Сердце не было разбито, боль твоя совсем забыта

И прекрасен Астарты рассвет! Полный новой Надежды рассвет! Он сверкает раздольно и властно, Он не призрак летучий, о нет! Он дарует раздольно и властно Свет Надежды. Не бойся! О нет, Это благословенный рассвет! Эдгар Аллан По

       Перед рассветом сумерки особенно густые. Об этом знает каждый, но ведьмы особенно. В густом тумане за считанные минуты до появления первых лучей концентрируется зло и боль, которую оно приносит. Обычные люди этого не чувствуют, находя в темноте абсолют романтики. Обычные люди приветствуют темноту как предвестницу нежной розовощёкой Эос. Они любят не столько мрак, сколько ожидание первых лучей юного солнца.        Всего неделю назад и Сабрина находила особое очарование в шифоне рассвета, вглядывалась в пустое небо с потухшими звёздами, с предвкушением ждала появления Гелиоса в сопровождении первых оранжево-красных пиков лучей. Всего неделю назад в Книге Зверя не стояла подпись Сабрины. Неделю назад она встречалась с Харви и тогда же (всего неделю назад) ей казалось, что это навсегда. Как «навсегда» у Эдварда и Дианы. Неделю назад Томми ходил живой, завтракал с Харви, шутил и смеялся.        Неделю назад всё было иначе…        Теперь Сабрина сидит на ступеньках дома и не всматривается в сумерки. Она закрыла глаза, под её пальцами — тонкая материя ночи со светящимися глазами. Эта материя задумчиво мурлычет и подёргивает кончиком хвоста будто в неторопливом ожидании чего-то. Сабрина не спрашивает Салема: чего он ждёт. Они продолжают молчать, всматриваясь в густой туман внутри себя: непроходимые леса боли и предательств, лжи, непонимания, одиночества. Человек всегда хочет сделать как лучше, а получается как всегда. Сабрина хотела как лучше, но она человек не в полном смысле этого слова, а потому получилось у неё не то чтобы «как всегда» — получилось «только хуже сделала». И теперь она сидит, прислонившись спиной к деревянным периллам, полная молчания и непролитых слёз — сил на них не осталось, но влага собирается меж закрытых век и скапливается у основания чёрных ресниц. Её недостаточно, чтобы сорваться вниз по щекам, но уже слишком много, чтобы можно было поднять голову вверх, всматриваясь в бесконечный кусок неба, и высушить их, моргнув пару раз.        «Тебе никто не поможет», — Амброуз кинул на Сабрину последний долгий взгляд, умоляя остановиться и передумать. Не найдя и крохи отклика здравомыслия, он ушёл, как сделали это все до него. Развернулся и покинул комнату в тот момент, когда Сабрина думала: пусть её хоть трижды покинет целый мир, Амброуз останется рядом.        Салем дёрнул мягким ухом и приоткрыл один глаз: в их единение вмешался кто-то третий. Он стоял на пороге дома с пузатой глиняной чашкой тёмно-синего цвета. Из чашки шёл пар, кудрями поднимаясь вверх и растворяясь в утренней свежести. Сабрина уловила движение фамильяра и тоже открыла глаза, поворачивая голову в сторону двери. В этот момент крышу над домом окропили первые рассветные лучи, светлой пылью они скатывались по черепице и застывали в воздухе, опережая солнечную колесницу.        Амброуз сделал шаг вперёд. Полы тёмно-вишнёвого халата распахнулись, открывая вид на шёлковую пижаму: короткие шорты и такую же сорочку в мелкую восточную роспись. Пар из кружки снова завихрился, оставляя в воздухе стылый след. Этот Амброуз и тот, из воспоминаний, — два разных колдуна. Один ядовитый и жёсткий, второй совсем домашний и по-особенному родной.        Несколько секунд два Амброуза — из воспоминаний и настоящий — соединялись в один образ. Чем ближе подходил, шелестя халатом, настоящий Амброуз, тем сильнее извивался вокруг Сабрины запах лаванды.        — Эй, Салем, — Амброуз присел на ступеньку рядом с Сабриной, всё ещё держа в руках исходящую ароматным паром кружку.        — Мяу, — Салем поднял мордочку с колен Сабрины и открыл оба глаза. Теперь, при свете солнечных лучей, он выглядел как адепт уходящей ночи.        — Будь хорошим фамильяром, оставь нас одних.        Салем посмотрел на Сабрину. Та невесомо кивнула, и кот мягко спрыгнул с её колен. Высокомерно задрав хвост, он неспешно поднялся по крутым ступеням и скрылся за приоткрытой дверью в дом.        — Чай с лавандой, — Амброуз протянул Сабрине кружку. — Пей, сестрица, хорошо помогает при стрессе и депрессии.        Сабрина взяла кружку. Её обжигающе-тёплые бока согрели прохладные пальцы. Перед тем как сделать первый глоток, она произнесла:        — У меня нет депрессии.        — Как скажешь. Пей.        Из-за синих стенок кружки жидкость внутри выглядела тёмной, как кровь, но с первого же глотка на языке заплясала цветочная феерия. Она осела во рту приятным послевкусием и спустилась вниз, согревая внутренности.        — Очень вкусно… спасибо.        Амброуз улыбнулся и придвинулся ближе. Одной рукой он обнял Сабрину за плечи, второй поправил её пепельно-белые гладкие волосы. Уже завтра им двоим предстоит вернуться в Академию. Сабрине — забыть свою школьную жизнь и неудавшуюся любовь с глупым именем «Харви», Амброузу… Впрочем, его как раз всё устраивало. Он, впервые за долгие годы, мог безнаказанно выйти за пределы дома, но если бы ему предоставили выбор между свободой и счастьем Сабрины, он бы выбрал второй вариант.        Сабрина в его руках застыла непокорной каменно-глиняной статуэткой. Её напряжённые плечи поднимались в такт дыханию, глаза смотрели в тёмную рябь виднеющегося вдали леса, пальцы сжимали остывающие бока кружки. Она не доверяла ему. Боялась повторения. Утонула в своём одиночестве, смирилась с непониманием, готовилась принять на себя новую роль, примерить вновь красное платьице с кружевным воротничком. Наверняка на прикроватной тумбочке её уже дожидалась тёмная помада и новый, более тяжёлый и сладкий, парфюм. Но сейчас она всё ещё Сабрина, его сестрица, его любовь и проклятье.        — Я не должен был бросать тебя тогда, — Амброуз поцеловал Сабрину в прохладный лоб. Как покойницу. Он хоронил свою старую Сабрину, он готовился к её новой версии, доработанной и улучшенной Тёмным Владыкой. — Должен был остаться. Помочь. Я хотел как лучше, жизнь до сих пор не научила меня тому, что «как лучше» не будет никогда. Прости меня.        — Амброуз…        — М? — Амброуз вплёл в мягкие волосы Сабрины свои пальцы, спустился вниз, к шее, и притянул её ближе. Она всё ещё оставалось застывшей куклой, он приблизился сам, провёл носом по родной щеке и прикрыл глаза. Сабрина не отстранялась.        — Амброзия — пища богов. Она делала их бессмертными, но как так получилось, что для простых людей это растение оказалось ядом? Такая глупая насмешка судьбы, разве нет?        — Многие боги избирали себе любовников, и тогда, когда простые смертные становились их приближёнными, священный нектар амброзии делал бессмертными и их плоть. В жилах их начинал течь нетленный прозрачный ихор. А после ихором стали называть всю гниль и грязь, которую только способно сотворить человеческое тело. Разве это насмешка судьбы? Я считаю, это примеры того, как по-разному трактуют явления боги и смертные.        Сабрина молчала. Она отпила ещё глоток душистого чая только для того, чтобы избавить себя от необходимости отвечать. Затем последовал ещё глоток и ещё, и в конце концов чай закончился. Амброуз мягко вынул из её пальцев осиротевшую чашку и отставил в сторону.        — Я для тебя яд, Сабрина?        — Теперь я больше ведьма, чем человек, Амброуз. Я не знаю.        Сабрина выдохнула и зажмурилась, влага с ресниц наконец сорвалась вниз. Плечи расслабились, и вся она отпустила себя: разжала пальцы и колени, положила голову на тёплую грудь Амброуза, чувствуя щекой ласку шёлковой ткани.        