Сплав

Он держит руки в карманах и сжимает едва гнущимися пальцами кольцо. Драгоценный металл уже давно нагрелся, оставляя по себе запах на коже. Коробочку Бакуго принципиально не брал, потому что коробочек в виде дерьмоволосых камней и красных гор не бывает. А он хочет всучить этому лыбистому куску солнца кольцо сразу в морду, ввинтить на самый острый клык, как только встретит. До конца смены всего лишь полчаса, а его крутит как юлу у входа в офис. Бакуго со всех сил держится, дабы не подпалить себе штаны и не поплавить металл с нетерплячки. В заднем кармане телефон разрывается, потому что Киришима ненавидит таскаться с бумажками под конец смены. Бакуго даже не надо догадываться, что тот ему строчит: 20:31 Бакууу, мне скучнооо 20:32 Бакудетка, тут столько всего 20:32 Спаси меня!! 20:32 Мой герой 20:33 ♡♡♡ 20:33 ))))) 20:34 Я умру под завалом из писулек быстрее, чем на геройском задании 20:36 ЭТО ЖЕ НЕ МУЖЕСТВЕННО, КАЦУКИ, ПОНИМАЕШЬ 20:36 Ты занят? 20:37 Погнали на ужин куда-то похаваем, у меня руки-желейки от писаниныыы 20:37 Или ты чет вкусненькое приготовишь?))) 20:39 НУ ПЛИЗ, БАКУГО, Я ЖЕ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ, ТЫ ЗНАЕШЬ, ДА?!! И так дальше, и в том же духе. Годы идут, а Киришима не меняется. Бакуго уверен, что Красный Бунтарь строчит ему в лайн сообщений больше, чем успевает ставить в протоколах закорючек. Он вздыхает, и губы трогает едва заметная улыбка. Фирменная улыбка такого слишком влюблённого в этого чумного кадра придурка. На часах без двадцати девять, а шило в жопе только пуще разогревается и колет острием где-то под грудиной. Вот бы вскочить да с ноги в офис и заволать на всё здание, что Киришима теперь официально ему принадлежит и пускай кто-то хоть рыпнется, уроет не глядя. Но Эйджиро, прокляните боги его сентиментальную душу, ему никогда подобного не простит. Этому подавай любовь тихую, размеренную. Тёплую. Да и Кацуки уже давно не семнадцать, чтобы вырисовывать признания на стенах многоэтажек копотью от собственных взрывов. Бакуго вертит кольцо меж пальцев, а в голову слишком настойчиво лезут разномастные картины их с Киришимой уже совместной жизни. Вот они валяются в кровати после ночной смены, а солнце так палит в лицо, что и не уснуть. Потому что шторы Кацуки в горячке ссоры недавно сжёг под самый карниз. Даже и нитки не торчит. Зато мирились потом так, что шторы, видать, нужнее их соседям, не им. Ибо смотреть те в глаза категорически отказывались ещё где-то три дня, когда стыкались во дворе-пятачке. Ну, наверное. Да кто там те дни считает вообще. Дерьмоволосый и вовсе постоянно трещит что-то пафосное о счастливых часах, которых он не наблюдает. Но в пиццерию ж несётся ураганом, лишь только те соизволят начаться. А как спит, то ворчит чёт под боком, прячась от солнца едва ли не ему в подмыху. И Бакуго же лежит, не дёргается, пусть ему горячее дыхание явственно щекочет бок, но Бакуго потерпит, лишь бы это чудо с перьями вместо причёски нормально выспалось. За новыми шторами в Икею они заглядывают как-нибудь потом, вроде бы как месяц спустя. У Эйджиро всегда подгорают блинчики по ободку, которые он старательно выливает в форме сердечек. Но Бакуго всё равно ляпает криво приготовленное тесто в джем из вишни и чмокает Киришиму в лоб, от чего тот светится пуще солнца в окнах, что в пору шторы вешать на глаза. Ведь зная обоих, такие мелочи, как что-то периодически подгоревшее, будь то блины, будь то чей-то зад, перестали их волновать немногим ранее, чем с окончания ЮЭй. Как-то на ужин Кацуки готовит их любимые онигири, откладывая себе парочку в сторонку и макая в супер-острый соус. Но Киришима всё равно умудряется отхватить кусок его порции прямо из рук и потом жалуется, что ему, блин, печёт. В который раз. Бакуго ничего не остаётся, как смотреть на этого хлещущего с горла пятилитровой бутыли воды больного, ловя себя на мысли, что слепленный в форме жопы сердца рис не так уж и плохо держит форму. Однажды Эйджиро находит один знакомый жилет при раскопках всякой всячины на дне коробки с переезда. Тот очевиднейше мал для Кацуки в размере, но всё догадывается и вспоминается в голове без труда. Тёмно-синяя ткань, пять пуговиц да белые розы по бокам. Поездка на Ай-Остров, нападение и его первый настоящий презент в виде костюма на их месяц отношений. От такого Киришиму кроет, что он зарывается пальцами в ткань, обещая себе позже её выгладить и не спалиться. Но естественно палится, когда Бакуго, гремя чем-то там, вваливается в комнату, заставая картину. Они тогда долго обнимаются, а Киришиму аж трусит от накативших эмоций. Бакуго гладит его по плечам и целует в макушку. Жилетку они прячут глубоко в шкаф, но Кацуки в шутку грозится сжечь её нафиг, вспомни Киришима о ней ещё один раз. И с того момента подранных в хлам костюмов у них меньше не становится, но как и цепких воспоминаний, в принципе, тоже. Кацуки помнит, как схватывает тактильный передоз, только допускает он Киришиму к себе. По переезду. Когда им уже не надо шкериться по углам академии, общаги