быстро привык обнимать его в ответ. Кажется, это было весной, а потому успешно списывалось на небольшое помешательство. Только оно не прошло ни летом, ни осенью, и тем более не исчезло зимой. Уилсону даже пришлось спросить в итоге, а не роман ли у них, на что Вэс сначала сконфуженно пожал плечами, а потом закивал так активно, что с головы улетел венок. Большую часть времени Уилсон всё-таки проводил за попытками сделать портал и не бросал эту затею ни под каким предлогом. Чем дольше у него не получалось, тем сильнее он раздражался, и ему ох как не хватало радио и голоса Максвелла с новым заманчивым предложением. И хотя Хигсберри заявил бы во всеуслышание, что во второй раз на эту удочку не попадётся, все знали — сработает. Всё-таки он был не гением, а самонадеянным и заносчивым учёным без особых карьерных успехов, что и завело его в этот мир, из которого он теперь пытался усердно выбраться к себе домой. Хигсберри часто вспоминал свой домик в лесу и рассказывал о том, как он там жил, проводил эксперименты, изобретал и в конце концов построил портал. Он сильнее всех, самонадеянно и отчаянно, лелеял мечту повторить грандиозный успех и оказаться уже у себя дома, где нет огромных пауков, блуждающих по лесу энтов и где не нужно постоянно разводить костёр. Уилсон скучал по дому, по своей науке ради великого, а не ради выживания, и не стеснялся об этом напоминать при удобном случае, а выдавался он у него по паре раз на дню. В основном, конечно, уши развешивал крутящийся рядом Вэс, жадно поглощающий эти рассказы о прошлой жизни. Он не мог поделиться своей историей, да и не хотел. У него никогда не было слов — только мимика и жесты, с которыми смирились все обитатели лагеря. В конце концов у каждого была своя особенность, и приходилось с этим считаться. Вэс по крайней мере всегда умел тактично молчать. Отчасти благодаря умению соседа по палатке не говорить ничего под руку, Уилсон мог сосредоточиться на своих неаккуратных, но идеально выверенных по содержанию чертежах. Он был близок к разгадке, просто не хватало чего-то… Еды? Да, единственным звуком, который издавал Вэс, было урчание его желудка, напоминающее о том, что всему живому необходима пища. Белый грим умело скрывает болезненную бледность, и грань обморока на его лице едва различима, но Уилсон давно научился её угадывать. Мим старался есть не больше, чем все остальные, сам удручаясь своей прожорливости. Обычно Уилсон обедал с ним, но в тот раз всё было иначе: воспоминания о портале завертелись в голове с утроенной силой, и учёный, едва успевая хватать необходимое, принялся за строительство, пытаясь одновременно измазать руки ягодным соком. Его энтузиазм всё ещё смущал обитателей лагеря, но… Им слишком сильно была нужна эта надежда, которую вселял Хигсберри своими горящими глазами. Сильнее всего ей заражался Вэс, пытающийся подавать инструменты и запихивать себе в рот тефтели одновременно. И вот когда портал был наконец-то построен, Уилсон Персиваль Хигсберри выстроил всех обитателей лагеря рядом, порывисто обнял каждого и после опустил рычаг. Всё погрузилось во тьму. Пришёл в себя Уилсон уже в своём доме, который в отсутствие хозяина покрылся изнутри пылью да паутиной. И несмотря на свою арахнофобию учёный был счастлив — это был дом, а паучки — крошками, не гоняющимися за ним по всему лесу! Как давно он этого ждал, как долго и отчаянно… Но в конце концов он всегда достигал желаемого, пускай иногда — чисто по воле случая. Уже позже, когда эйфория от возвращения прошла, он задумался, что же стало с остальными. Он искренне надеялся, что их тоже раскидало по местам, откуда их выдернули изначально. Думать о том, что портал сработал только для него, категорически не хотелось, да и самонадеянность не позволяла — если уж что у Персиваля получалось, то выходило оно на славу. Хигсберри, конечно, слыл одиночкой с очень скверным характером, но не настолько, чтобы желать кому-то остаться в том мире. Да и привык он к ним… Уилсон понял, насколько сильно привык, только когда не смог уснуть третью ночь подряд. Ему не хватало этих ужасно неудобных объятий. Прикусив губу, учёный свернул одеяло в комок и обнял его сам. Это никак не поможет, но… В этом случае у него не было выбора. Вэс никогда не говорил, откуда он, и Уилсон на самом деле знал о нём отменное ничего. Раньше он об этом просто не задумывался. Он много о чём не задумывался, пока не становилось поздно. Ушла