Амброуз чуть отстранился, приподнял её голову, заглянул в глаза, через них добираясь до самой сути, до обнажённой и уязвимой души. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Подушечкой пальцев Амброуз поглаживал линию роста волос на шее Сабрины, периодически задевал сдерживающую их чёрную ленту. Взгляд тёмных глаз почти загипнотизировал Сабрину. Он впитывал в себя каждую частицу солнечного света, отражал её, блестел сливающимся с радужкой зрачком. Сабрина даже не сразу поняла, что Амброуз что-то говорит — так долго она смотрела на него, пока в голове всплывали различные видения её крамольных желаний.        — Сердце не было разбито, боль твоя совсем забыта. Сердце не было разбито, боль твоя совсем забыта…        — Брось, Амброуз, — очнулась Сабрина, — ты же знаешь, это не работает на членах семьи.        — …Сердце не было разбито, боль твоя совсем забыта.        Стало легче. Будто Дамоклов меч, висящий над ней долгие дни, вдруг с грохотом обрушился на кого-то другого. Будто разбитое сердце натёрли мазью тётушки Хильды. Будто всё то, что происходило с Сабриной, осталось в прошлом и больше не болело.        — Легче? — прошептал Амброуз.        — Да… — растерянно ответила Сабрина. Она прикрыла глаза и прислушалась к себе. Каждый отголосок боли остался в памяти, но больше не ранил сердце. Так, будто прошло много-много лет, и всё это осталось печальным воспоминанием.        — Это не должно работать на членах семьи, потому что в нормальных семьях не испытывают друг к другу того же, что мы. Это богомерзкое для простых смертных чувство даёт нам бесконечно много сил, Сабрина. Бесконечно много возможностей. Мы вернёмся в Академию вместе. Я буду рядом.        Амброуз шептал ей в самые губы. Считаные секунды и миллиметры отделяли их от греха лжецеркви, от прославленного Тёмным Владыкой порока. Считанные секунды и миллиметры отделяли их от самого сокровенного, от тайны, не способной открыться никому более, кроме них самих, от источника душевных сил и особой близости.        — Как же Люк?        — Люк — это прихоть тела, Сабрина. А ты — моя душа.        Амброуз подался ещё ближе. Их губы прикоснулись друг к другу и застыли на несколько долгих секунд. Амброуз никогда не был обычным колдуном — в нём мудрость веков, остроумие богов и оковы очарования, в нём сотни сейфов для сотни секретов Сабрины, в нём тысячи ключей к её изменчивому сердцу. В нём секрет ихора и амброзии, нетленной крови и нектара бессмертия, гнили и яда. В нём всегда хранилось всё, что нужно Сабрине.        Сабрина подалась вперёд, опустила руку на голое, расцелованное холодом, колено Амброуза, ощутила под пальцами стаю упругих мурашек и почувствовала, как точно такая же стая разлетается от затылка по всему телу сразу же после того, как Амброуз обнял её второй рукой за талию.        Рассветное солнце рассыпало по жухлой траве россыпь драгоценных шпинелей, озолотило макушки деревьев, вдохнуло в воздух новую жизнь. Гелиос в колеснице только начинал свой долгий путь. На лестнице, в обнимку, сидели двое: ведьма, свернувшаяся под боком у своего брата, и колдун, обнимающий своё любимое проклятье, от которого он не отрёкся бы даже под страхом смертной казни. Рядом с ними стояла пустая глиняная чашка. Из дома, насквозь пропитанного магией, по своим очень важным делам выходил фамильяр в облике чёрного кота.        Рассвет отбрасывал свои розовые лучи всюду. День только начинался. На лестнице, в обнимку, сидели двое. Тонкий расслабленный силуэт девушки, свернувшейся под боком у широкоплечего парня, и сам парень, обнимающий свою сестрицу. Рядом с ними стояла пустая глиняная чашка. Из дома на утреннюю охоту выходил не выспавшийся и голодный чёрный кот.        «Всякая вещь — это то, что мы хотим в ней видеть, — думал Амброуз. — Не плохо бы вернуться в дом и доспать остаток утра под тёплым одеялом рядом с Сабриной».