***
Шастун не расстается с телефоном ни на миг, чувствуя зависимость от него, совсем не меньшую, чем от сигарет. Наверное, таким способом он просто пытается расслабиться и убрать стресс — Антон не знает. Иногда ему необходимо побыть одному, спрятаться ото всех, утыкаясь носом в экран, как обычно он прячет свои выпирающие ребра за мешковатыми худи и рубашками. То, что его метаболизм заметно замедляется, даёт понять, что Антон неумолимо приближается к опасной цифре в тридцать лет и что на один шаг становится ближе к смерти. Не то чтобы его пугала старость или лишний на теле жир, он всё-таки не Арсений Попов, но когда всё чаще из зеркала на тебя близоруко щурится опухшее и небритое нечто, приятного мало. День рождения — веселый праздник, но Антону не очень-то и весело его ждать. Когда он в последний раз по-настоящему и искренне радовался подаркам? В лет тринадцать? Антон не помнит. Вся эта публичная жизнь настолько сильно поглотила его, что думать о таких вещах просто-напросто нет времени. Тут бы выцепить полчаса, чтобы нормально пожрать, а не это всё.***
Когда Антон находит в своём директе сообщение от благодарного зрителя, в котором только ёмкое: «ебаный лицемер», Антон лишь грустно, но и с неким одобрением хмыкает. Надо же, хоть кто-то смотрит туда, куда нужно, а не на его красивенькое личико. Оказывается, не всё с ними, зрителями, потеряно. Антон думает: а кто сейчас не лицемерит? Остались ли такие люди? Шастун вспоминает Арсения, каким тот бывает милым на сцене и в какой пиздец превращается, когда заходит в гримёрку. Когда Попов уставший, то становится не просто злым, а каким-то лютым, а если ещё и неосторожно сталкивается с Матвиенко, то быть беде. Зрелище на самом деле страшное. В такие моменты его лучше не трогать, но Арсений, как и сам Антон, старается. Старается быть лучше, хоть и получается у него из рук вон плохо. А Серёга говорит слова, словно раздает пощёчины, мол, это он ещё паинька, пока ты, Антошка, рядом. Стесняется тебя, наверное. Или любит. Матвиенко хохочет победным басом, когда видит, как в глазах Антона появляется бегущая строка из слипшихся слов: «Чивоблять?», но после этого Серый, будто бы невзначай, уходит по делам, а Попова в такие моменты обычно рядом не бывает, поэтому Шастун остается один на один с осознанием чего-то пугающего и смущающего одновременно. Не то чтобы Антон не замечал, как Арсений становится заметно мягче, когда с ним. Даже голос у него получается каким-то более спокойным и будто бы ласковым. И тогда Антон думает, что, наверное, это лицемерие или, наверное, это обман. Он думает ещё много чего, но всё мысли из головы, словно выстрелом, выбивает взгляд Арсения. Вот вы вроде бы играете все вместе на сцене, примеряете на себя идиотские роли вроде шлюхи-табуретки (как это вообще, блять, показывать?), и всё идет хорошо. Зрители смеются, кто-то даже кричит стаей чаек, Антон плевать на всё это хотел, когда Попов вот так на него смотрит. Не как на табуретку или даже не как на шлюху, чего уж там, а как на кого-то особенного, что ли. И Шастун думает «зачем?», а потом думает «почему?», а потом не думает ни о чём. Приглушенный свет дарит какой-то ублюдский эффект интимности, и если бы не мелькающие рядом Позов с Матвиенко и орущий Стас, то мгновение могло длиться дольше. И, быть может, тогда Антон и смог бы найти ответы на свои вопросы в глазах человека напротив. Для Попова, наверное, всё настолько очевидно, что и слов не надо, но Антон бывает до ужаса мнительным, особенно когда приближается день его рождения и особенно когда ему вот-вот стукнет двадцать восемь лет. Радует, что хотя бы в клуб «двадцать семь» он так и не вступил, поэтому повод отметить всё-таки есть, хотя Антон даже не рок-музыкант, не рэпер на худой конец, но лучше пить по поводу, чем без него.***