необходимость постоянно рыскать по лесу, и больше не нужно было нервно разводить огонь едва завидев закат. А вот привычка обнимать одеяло — появилась. Вэсу вообще редко везло в жизни. Не то чтобы он был пессимистом, это всего лишь факт — ничто из его судьбы нельзя назвать по-настоящему счастливым случаем. Даже встречу с Уилсоном, если вспомнить, при каких именно обстоятельствах она произошла. Да и закончилась — тоже… Первым порывом Вэса стал очередной обморок от переизбытка впечатлений и голода. Только придя в себя уже после, он осознал — он дома. Вот только считать это место своим домом мим теперь категорически не желал. У него новый дом — там, где Уилсон, и он отыщет это место во чтобы то ни стало. Даже если снова придётся связываться с Максвеллом, а Вэс знал, что он такой же глупый и дурной, как Хигсбрерри, и может наступить на те же грабли в сотый раз, в ту секунду уверенный, что вот сейчас они не прилетят ему по лбу. Уилсон достаточно много и самовлюблённо болтал о своём уютном мрачном гнёздышке, чтобы Вэс знал, где его искать. У него не было точного адреса, но наметился примерный район, в котором он собирался самозабвенно рыскать. Даже если Уилсон не рад будет его видеть, даже если его в пути задерут медведи или убьёт какая-нибудь случайность, он найдёт этот дом. О, за это время ему не привыкать выживать по лесам да полям… Сейчас у него преимущество — возможность собрать вещи, подготовиться к пути, а также уверенность в том, что его не собьёт с ног гигантское щупальце, внезапно выросшее из земли. Так Вэс, экипировавшись согласно своим представлениям о выживании, отправляется на пешие поиски своего угрюмого Эльдорадо. Самонадеянно, глупо и до ужаса романтично. Путь занимает не одну неделю, и иногда Вэс встречает других людей, что до сих пор его пугает — он успел отвыкнуть от того, что в мире есть кто-то кроме обитателей лагеря. С одной стороны, это путешествие куда проще и безопаснее, а с другой — здесь не починишь топор, просто подобрав с земли палку и камень. Да и подходящий камень найти едва ли не сложнее, чем домик Уилсона. Но Вэс упёртый настолько же, насколько вечно голодный. Что же, по крайней мере его не может внезапно застать зима, а из кустов не выбегут гигантские пауки. По крайней мере мим на это надеялся, сжимая в руке фонарик и карту. Тем временем жизнь Уилсона в конце концов возвращаться в обычное русло. Он выкинул тот злополучный радиоприёмник, перестал вздрагивать от шума за окном и примирился с мыслью, что Чарли не утащит его из тёмного уголка квартиры. Ему не удавалось свыкнуться лишь с одним — необходимостью сворачивать одеяло в комочек, чтобы обнять его перед сном. Уилсон Персиваль Хигсберри впервые скучал по кому-то, кто не был неодушевлённым предметом. На самом деле его интересовала судьба всех, с кем ему довелось выживать, и он пытался навести о них справки, но Максвелл словно надёргал их из пустоты. Уилсон не был посвящён ни в какие детали их знакомства, потому что никто не горел желанием поведать, в чём именно облажался в общении с этим демоном. Не всех же в тот мир завели гордыня и амбиции? Или это в Уилсоне говорит желание признания и уникальности собственных способностей? И всё-таки жаль, что за всё это время он так и не смог понять принцип работы портала. Это был бы настоящий научный прорыв, даже если бы он вёл всё в тот же мир. Хигсберри мог бы притащить образец на научную выставку и отправить выживать всех с его гением несогласных, но первым же делом разрушил портал от греха подальше. Если по выживающим он скучал, то по миру — абсолютно нет. Учёный продолжал сбивать одеяло в комок перед сном. Он даже сшил кривенький пододеяльник в чёрно-красную полоску из своих старых вещей, но они не походили на мягкую когда-то в прошлом кофту Вэса. Одеяло напоминало мима только одним — умением хранить молчание. Уилсон скучал, со скрипом это признавая перед пустотой. Скучал и Вэс, древком топора стучавший в дверной косяк дома Хигсберри. Он был уверен, что наконец-то его нашёл — табличка «гений за работой» красноречиво напоминала ему об учёном. Растерянном, с синяками под глазами, смотрящим снизу вверх из-за разницы в росте. Обнимающем испачканного в грязи, порвавшего кофту Вэса удивительно крепко… Как той зимой перед сном. — Ты всё-таки вернулся домой, — пробурчал Уилсон куда-то в грудь миму. Вэс промолчал, как и всегда, но активно закивал головой. Теперь он был действительно дома.