Александр

I. Шум стоял такой, что невозможно было услышать даже собственные мысли, не говоря уж про грохот колес по мостовой за окном или открывающуюся дверь. Юнкерские вечера, официально «ужины у Полякова» проходили в формате безобразной пьянки, которую было слышно на весь переулок: молодые без пяти минут офицеры , отмечая увольнительную, не ограничивали себя в возлияниях, спорах, карточных играх, любовных похождениях, и все это – в доме несчастного Сергея Полякова, который, пользуясь безропотностью тетушки, имеющей просторный дом, деликатно уезжала гостить к сестре, когда любимый племянник докладывал, что желает собрать друзей. Яков Петрович Гуро был всегда приглашен на поляковские ужины, но приезжал крайне редко – веселящиеся юнкера казались ему кучкой неразумных щенков, глупых, ясноглазых и косолапых, забавных, но не самых приятных в общении, потому как вне стен училища мальчишки были развязны, пьяны, источали пошлые шутки и чересчур громкий хохот. Но сейчас ему надо было приехать – на веселую пьянку по случаю Пасхи приехал очень нужный человек – сын губернатора, мастер по кулуарным таинствам да сговорам, а именно в этом искусстве Яков Петрович, молодой и очень перспективный коллежский секретарь, упорно метивший в дознаватели, считал себя уже неплохим специалистом. Ему надо было встретиться с юношей, а встретился с целой толпой восторженных щенят, чьи лица были ему, в целом знакомы, хоть по именам он знал только хозяина ужина да губернаторского сынка. - А, Яков! – Поляков подошел к гостю нетвердой походкой, - Проходи, проходи! У нас сегодня еще юнкера из пятого корпуса, познакомься с ними сам, хорошо? - Здравствуйте, Сергей Сергеевич, - сдержанно поздоровался Гуро, не снимая перчаток, демонстрируя нежелание брататься за ручку с каждым встречным юнкером и повесой, - Зиновьев здесь? - Нет, не приехал еще, но ты выпей пока, выпей, Яков, пообщайся! – сердечно улыбался Сергей, немного виновато поднимая брови, будто его вина была в том, что Зиновьев еще не приехал на веселье. Гуро оставалось только вздохнуть. Что ж, надо подождать, Зиновьев был очень нужен сегодня, дело к нему не требовало отложения. Он прошел в музыкальную залу, прихватил со стола бутылку шампанского и чистый бокал, и сел на просторный диванчик, на другом краю которого сидел очень компактный молодой человек, до самых колен закрытый развернутой газетой. Ну, Гуро сюда не общаться пришел, так что навязываться в общество «газеты», положившей ногу на ногу, не стал. Но спустя пару минут из-за газеты протянули пустой бокал. - Я слышу, у вас шампанское, - раздался спокойный и совершенно трезвый голос, - Не нальете мне немного? Гуро хищно улыбнулся, наполнил бокал, оценивая маленькую аккуратную белую ручку, тут же спрятавшуюся за газету. Прелесть какая. Что, щенков разбавили хитрыми осторожными котятами? Или этот мальчик эпатирует тут? Наконец, газета сложена, и за ней, как оказалось, сидел совсем юный офицерчик: рыжие волосы, сейчас небрежно растрепанные, зеленые глаза, по-девичьи яркие и пухлые губы, ладненькое телосложение и очаровательная улыбка. - Простите, зачитался. Александр Христофорович Бинх, - протянул руку без перчатки офицер. - Яков Петрович Гуро, - секретарь поспешил стянуть перчатку, чтобы коснуться молочно-белой кожи, оценить ее мягкость, внутренне растекаясь подобно льду на солнце, - Приятно познакомиться, Саша. - Александр, - неожиданно резко поправил нового знакомца офицерчик, сверкнув зеленым огнем, - Александр. И только так. «Ах, Сашенька, херувим вы, грязи не видавший, а все туда же – Александр!» - снисходительно подумал про себя Яков, а сам только улыбнулся. Пусть. II. Рыжий немец стал частым гостем в доме Гуро на Лиговке. Прибегал в любой увольнительный хоть на пару часов. Они спорили до хрипоты, пили шампанское, иногда хитрый Яков Петрович, желая продержать очаровательного гостя подольше, подливал ему чаще, от чего Александр Христофорович быстро пьянел и, поминутно извиняясь, отправлялся в спальную, повиснув на шее у Гуро. А тот и рад был. Когда Бинх отключался, едва расстегнув ремень и мундир, Яков садился рядом и наблюдал за спокойным лицом, подрагивающими рыжими ресницами, полуоткрытыми губами, так по-детски и доверчиво склоненной головой… Но Яков никогда не трогал спящего, хотя руки так и чесались то поправить воротничок, то убрать с высокого чистого лба рыжий локон, то положить ладонь на офицерскую грудь и слушать, как бьется в ней горячее юношеское сердце. - Что ж