Без малейшего отдыха я бежал, растрачивая себя,
Я был тем, кто сам выбрал этот нелёгкий путь.
Цветы, которые расцветают только после зимы,
Я надеюсь, когда-нибудь станут фруктами.
Счастье подождёт.
Камбэки творят необъяснимое с парнями. Все находятся в напряжении и пытаются предвидеть, что будет дальше — съёмки тизера, фотосессия, запись песен, или же какие-либо обстоятельства, мешающие встречи с фанатами в назначенный день. «Всё должно идти строго по плану», — не напоминает остальным Чан, чтобы не портить дух группы сильнее. Однако участники сами знают, что важно, чтобы этот камбэк состоялся в дату их годовщины. Именно поэтому лидер настаивает, чтобы о всех трудностях парни говорили друг другу. Иначе они не смогут справиться с этим сами, и напряжение внутри каждого начнёт кипеть и по итогу обожжёт всех поблизости. Ведь каждый работает на износ, и, на самом деле, у Хёнджина и Чонина уже был нервный срыв. Чан усаживает их всех в круг, говорит, что о всех переживаниях, или опасениях, или злости надо рассказать кому-то, рассказать ему, рассказать участникам. «Неважно на кого вы злы, или насколько незначительными вы считаете свои переживания, — тихо произносит лидер, — никто вас не осудит. Необходимо признать свои чувства и поговорить о них, иначе они разрушат вас изнутри». Но даже такие слова поддержки не помогают Минхо. Он сидит на полу в зале для изучения хореографии, сил почти не осталось, и даже с трудом удаётся поднести бутылку с водой ко рту. Минхо думает: «Всё отлично. Всё отлично. Ничего особенного. Мне не следует говорить об этом». Он наблюдает, как Феликс объясняет Джисону часть танца, которая всё ещё не получается у второго, и горячая волна какого-то чувства накрывает Минхо с головой, и оно слишком отвратительное и сильное, чтобы остановить его. Неразумная и обжигающая мысль раздирает горло, вырываясь наружу. Он думал, что сможет побороть её. «Почему он не может выучить танец с моей помощью?» Только этим утром Минхо потратил два часа, медленно, тщательно повторяя каждый шаг с Джисоном, указывая на движения, и как лучше их выполнять, в надежде, что Джисон поймет. Джисон не смог. «Мне надо просто больше практиковаться, хён. Ты уже и так многое для меня сделал, тебе следует пойти отдохнуть», — Джисон выглядит грустным, стоя так и проходя по волосам рукой раз за разом. «У тебя получится, — говорит старший и просто похлопывает другого по плечу, не размениваясь на объятия, ведь они оба потные. — У тебя получится через некоторое время. Не волнуйся, мы только начали учить этот танец». Но почему же у Джисона всё получается лишь после тридцати минут занятий с Феликсом? Минхо кажется, что Феликс учит так же, как и он сам, но Джисон подхватывает быстрее, да и его движения плавные, и сам он помнит, когда повернуться, какой бит. Минхо думает, что это нечестно, и эмоции горят в нём, но он подавляет их, напоминая себе, что неважно у кого учится Джисон, главное, что у него получается. Спустя несколько секунд Минхо думает, что, может, у Джисона не получилось выучить движения с ним, потому что он не смог хорошо объяснить… С такой же скоростью, с какой эта мысль пришла ему в голову, он спрятал её в дальние уголки своего разума, прекрасно понимая, что это неправда, и он хороший учитель, ведь другие участники выучили с его помощью — «У тебя получилось!», — поздравляет Феликс Джисона, и они дают друг другу «пять». Минхо опускает голову и в первый раз за долгое время позволяет известному ему уже чувству — чувству, что он недостаточно хорош — поглотить его. Он будто застрял в одном из своих ночных кошмаров, претворение в жизнь которого наводит ужас. Минхо не знает, почему эти мысли так легко возвращаются. Может, он устал. Обессилен. А может, это правда. Горячие эмоции остывают, и теперь он чувствует сухость и грусть. Танцор хочет только того, чтобы время вернулось вспять. Хочет проследить, как