и улиц. Когда они заводят свой собственный уголок, обычную однушку-студию. Когда выкрашивают кухню в ядерный красный, а комнату оставляют в тёмных тонах, закидывая жёлтое бельё и шторы. Отлепить тогда от себя эту аложопую коалу не выходит совсем, и Кацуки оказывается зарытым в человеческий кокон концентрированного тепла. Его обцеловывают с головы до пят, тискают и мнут. И то, что Бакуго нравится, когда его гладят по волосам так нежно и аккуратно, а не будто готовятся вырвать клок волос на трофей, нехило ударяет осознанием по этой же белобрысой голове. Он с удовольствием в отместку зарывается в чисто вымытые волосы, распуская короткий красный хвост. Вдыхает запах, утыкается носом. Киришима на это урчит в ответ. И обнимает сильнее. В без десяти девять из офиса вываливается добрая дюжина героев. С Бакуго здороваются и машут рукой, на что тот просто кивает, ибо собственно игнор он давно перерос. Бест Джинс ему также кивает и говорит, что Киришима скоро освободится. И смеётся, что в джинсах Кацуки на самом деле неплохо, даже вид безобидней. Бакуго фыркает и показывает пряжку ремня в форме черепа, спрятанную под футболкой. У Джинса глаза закатываются под добродушный смех, что улыбается даже Кацуки. Его оставляют под зданием в гордом одиночестве, дожидаться свою необычную принцессу с бицухой и парой новых синяков. В девять ноль одну Киришима вываливается из офиса, дорассказывая очередную шутку охраннику. В сердцах бросается Бакуго на шею и начинает трещать о прошедшем дне. На улице людей в их районе мало, поэтому они позволяют себе громогласно поржать от души. Так и идут, валяя дурака, пока Бакуго не доходит до какого-то высотного здания и не решает, что пора. И закидывает их обоих на самую крышу всего одним взрывом. Киришима рефлекторно покрывается бронёй, готовый вступить сразу в драку, но Бакуго не выпускает его из кривого полуобъятья, да и на улице вроде тихо и нет никакой опасности. Чёрные ресницы-копья удивлённо хлопают у светлой щеки, и Эйджиро, оклемавшись, отменяет причуду. Но глупо клипать моргалами не перестаёт, ибо Кацуки стоит как изваяние, что в голове сразу рядом со списком покупок на вечер высвечиваются пункты всех смертных грехов и не очень. И пока у Эйджиро идёт загрузка базы косяков, Бакуго отступает на два шага, суёт руки в карманы и смотрит куда-то в сторону. Бок Киришимы замечает утечку тепла, что вынуждает удивлённо перевести взгляд на парня. Тот жуёт нижнюю губу, что аж подмывает ему в этом помочь, потому что Киришима до усрачки любит целовать этого нахмуренного ежа. Но как только пытается дёрнуться в его сторону, Бакуго вскидывается: — Эйджиро. От неожиданности Киришиму прошибает током и на миг останавливает. И дыхательную систему тоже. Бакуго теперь смотрит ему в глаза и ещё раз повторяет: — Эйджиро. Да, это явно не чудится, база виснет, сердечко тоже грозится уйти в отключку. Слышать от Бакуго своё имя слишком странно с непривычки, так редко он себе это позволяет. Но Киришима мысленно «клятвенно-преклятвенно клянётся» всё выслушать, а потом делать выводы. — Я думал обо всём, что нас связывает. И пришёл к выводу, что этого всего слишком мало. Недостаточно. Тон у Кацуки просто шкалит по уровню серьёзности. От такого аж рёбра ходуном. И Киришима не думает уже о самом худшем, нет, не паникует и не пакует вещи, не называет их «давай останемся», нет. Он делает вдох. Тот продолжает: — Поэтому я решил, что… — из кармана достаёт что-то мелкое и блестящее, едва различимое в потёмках вечера, а потом на одном дыхании продолжает: — Это нужно исправить. Дополнить. Ты — причина, почему я здесь. С тобой. И я хочу, чтобы наша связь стала ещё крепче. От сегодня и навсегда. Потому что я хочу провести эту жизнь с тобой. Выдох застряёт где-то в горле, когда Бакуго берёт его руку и надевает маленький предмет, оказавшийся аккуратным кольцом, на безымянный палец. — Кацуки… У Киришимы в горле хрипит, а того дёргает на звук имени. И руку он на секунду стискивает сильнее, что меж пальцев чувствуется давление твёрдого ободка. Киришима смотрит на сплав золота из двух цветов, постепенно вспоминая, как работают лёгкие. У него перед глазами встревоженный Кацуки, что, наверное, перепуган до чёртиков. И плевать, что они оба про-герои. Кацуки и вовсе в тройке. В неярком лунном свете у того сияет кожа, а светлые, напряжённо нахмуренные брови едва бросают тень, пока из-под лба сверкают кармином глазища. На секунду Киришима думает о будущем. Оно кажется теперь таким непоколебимо реальным, таким возможным, таким… тёплым, как ладонь у Кацуки. Перед глазами — будущее, и у Киришимы нет повода отпускать его руку. Ни сейчас. Ни потом. Никогда. Поэтому в своём решении он не сомневается, утягивая Бакуго в слишком сильные объятья. Целуя самозабвенно и глубоко. И запуская руки тому в колкие волосы и под футболку. В голове звучит набатом у обоих «мой-мой-мой», стучит, как ритм у сердца. Ведь кольцо на одном из пальцев отсвечивает золотом. Сделанное из крепкого и прочного, как они оба, сплава. Жёлто-красного.