Вы, Сашенька, не держите себя в руках? – сокрушался Гуро шепотом. И вздрагивал, услышав в ответ не шибко внятное, но суровое: - А-лек-сандр…. – после чего Бинх засыпал уже до самого утра. - Яков Петрович, - бледный как смерть Бинх возник на пороге дома Гуро ранним утром, едва ли после рассвета, - Мне нужна помощь. У вас есть лекарь? Он держался за плечо, а глаза Бинха лихорадочно блестели – юноша явно добрался до дома близкого друга на мощном выбросе адреналина. Лекаря не было, но послать за ним не составило труда. Сперва так, затем – вопросы. - А что, собственно говоря?.. - Я ранен, - только теперь можно было заметить на черном мундире прокол от шпаги и блестящее от крови пятно на плече, - Не могу вернуться в часть, помогите! Лучше выговор, чем разжалование! - Бог мой, Сашенька, да что ж это…. - Александр! Яков Петрович, я же просил Вас!.. – укоризненно продолжил возмущаться, несмотря на то, что гнев отбирал много сил, а офицерчик и так с трудом стоял на ногах. - Хорошо, - покорно согласился Гуро, будучи не в настроении спорить, - Пойдемте в гостиную, ляжете. Что же произошло? - Помните Перевалова? – стиснул зубы Александр Христофорович, стаскивая окровавленный мундир, - Я вызвал его на дуэль. - А с ним что? Вы его убили, что ли? – Гуро чуть брезгливо отложил на пол (потом помоют) резко пахнущую пылью и железом одежду офицерчика, - Только не говорите, что Вас отправят под трибунал… - Вовсе нет! – раздраженно фыркнул Александр, зажимая рану четко по центру окровавленного пятна, которое было видно на белоснежной рубашке, - Он меня ранил, сам упал в обморок, когда подумал, что ранение смертельное. Он близорук, сам не понял, куда ткнул. Это не смертельно, но… Больно… Бинх не успел присесть, как, побледнев еще сильнее, вдруг обмяк как шелковая лента и начал оседать на пол. Гуро бросился к незваному, но дорогому гостю, подхватывая под мышки, не давая удариться об пол. Маленького немца держать было несложно, он был компактный, но все равно тяжелый – крепкий, мышцы так и ходят под пальцами. Ах, почему нельзя было коснуться этого юного херувима в более приятной обстановке и ситуации! – так сетовал Яков, перехватив Бинха. - Александр! Миленький! Да что же это такое! Потерпите, сейчас врач приедет, ему отсюда десять минут пешего хода, - Гуро сразу весь подобрался, перетащил раненого на диван, устроив голову на атласной подушке, - Сашенька, милый, ну скажите хоть слово!. - Я - Александр… И только так... И Вас на … на дуэль… вызову… III. Он стоял в темной низкой хате подле ледника и смотрел на тело, что неподвижно лежало перед ним. Бомгарт отказался вскрывать и Бинха, сославшись на то, что не требуется специальных навыков, чтобы догадаться, как умер бедный диканьский пристав. Рваная рана брюшной полости, повреждена печень, желудок, даже легкое задето, судя по кровяным пузырькам, застывшим на губах. - Он бы не выжил, даже если бы мы нашли его сразу после ранения, - дрожащим голосом говорил Леопольд Леопольдович, протирая очки платком, - Медицина несовершенна, мы не смогли бы спасти его с такими-то ранениями. Мы были бы бессильны… - Будете завтра хоронить, после того, как уеду, - отчеканил Гуро, и доктор кивнул. А потом он ушел, и Яков Петрович остался один на один с телом полицмейстера. Он смотрел на седые кудри, а видел рыжие тугие локоны, обрамляющие румяные щечки. Смотрел на окровавленные губы в надежде отыскать там тень той задорной улыбки, что озаряла лицо Бинха по утрам, когда удавалось сбежать на Лиговку, чтобы кинуть в открытое окно спальной Гуро плитку дорогущего шоколаду из французской лавки, а затем бегом ускакать в часть, пока не хватились. Он смотрел на руки, которые держал, пока Александр метался в горячке, вызванной глупейшим ранением на дуэли, смотрел на страшную рану на левой ладони, вспоминал, как тайком целовал это самое место, желая, чтобы его очаровательный офицерчик выкарабкался. Он смотрел на неподвижные ресницы, представляя веселый задорный взгляд, скрывающийся под мертвыми веками, взгляд ласкающий и обжигающий, столь выразительный, что мог бы довести до экстаза или убить. Он смотрел на грудь, распоротую до самого низу живота, памятуя, как сильно билось внутри пылкое сердце, какой заразительный смех крылся внутри. - Сашенька… Как же мы допустили?... Саша… «Александр», - по привычке дополнил он, украв реплику неподвижно лежавшего на леднике тела, согретого лишь парой соленых капель, что сорвались с подбородка Якова. - Сашенька… И тишина ничего не ответила ему.