его счастливое состояние сменилось на то, что осталось от него, всего лишь за день. А Джисон не говорит Минхо, что не может практиковаться с ним должным образом, потому что он подвис на нём, слишком отвлечен его сосредоточенным выражением лица и плавными изгибами тела, настолько, что в итоге возбуждается, но старается изо всех сил не сделать то, о чём будет жалеть до конца своей жизни. Это же означает, что он никак не может правильно запомнить движения, несмотря на все усилия Минхо, и чувство вины начинает съедать его, но он ничего не говорит — это пустяк. Он видит Минхо: голова опущена, бутылка с водой слабо удерживается в руке. Тогда он думает, что, может, у Минхо совсем не осталось сил. Чтобы не беспокоить его, Джисон говорит Чану, что Минхо устал и ему нужно больше отдыха, а потом просит остальных убраться из зала, чтобы хён мог поспать. Все начинают противиться, желая подшутить над Минхо, но Джисон просит их отъебаться. Тогда Уджин нежно улыбается и тихо произносит: «Ты так сильно о нём заботишься». Джисон пожимает плечами, притворяется, что не узнаёт привычных бабочек в груди. Минхо не уверен, как долго он сидит в таком положении, опустив голову и стараясь остановить горячие слёзы, но уверен, что никто не подходит к нему, не пишет, не звонит. Когда он чувствует, что достаточно успокоился, проходится по комнате расплывчатым от усталости и слёз взглядом — он один. Они оставили его. Ни записки, ни послания, только он и его портфель, лежащий за спиной. Некоторое время всё, что слышит Минхо, это разрушительное тиканье часов, жужжание вентилятора и всеобъемлющее молчание, которое начинает напрягать; его сознание опустошено, и он не чувствует, как бутылка с водой чуть разлилась на его штанах, и, кажется, Минхо не может дышать. Есть что-то в его груди, что сопротивляется всему, что он из себя представляет, и это нестерпимо. Всё снова рушится на него огромной падающей стеной. То чувство, что слегка накрыло его, теперь тянет его ко дну, как цунами. Он один, так что никто его не услышит, и никто не думает о том, чтобы проверить его, значит, никто о нём не заботится, ведь он недостаточно хорош и никогда не будет, поэтому — Минхо плачет. Он не замечает, как новая бутылка с водой появляется за его портфелем, который, в первую очередь, вообще не на своём месте. Он не замечает, как кто-то суёт в боковой карман его портфеля шоколадный батончик с улыбающимся лицом на упаковке и надписью «Я сказал всем, что тебе нужен отдых», написанной непонятным почерком Джисона. Он не замечает, как маленький вентилятор торчит из рюкзака, направленный на его лицо и шею. Не замечает ничего, так как уже близится полночь, а он один, и никого рядом. Проходит ещё два часа, в которые Минхо заставляет себя оттачивать эту чёртову хореографию в этот богом забытый час; в одно и то же время у него и слишком много энергии, и слишком мало. Минхо знает, что ему не следует танцевать, когда он себя так чувствует, ведь есть большой шанс пораниться, но внутри ураган из эмоций и мыслей, которые отказываются покидать его голову. И другого способа избавиться от них он не знает. Он несколько раз поскальзывается и почти подворачивает лодыжку, но дверь в танцевальный зал открывается в тот момент, когда Минхо слишком резко становится на правую ногу, чувствуя, как боль распространяется от его лодыжки по всей ноге, и он вынужден остановиться. Боль протаптывает себе дорогу через его затуманенное сознание. «Хён, ты что делаешь?» — слышится взволнованный голос, слишком громкий для двух часов утра, слишком громкий для Минхо, слишком громкий для тишины, которая сжимала его всё это время. Минхо поднимает голову, в его глазах мутно от пота, слёз и усталости, и с горячим, ревнивым ударом в сердце он опускает её, узнав Феликса. Он не должен чувствовать эту ревность, это иррациональное чувство, не к Феликсу, который не сделал ничего