Знаете, вряд ли что-то может удивить человека, чей достаток позволяет приобрести для себя практически, что угодно. Брэндовые вещи — держите, поездки на лучшие курорты — пожалуйста, футболка, с изображением хлеба, который похож на член — бесценно. На самом деле Попов умеет удивлять, и не то чтобы он делает это намеренно. Мол, вот такая вот идея пришла, Антошка. Батон Шастун. Звучит тупорыло, всё как ты любишь. На самом деле эта злосчастная футболка настолько сильно трогает его за живое, что Антон почти готов заплакать. Только надо держать лицо, поэтому он крепко обнимает Арсения и говорит ему тихо на ухо «спасибо». Антон отчаянно надеется, что Арсений поймет, потому что, в отличие от Попова, Антон говорит не взглядами, он говорит прикосновениями. Аккуратное поглаживание по руке, чтобы привлечь к себе внимание, чуть сжать запястье — показать, что ты рядом, крепкое объятие, чтобы в человека почти врасти корнями, это…привязанность? Благодарность? Что это? Что это, когда объятия с Поповым? Антон вдруг вспоминает Матвиенко с его фразой о том, что Арс старается быть лучше перед Антоном. Для Антона. И все эти мимолетные, словно бы невзначай, знаки внимания, подарки, почти что чтение мыслей вдруг обретает свою очевидную логику.***
День рождения Антона проходит относительно весело, они все сидят в дурацких колпачках, будто им по десять, но иногда так хочется почувствовать себя ребёнком, притвориться, что ты не понимаешь очевидного и брать ответственность на себя не желаешь. «Так ведь проще, правда, Антон?» И когда праздник подходит к концу и гости постепенно разъезжаются по домам, Антон спускается на улицу, чтобы проводить уцелевших. Ира машет им рукой из окна, потому что после выпитого голова у неё кружится и выходить на ветер, который растреплет прическу, себе дороже. Они остаются на улице вдвоем, Матвиенко почему-то оставляет Арсения одного и уезжает. Единственный трезвенник в клубе алкашей-неудачников. Арс закуривает, Антон тоже, они отходят от дома последнего совсем недалеко, блядский «Убер» задерживается, как по заказу, и Антон не знает, что говорить, но зато знает Попов. Ему всегда есть что сказать. — Так странно, что я помню тебя совсем мелким ещё. — Арс усмехается. — Будто это было вчера, ты таким стеснительным был постоянно. — Попов выпускает дым из приоткрытых губ и поднимает голову к небу, луна какая-то болезненно желтая, смотрит на них с небес. — С мокрыми ладошками. Антон почему-то густо краснеет и оттого совсем немного злится. — Спасибо, что напоминаешь. — Антон поджимает губы. — Про ладошки. И Попов так дико смеется до противных дорожек слёз из глаз, что почти падает на колени, но Антон помогает ему стоять ровно. Тогда Арс как-то блаженно выдыхает и смотрит Антону прямо в глаза. Открыто и доверчиво. — Ничего так и не изменилось, Антон. — Арсений тыкает указательным пальцем Антону аккурат в точку между бровей. — Только хмуришься ты теперь чаще, а глаза так и остались наивные, как у оленёнка. Антон перехватывает его руку. — Если ты думаешь, что я не вижу, то ты ошибаешься. — И что ты видишь? Когда Попов становится таким вдруг внезапно серьезным и почти трезвым, у Антона всё в животе скручивается узлом, резко ощущается эта разница между ними. Почти что пропасть. Словно бы Антон глупый и маленький пиздюк, которому многое прощаешь, в том числе жестокость и эгоизм. Но молчание затягивается, а Шастун как-то неприлично долго медлит с ответом, поэтому Арс говорит «мне пора», он говорит «машина ждёт», и Антон не выдерживает и вцепляется в Арсения руками так отчаянно, словно прямо сейчас его заберут на фронт и они никогда больше не встретятся. Антону так тяжело даются слова, поэтому он надеется, что через это объятие сможет передать то, что невыносимо тяжким грузом ощущает к Попову, весь этот ураган чувств, который постоянно забирает у него почву из-под ног. Арсений обнимает в ответ, и от него пахнет так до одури знакомо и привычно, что Антону хочется завыть. Хочется разрыдаться, потому что он безбожно пьян и потому что он до безумия влюблён. Хочется попросить Арсения забрать его с собой, потому что Шастуну кажется, что он развалится на части, когда их объятие прекратится. И оно прекращается. Арсений говорит на прощание: «увидимся, Шаст» и ещё он говорит «с днём рождения», но глаза у него настолько печальные, что Антон осознает, Арс не понял. Арсений умеет читать по глазам, но Арсений совершенно не понимает языка прикосновений, не чувствует, как на плечах, спине и груди фантомным прикосновением-ожогом бесконтрольно и одержимо расползается горячечное: «я люблю тебя». Уже в машине он прикрывает глаза и привычно смиряется с положением вещей. В кармане пальто находит шуршащую пачку «Скитлс», но совершенно не помнит, когда успел её купить. Конфеты отдают кислым до ломоты в челюсти, совсем как невысказанные слова. Наверное, чему-то так и не суждено произойти.