Всемогущий не одинок.

За Всемогущим пойдут тысячи и миллионы. Всемогущий живёт ради этих тысяч и миллионов. Они верят в него, и он верит в себя тоже. Он говорит: «Все хорошо, потому что я здесь», — и это дарит людям надежду. Всемогущий не одинок, а Тошинори Яги — даже слишком. И некому прошептать ему «я здесь», чтобы его душа наконец отдохнула от метаний, успокоилась в надежных объятиях. — Знаешь, я люблю тебя, — он выглядит весёлым и небрежным. Как будто для него это просто — сказать такое. Как будто на нем его собственная броня символа мира, непрошибаемая, в которой ему всё нипочем. Но Айзава замечает безнадёжность. Он всегда был излишне наблюдательным, и готов проклясть это сейчас — не хочет видеть надломленную улыбку. Не хочет видеть тоску, затаившуюся в смеющихся морщинках вокруг голубых глаз. Зато так хочет уметь стирать воспоминания вместо причуд, потому что Тошинори больно. Потому что безразличное лицо Айзавы наверняка отпечаталось на его веках. Потому что это не то, что он должен видеть в ответ на своё признание. Тот, кто уверен, что его отвергнут, не боится. Потому что холодная насмешка в ответ лишь утвердит уверенность в том, что он не достоин взаимности. Не достоин быть счастливым. Не достоин любви. Но Айзава вовсе не насмехается. Ему хочется кричать, потому что вот он — худой и сутулый, в безразмерной одежде, растрёпанный и одинокий. Вот он, Тошинори, который больше, чем кто-либо, заслуживает и взаимности, и счастья, и любви. Своим шутливым тоном он оставил себе пути для отступления, это Айзава понимает очень ясно. Это должно было сработать — спрятаться за маской веселости. И когда Яги тянет руку к затылку и смущённо смеётся, он осознаёт — секунда промедления и Тошинори беспощадно перечеркнёт всё, что не успело начаться. Перечеркнёт и опять завернётся в своё колючее холодное одеяло. — Да ладно тебе, это просто шу… — Не смей. И вмиг вспыхнувшая надежда, которую замерший Тошинори не успевает спрятать, такая отчаянная, что Айзава чувствует, как земля уходит из-под ног. — Я тебя тоже, — говорит он и обещает себе, что не оставит даже пепла от страхов, терзающих Тошинори Яги.