плохого. Не к Феликсу, который хороший и ни в чём неповинный и вообще лучше всего в этом мире в то время, как Минхо не имеет права даже дышать одним воздухом с ним. «Ты должен был учить Джисона, — проносится в его голове, — но ты не смог. Феликс намного лучше тебя, он может научить кого-то другого, не такой эгоист, как ты, знает, как правильно — «Все ждут тебя, хён, пошли», — осторожно говорит Феликс, и Минхо переполняет ненавистью. Он ненавидит, что Феликс может понять, что что-то не так с ним, ненавидит, что Феликс чувствует необходимость быть осторожным с ним, ненавидит, что не может хорошо прятать свои чувства. «Неужели?» — слова сами вырываются, освобождая мысли, вращающиеся в его голове, жестокие и пессимистичные; его тон горький и обиженный. Но Минхо сразу же жалеет об этом, видя, как Феликс чуть отшатывается назад от сказанного и на его лице пробивается холодный взгляд. «Да, — чётко произносит Феликс, — все ждут тебя, хён. Джисон сказал дать тебе отдохнуть, потому что ты выглядел уставшим, поэтому мы ждали, пока ты чуть отдохнёшь». Он ещё раз проходится быстрым взглядом по старшему, не зная следует ли ему говорить, но продолжает всё равно: «И тебе не следует танцевать в таком состоянии, ты можешь пораниться. Никто бы не хотел, чтобы ты пострадал». «Мне жаль, — мямлит Минхо, и кажется, он крошится на глазах у Феликса. — Прости. Я устал. Пошли домой». Феликс мешкает, он не уверен, в чем причина внезапного изменения в поведении Минхо, но знает, что ему нужна помощь в любом случае. «Да, конечно. Ты съел шоколадный батончик, оставленный Джисоном для тебя?» Минхо поднимает голову, и Феликсу не нравится его затуманенный взгляд, не нравится, как он горбится и еле тащит своё тело. «Съел что?» — Феликсу тошно оттого, как звучит голос старшего, слишком жалко, оттого, как Минхо еле висит на нити, которую кто-то собирается скоро обрезать. Ещё хуже становится от мысли, что Минхо сам собирается сделать это. «Шоколадный батончик в твоём портфеле, хён. Джисон оставил его, так как ты не ел ничего после завтрака, а тебе надо оставаться здоровым». Всю дорогу они молчат, Минхо, потерянный в своих мыслях и уставший, плетётся за Феликсом. Младший чувствует, будто что-то должно скоро случиться с Минхо, будто что-то застряло в горле парня рядом, но необходимость в разговоре растёт с каждой секундой. «Хён, — Феликс останавливается, поворачиваясь лицом к Минхо, как раз перед тем, как выйти из здания, — я просто… Хён, ты же знаешь, что все о тебе заботятся, не так ли? Мы бы не были командой без тебя, и если ты хочешь поговорить или что-то другое, то ты можешь положиться на любого из нас. Мы просто… просто любим тебя, не забывай». «Спасибо», — тихо произносит Минхо, но мысль о том, что им бы было лучше без него, продолжает высвечиваться у него в голове, как свет от фонаря на тёмном небе, и он ненавидит себя за это. «Я знаю», — ведь и правда знает, что может подпустить любого из них к себе, чтобы поговорить, но мысль о разговоре с Джисоном, мысль о том, что Чан может что-то услышать и заставить выговориться перед всеми, вызывает тошноту. Что он должен сказать? Что он чувствовал ревность, так как не смог помочь Джисону с хореографией, как Феликс? Нет, он даже не подпускает мысль о том, чтобы произнести это вслух перед парнями, ведь это глупо, да и оставляет за собой кучу вопросов. Для Минхо лучше будет оставить всё при себе, оберегая жгучую ревность и горькую неуверенность в сердце, где никто до них не доберётся. Так никто из участников, которые не виноваты в его проблемах, не узнают, что он просто уродливый осколок зеркала под фасадом счастливых улыбок и остроумных фраз. Забираясь в машину и усаживаясь рядом со спящим Сынмином, он продолжает повторять сам себе, что они не должны узнать. Он оглядывается на Сынмина, и ему открывается одна из самых успокаивающих картин: расслабленное лицо, наполненное сонным трепетом, фоном слышны тихие разговоры и звук от шин машины, передвигающейся по гравию. Обернувшись назад, он видит Феликса, Хёнджина и Джисона, все уставшие, но всё ещё смеющиеся на чем-то, что Джисон сказал. Потом он смотрит на свой телефон, переполненный сообщениями от Чана, Чанбина и Уджина о том, нормально ли всё и ел ли он. Минхо опять повторяет, что они не должны узнать. Он, скорее, хочет переубедить себя, чем защитить их. Он опять оборачивается на Сынмина, похожего на комок спокойствия, нежности, мягкости, пока спит, и обещает себе, что защитит их всех, может не от себя, но от остального мира. Кажется, будто он сам вырисовывает свою трагическую судьбу. А Джисон, находясь в нервном состоянии весь день, радуется, когда Минхо наконец-то залезает в машину, но Минхо не делает ничего, как обычно: не разговаривает, не машет рукой, не ворчит — и сознание взрывается, желая узнать, нормально ли всё. Старший слишком молчаливый, и после тридцати минут поездки, когда все выходят из машины, Джисону лучше видно уставшее, вспухшее лицо танцора. Джисон осознаёт, что старший плакал, и он не знает, почему и хотел ли Минхо, чтобы его кто-то успокоил. В любом случае, у него не получается узнать ответ на терзающие вопросы, так как Минхо закрывается в ванной, и звук воды разделяет их. Джисон стоит рядом с дверью, являющейся единственными барьером между ними, но именно в этот момент он чувствует себя так далеко от Минхо, как никогда раньше, а льющаяся вода звучит так одиноко, как ни разу в прошлом. Он идёт спать, но не засыпает. Ему приходится притворяться, что он не замечает, как на кухне горит свет и как кто-то слегка посапывает, ведь Минхо не просил о помощи. Однако его сердце разрывается от желания помочь, но его мужество подводит, и наступает утро. «Не поможешь мне с танцем, хён?» — спрашивает Джисон, как только они оказываются в комнате для практики, но Минхо даже не смотрит на него. «Иди и найди Ликса», — кратко отвечает Минхо и уходит, хотя только пришёл. Джисон напуган, так как в этом голосе есть то, чего он не слышал никогда до этого. Ему не нравится, как Минхо постоянно стоит в стороне от остальных, как он проводит всё время в телефоне, хмурится на собственных фанкамах, изнуряет своё тело, повторяя танец. Джисон думает, что Минхо ведёт себя странно. Однако закрывает глаза на свои чувства и боль, не думая о том, сколько раз за сегодня он был проигнорирован старшим, хотя обычно они всегда рядом и ведут себе очень приветливо и нежно друг с другом. Джисону не понятно поведение Минхо, поэтому он не может просто забыть об этом. Естественно, он идёт к Чану. Тот говорит, что, скорее всего, Минхо ревнует, сразу же прикусывая губу и замолкая, а потом спрашивает, когда в последний раз Джисон наблюдал такое за Минхо. Сначала Джисон даже не улавливает вопрос, услышав «ревнует», и задумывается, что Минхо может чувствовать то же, что и он. «Почему бы ему ревновать?» — отчаянно вырывается у Джисона. Тогда Чан смотрит ему в глаза так, будто перед ним самый тупой человек на планете. Позже заходит Феликс, взволнованный чем-то, и говорит Чану о том, что случилось вчера в репетиционной. Сначала Чан связывает то, что происходит с Минхо, с камбэком, но после разговора с участниками и наблюдений понимает, что поведение Минхо полностью поменялось после неудачных попыток помочь Джисону. Тогда перед ним разворачивается другая причинно-следственная связь. «Джисон, — Чан останавливает младшего, — ты когда-нибудь говорил Минхо, что заботишься и волнуешься о нём?» «Минхо», — аккуратно произносит Чан, и его голос проносится эхом по гостиной. Все вернулись домой рано, имея возможность в первый раз за последние месяцы поужинать вместе. Сказанное вчера Джисоном прокручивается в голове лидера, и теперь он внимательнее к Минхо. Он выделяет ему порцию побольше, нежно прикасается к его волосам и плечам, говорит, что он хорошо постарался. На все эти ухаживания Минхо отвечает либо тишиной, либо звуком, означающим, что он благодарен. Хотя всё ещё уверен, что не заслуживает. «Я здесь», — слышится тихий голос, и Минхо выходит из ванной, с мокрой головой и укутанный в слишком большую толстовку и свободные штаны. Его глаза красные от слёз, а щёки опухли. Даже его голос хриплый доказывает, что он старается не расплакаться и ему слегка некомфортно в той тишине, что образовалась между ними. Чан просто улыбается и похлопывает по месту на диване рядом с ним. «Посиди со мной». «Чувствуешь себя лучше?» — Минхо старается не думать, откуда лидеру знать, что что-то не так. Минхо мямлит: «Скорее чище». «Расскажи о том, что чувствуешь сейчас». Минхо переводит взгляд на Чана, а потом опять отворачивается. «Мне не совсем хорошо, я думаю. Но моё сознание чуть прояснилось». Он смотрит вниз на свои колени, на которых расположились крепко переплетённые руки. Чан нежно проводит по спине Минхо, не желая напугать его излишней заботой, и ждёт, пока он продолжит. «Мне стыдно перед Джисоном и Феликсом, — наконец-то прерывается тишина. — Я просто не знаю, что произошло со мной. Внезапно самочувствие повернулось на сто восемьдесят градусов. Я не знаю. Мне не нравится, когда такое происходит. Я чувствую себя безрассудным. Я не хотел заставлять тебя волноваться, хён. Прости». «Хэй, — говорит Чан, водя руками по плечам Минхо, — я всегда буду волноваться о тебе, ведь я люблю тебя. Тебе не нужна причина, чтобы быть не в порядке. Я знаю, это тяжело, но ты всегда приходил к нам, Минхо, всегда». Минхо поднимает взгляд, и его глаза блестят от слёз. «Я верю в тебя, Минхо, — тихо продолжает Чан. — Когда-то давно ты вернулся к нам, и я знаю, что вернёшься и в этот раз. Мы будем с тобой на протяжении всей нашей дороги и никогда не забудем тебя». Минхо не выдерживает этого количества эмоций и взрывается: он зарывается в шею Чана, его тело дрожит, влага волос и слёз отпечатывается на рубашке близкого человека. «Мы семья, — шепчет Чан, — мы не оставляем никого позади, и мы точно не оставим тебя». «Спасибо, — говорит Минхо, его голос еле уловим, чем звук лёгкого ветра. — Спасибо». Весь в слезах Минхо, обессиленный от своих мыслей и от рыданья, засыпает. Чан берёт его на руки, собираясь отнести его в комнату, когда появляется Джисон, уставившись на Минхо. «Хён, — тихо говорит Джисон, — могу ли я поспать с ним сегодня, пожалуйста? Я хочу позаботиться о нём». Лидер хочет ответить согласием, но Джисон перебивает: «Ему снятся ужасы, хён. Я видел раньше. Он просыпается, плачет, дрожит, потому что думает, что один, и я не хочу, чтобы это произошло и сегодня ночью, хён. Пожалуйста». «Без проблем», — он всё равно бы не смог отказать. «Открой дверь шире, Джисон». Стараясь не разбудить Минхо, оба доставляют его в кровать Джисона. В комнате Хёнджин и Сынмин оглядываются, волнуясь за спящего. Чан просит их выйти для разговора о том, что Минхо не всегда светлый лучик солнца, каким старается казаться. Однако они это и так знают, замечая поведение Минхо в последнее время. «Но мы ведь любим его, хён, —смотрит красными глазами Феликс, будто вся боль Минхо собралась в нём. — Я хочу, чтобы он знал, что мы его сильно любим». «Ему сложно сейчас, — говорит Чанбин, нежно поглаживая руки Феликса, — но он знает это, Ликс. Мы просто должны напомнить ему об этом. Позаботиться о нём». «Сейчас Джисон занят этим, — говорит Сынмин. — Они в нашей комнате. И я думал о том, что, может, дадим Минхо-хёну один день отдыха? Мы можем остаться с ним или оставить его одного, если он так захочет. Он заслуживает это», — Сынмин не говорит, что не хочет, чтобы Минхо терзал себя, но эти несказанные слова доходят до каждого. «Я позвоню менеджеру, — говорит Уджин, кладя руку на плечо Чана. — Ты останься здесь. Ты можешь понадобиться Джисону через некоторое время». Джисон слышит, как снаружи аккуратно то повышаются, то понижаются голоса, и эта непонятная болтовня сглаживает неровные края его беспокойного разума, пока сам он нежно гладит волосы Минхо, надеясь, что не побеспокоит его. Джисон не знает, на протяжении какого времени он наблюдает за сном Минхо. Лицо старшего иногда напрягается, но потом морщины на лбу сглаживается и губы надуваются. Переживания и вина, затаившиеся в его груди всё то время, пока Минхо было плохо, теперь кипят в нём. Необходимость сказать Минхо, что он волнуется, что хочет остаться и что любит, переполняет его, и слова уже готовы сами вырваться. Но он всё же сдерживает их хотя бы до того времени, когда Минхо сможет их услышать, когда Джисон сможет взглянуть в глаза Минхо и сказать, что он уверен в своих чувствах всем сердцем. Спустя некоторое время Минхо тихо хнычет, он сжимает одеяло и просыпается. Слёзы собираются в уголках глаз, и на мгновение он ничего не видит, просто чувствует отчаянное одиночество из-за ночных кошмаров, в которых он не часть StrayKids, а весь проделанный им путь – просто несбывшаяся мечта. И теперь он должен вставать и нести эту ношу на своих плечах. Знакомое удушающее чувство того, что он опять оставлен позади, начинает давить на грудь, но внезапно он ощущает руки, притягивающие его ближе, те же руки прижимают голову к чужому плечу, касаются спины. «Ты в порядке, хён, — голос напротив колеблется, а слова скорее ощущаются всем телом, чем просто слышатся. — Ты будешь в порядке, хён. Я обещаю». Это Джисон. Джисон, который заботился о нём, а он этого и не замечал; который показывал свою заботу более, чем кто-то другой, и он не может поверить, что был так слеп. Джисон, кого он любит сильнее всего в мире. Теперь к нему приходит осознание, что его чувства являются чем-то большим, чем просто иррациональностью. «Тот же сон, хён?» Минхо кивает, его лицо всё ещё зарыто в плечо, и он поднимает руки, чтобы положить их на человека рядом. «Думал, я был один», — говорит он, и Джисон старается сохранить целостность своего сердца, находящегося в опасности из-за дрожащего голоса. «Думал, все ушли. Думал, ты ушёл», — добавляет Минхо, поднимая взгляд: на первый взгляд, его выражение спокойное и уставшее, но Джисон видит боль, собравшуюся во всех уголках лица напротив. «Я бы никогда не сделал это, — Джисон просто говорит правду, не зная других вариантов. — Даже если бы приказали». Проходит маленькая пауза, наполненная разговорами за дверью, и потом Минхо закрывает глаза и снова располагается головой на плече Джисона: «Спасибо». «Тебе незачем меня благодарить. Я хочу этого. Хочу остаться». Слова, которые хочет произнести Джисон, продолжают вертеться на языке, но он опять боится побеспокоить Минхо, чьё дыхание успокоилось. «Они говорят обо мне», — говорит Минхо, когда у него получается различить голоса снаружи. Он пристально смотрит на Джисона, который старается не замечать красных глаз. «Да, — соглашается Джисон, — ничего плохого». «Я хочу извиниться за то, что заставляю их волноваться. Я не хотел, чтобы другие волновались», — в этих словах Джисон чётко слышит, что старший считает, что не заслуживает это. Поэтому он притягивает Минхо ещё ближе, стараясь подобрать правильные слова. «Хён, — начинает Джисон, — я хочу, чтобы ты знал кое-что». Он чуть отодвигается назад, стараясь заставить Минхо посмотреть на него, но кажется, что тот не хочет двигаться с места, нервничая. «В тот день, когда ты старался помочь мне с танцем… Мне жаль, у меня не получалось хорошо. Я был отвлечён», — горячее смущение покрывает его щёки, и он может видеть озадаченность на лице Минхо, так как этот разговор происходит очень неожиданно. «Я был отвлечён тобой, хён. Ты был таким красивым, обучая меня, и у меня не получалось, потому что я не мог отвести с тебя глаз». «Джисон, — дрожит Минхо, — о чём ты вообще?» «Я говорю, что всегда буду смотреть на тебя. Ухаживать за тобой. Я хочу быть с тобой тогда, когда тебе нужна будет помощь, и быть уверенным, что ты в порядке. Я хочу тебя таким, какой ты есть, каким ты будешь». «Уверен?» — тихо спрашивает Минхо спустя несколько ударов сердца. Он не встречается с взглядом Джисона, всё ещё застыв с дрожащей нижней губой. «Я имею в виду всё то, что говорю», — отвечает Джисон. Голова Минхо опять находит изгиб шеи и утыкается в него. Джисон чувствует слёзы, дрожь и подавленные рыдания, которые Минхо отказывается выпускать наружу. Сердце Джисона разбивается от вида такого Минхо, который старается оставаться бесшумным, чтобы другие не услышали, и осколки продолжают крошиться, когда дыхание Минхо дрожит: «Мне страшно, что одним днём я стану тебе ненужным. Что ты увидишь, что я несчастен всё время, и ты уйдёшь, ведь я недостаточно хорош и никогда не достигну твоего уровня». Джисон крепко сжимает старшего руками, слова вырываются быстрее, чем он успевает осмыслить их. «Я хочу тебя, хён, таким, какой ты есть. Мне всё равно, если ты не можешь быть постоянно счастливым, ведь никто не может. Я хочу тебя настоящего, в моменты, в которые ты несчастен настолько сильно, насколько это возможно, и в которые ты самый счастливый. Я хочу быть рядом и никогда не уйду». Он заставляет себя остановиться, чтобы набрать больше воздуха и правильно сформулировать мысль. «Хён, ты не можешь сравнивать свои неудачи с победами других. Это то же самое, что сравнивать свою начальную полосу с чьей-то финишной прямой, и, помимо этого, тебе следует сравнивать себя только с самим собой. И, Минхо, я обещаю, что буду рядом. Буду рядом ради тебя, ради всего, что связано с тобой, когда тебе плохо и хорошо, потому что я люблю тебя, хён». Тишина. Минхо ломается. Рыдания звучат громче, непонятные всхлипы теперь похожи на извинения, и Джисон уверен, что остальные слышат, но это неважно. Главное, Минхо услышал его, и теперь весь мир мог бы разрушиться вокруг них. Минхо вернулся к ним — к нему –, и только это важно. Они лежат так ещё долго, пока тело Минхо не перестаёт трястись, он тянется к своим глазам, но Джисон опережает его и аккуратно вытирает его лицо салфетками. «Будь добр к себе, хён». «Я стараюсь». «Я знаю, — шепчет Джисон, проводя рукой по взлохмаченным волосам парня, — я знаю». Он выкидывает салфетки и подаёт бутылку с водой Минхо. Он отпивает маленькими глотками, его голос всё ещё сломанный, он всё ещё не окончательно пришёл в себя, но уже лучше, будет лучше. «Останешься со мной? Пожалуйста». «Конечно». Позже, когда наступают сумерки и лампа отражает слабый свет, Минхо говорит: «Джисон. Я люблю тебя». Они встречаются взглядами, одна пара глаз всё ещё красная и опухшая, а слова трудно поддаются, но он говорит это, и его лицо будто начинает светиться. Джисон признаёт, что скучал по этому. «Я люблю тебя», — он повторяет, будто хочет распробовать слова, вертящиеся у него на языке, и это можно слушать вечно. «Ты не обязан отвечать мне взаимностью, хён. Нам незачем спешить», — Джисону становиться всё сложнее сдерживать свои эмоции после признания. «Я знаю. Но я люблю тебя. Люблю тебя за то, что ты есть и кем будешь». Наконец он засыпает, и Джисон знает, что никакой кошмар не разбудит его в этот раз. Джисон наблюдает за ним некоторое время, подмечая всё: форму носа и трепетание ресниц, аккуратные маленькие губы и нежную кожу. Он хочет их расцеловать и убедиться, что Минхо знает, как сильно он любим. Но пока Минхо в объятиях сна, это может подождать. У них есть время, и сейчас важно только то, что Минхо знает, что Джисон любит. «Спокойной ночи, хён», — произносит Джисон и засыпает, как только первые лучи солнца начинают наполнять темноту комнаты. Маленькими и медленными шагами всё становится лучше. Джисону кажется, что сам Минхо не замечает эти изменения, но для него они весомые, и он гордится. Улучшения прячутся в мелочах: Минхо готовит рамён два дня спустя; Минхо крадёт шарф Феликса, чтобы надеть его на следующий день; Минхо глупо шутит во время репетиции спустя неделю; Минхо встречается взглядом с Джисоном и улыбается, держит руку Джисона и старается изо всех сил, чтобы рассказать хотя бы одному человеку, если думает, что нуждается в помощи. Правда, иногда всё становится только хуже. Одним днём Минхо роняет стакан, и его настроение разбивается вместе с ним. Он пропускает движение в хореографии и не может собраться с мыслями обратно. Он проливает соус ттеокбокки на стол и почти плачет на кухне. «Я ненавижу, что чувствую себя так. Я просто хочу, чтобы мне стало лучше прямо сейчас, Джисон-и», — Джисон же старается не показывать, как он, в свою очередь, ненавидит хрипотцу в голосе Минхо, ставшей чем-то обычным для старшего. «Тебе лучше, хён, и будет ещё лучше. Мы пройдём через это вместе». Тем не менее дата их камбэка приближается, нависая над их головами, но вместо того, чтобы испытывать стресс, Минхо черпает из этого энергию, желая встретиться с фанатами. «Хочу, чтобы в их глазах я делал прогресс, — говорит Минхо как раз тогда, когда они валяются в кровати, имея свободное время. — Я хочу показать им, как сильно трудился. Хочу, чтобы они были счастливы». «Они неописуемо горды тобой, знаешь? —Джисон выглядит спокойным, прижимаясь губами ко лбу и носу старшего, а внутри сердце танцует в счастливом вальсе из-за человека напротив. — Я так горд тобой, хён». Минхо просто улыбается, нежно и сахарно, и даже слаще, чем тогда в первый раз за долгое время. Лицо — открытая книга, так и читай: «Свет в моих глазах — это твоё отражение, румянец на щеках — мои чувства к тебе, улыбка губ — твоя заслуга». И Джисон знает, что в голове у Минхо сейчас. «Я люблю тебя, — три слова, что лучше любых драгоценностей мира. — Я так сильно тебя люблю. Любого тебя. Навсегда». Минхо старается прикрыть свою, по его мнению, глупую улыбку ладонью, но в этом жесте Джисон находит ещё одну причину влюбляться сильнее. «Я тоже люблю тебя, — Джисон разделяет их общее счастье, — сильно и навсегда». Их окружают тишина и мягкое, тёплое, долгожданное и заработанное долгими усилиями спокойствие, за которое они держатся. Такие дни в их жизни делают всё, что есть между ними, бесценным. Пальцы беспорядочно переплетены, как и тела, и в присутствии огромного пледа и сладкого запаха шампуня Минхо, щекочущего нос, Джисон не думает, что есть что-то лучше. Они ещё долго находятся в таком положении, вглядываясь друг другу в глаза, пока от них исходит тепло, а счастье окутывает их, как невидимые шёлковые нити. Такие воспоминание нужны будут Минхо в моменты отчаяния, чтобы напомнить, как выглядит счастье. «Обнимемся?» — предлагает Минхо, стараясь не позволить своей застенчивости прорезаться сквозь голос, и дуется, когда Джисон нежно смеётся в ответ. «Мы уже». «Тогда давай поспим так, — решает Минхо, позволяя улыбке появиться на губах, и прижимает Джисона ближе к себе. — Сладких снов, Джисон-и. Люблю тебя». «Тоже тебя люблю, хён», — переполняется любовью до краев Джисон. Как только Минхо начинает медленно засыпать, всё ещё держась за Джисона, младший думает, что бесповоротно влюблён. Влюблён в него, когда тот нежен, когда сияет на сцене, когда плачет, когда ослеплён грустью. Он любит его за то, кем он является, кем будет. Джисон знает, что у Минхо будут ещё плохие дни, но остаётся, потому что хочет и никогда бы не смог уйти и потому что любит. В будущем будут дожди, в которых они будут захлёбываться, и будут серое небо и тучи, но они сделают их совместные солнечные дни бесценными и заставят ждать с нетерпением спокойствия и прорываться сквозь всё плохое вместе. Их лучшие версии недалеко, и вместе это расстояние короче и наполнено светом. Их любовь не решение всех проблем, но она помогает. И с её помощью они встретят лучшие дни вместе.Однажды