Путём шантажа и угроз

Сэризава со смущением выдаёт: — Моя мама против того, чтобы мы жили вместе. А ещё его мама говорит, что если босс предлагает съехаться (в целях экономии, конечно, ну и потому что они хорошие друзья, для чего же ещё?), то это странно и даже подозрительно. И вообще, чтобы избежать всякой двусмысленности, нужно сразу уточнить его, босса, будущие намерения. Мама Сэризавы верит, что мужчина должен жить с женщиной и наоборот, а двое мужчин в тесной однушке — это глупо и неправильно, "чем тебе хуже жить здесь, со мной". Как хорошо, что мама самого Рейгена в этом случае абсолютно не против. Вернее, ей просто по барабану. Для Сэризавы это переломный момент, ещё одна попытка выйти из зоны комфорта, и он не до конца уверен, что справится с этим. Ведь гораздо проще жить с мамой, которая всё знает и умеет, чем учиться этому самому. О терзающих его сомнениях он не говорит, но он глупец, если думает, что Рейген не чувствует этого: за год работы вместе он научился читать его, как открытую книгу. Рейген хочет сказать: "Я уважаю тебя и твои личные границы, Сэризава, но извини, я не отступлю теперь, когда впервые понял, чего хочу от жизни" — но и он полный дурак, если не понимает, что Сэризава видит это и доверяется ему. Просто некоторые вещи по дефолту всегда остаются невысказанными. Рейген как никогда решителен (несмотря на то что выкуривает три сигареты, выпивает две чашки кофе и съедает четыре жвачки как одну), и Сэризава поощряет его, приговаривая, что его мама — женщина невероятно широкой души, что они обязательно поладят и найдут общий язык, главное здесь — благоразумие. Рейген, конечно, кивает, пока Сэризава бережно завязывает ему бордовый галстук ("Не слишком ли пёстро? Может, стоило остановиться на сером?"), а сам смущается от мысли, что в гости пригласили только его, как будто это не знакомство с родителями, а какая-то аудиенция. Кто знает — может быть, с последующей экзекуцией. "Нет, — думает Рейген. — Его мать умная, она наверняка понимает и осознаёт, какие у меня намерения, поэтому хочет поговорить с глазу на глаз. У неё ведь нет экстрасенсорных способностей, как у её сына? Вдруг она станет меня пытать или чего хуже?" — Всё в порядке? — улыбается в ответ на его задумчивость Сэризава и ослабляет узел галстука, думая, что дело в нём. Но Рейгену действительно дышится свободнее. — Ага, — говорит он. — Ну я... Пошёл. — Удачи, — Сэризава невесомо целует его в щёку, оставляя в комнате дымку трепетной усыпляющей нежности. — Жаль, что я не могу пойти с тобой, зато я наконец-то смогу познакомиться с твоей мамой. Рейгена отрезвляет: — О чём это ты? Она живёт в другом- — Мы договорились сегодня созвониться с ней по скайпу. — Вы что?! — Рейген выпучивает глаза, как рыба. — Почему ты мне ничего не сказал? Когда это вы успели номерами обменяться? — Да вот, буквально вчера, по имейлу, — Сэризава неловко чешет затылок и улыбается уголками губ. — Что-то не так? — Ох, Кацуя, — Рейген успокаивающе хлопает его по плечу. — Всё так, просто пообещай мне, что после рассказов моей мамы ты меня не бросишь. На мизинчике поклянись. Сэризава с какой-то особой торжественностью говорит "Клянусь" и даже протягивает руку, сгибая все пальцы, кроме мизинца; Рейгена пробивает на тихий безобидный смешок — "Боже, Кацуя, ну я же шучу!" — но он соединяет их мизинцы вместе, а затем не упускает возможности подержать Сэризаву за руку. Подержать чуть больше, чем следует по правилам приличия, но какая разница. — Тогда тебе тоже удачи, — говорит Рейген и выходит из офиса. Рефлекторно нащупывает в кармане бумажку с подробной инструкцией к подарку, написанной мелким, неаккуратным почерком Сэризавы: "Цветы — белые лилии, чай — с мятой, без добавления цитрусов (у неё на них аллергия), торт — как можно меньше крема или вообще без него". В голове в то же время проносятся дополнительные указания: меньше одеколона, не снимать ботинки, когда проходишь в квартиру ("Моя мама ненавидит запах мужских носков"), во время разговора смотреть только в глаза и ни за что не отказываться от добавки. Рейгену хочется ущипнуть себя, потому что такого волнения, юношеского, даже детского, чтобы руки потели и живот сводило, он не испытывал уже давно. Да и перед кем, перед женщиной в возрасте! Больше похоже на розыгрыш. Несмотря на всю эту напускную формальность, то есть дань этикету, Рейген понимает, что главное — это остаться самим собой, показать себя настоящего, с лучшей стороны (противоречие какое-то). Ведь не эти пахучие дурманные лилии хотят связать свою жизнь с Кацуей и не этот дурацкий чай, которого хватит от силы на десять кружек. Но слова всё равно не нисходят с языка, они перепутываются, сменяются, сминаются, и будет смешно до кучи, если он начнёт заикаться или мямлить, как мальчишка. Потому что он и сам не уверен, что он хочет сказать. Что он должен сказать. Он задается этим вопросом всю дорогу и даже когда перед ним открывается дверь. Причём открывается она как-то слишком легко и податливо: не слышно даже вопроса "Кто там?", словно его здесь уже ждут не первый час. Рейген вдыхает полной грудью. Невысокая, приятной наружности — как иначе? Она ведь мать Сэризавы — женщина встречает его с немым вопросом в глазах. Они молчат с несколько секунд, прежде чем Рейген, зардевшись, улыбается: — Здравствуйте, Сэризава-сан, — говорит он, топчась на месте. — А, — только и бросает она. — Вы, должно быть, Аратака Рейген? — Точно так, мэм. — Ну, проходите, — отвечает она так же монотонно и спокойно пропускает его внутрь. — Если я не ошибаюсь, вы тот самый шарлатан с телевидения, которого показывали год с лишним назад? Рейген сглатывает: это что, проверка на прочность? Или вопрос с подвохом? А молчание в данном случае — знак согласия? И вообще, галстук всё-таки нужно ещё немного ослабить. — Вы похорошели, — отмечает она со смешком, так что трудно понять, комплимент это или издевательство. Впрочем, неважно: видно, что с юмором у этой женщины всё в порядке. — Спасибо, — Рейген предпочитает игнорировать ранее заданный вопрос и проходит внутрь, подавляя рефлекторное желание разуться, так что Сэризаве-сан не приходится даже предупреждать об этом. Тем не менее, она выглядит обеспокоенной, и как только Рейген снимает пиджак, она выхватывает его и принюхивается. Спрашивает осуждающе: — Вы курите? Рейген в растерянности: какого чёрта? Он же съел жвачку и надухарился — не переборщил ли? — одеколоном, неужели запах так и не выветрился? Хотя этот серый пиджак, наверное, помнит не один десяток сигарет, так что дым уже въелся в каждую его пуговицу и нитку. Ох. Ещё один косяк. Смысла оправдываться нет, поэтому Рейген говорит: — Да, бывает. Часто бывает. Извините, сильно пахнет? — Терпимо, — Сэризава-сан вешает его пиджак на крючок. — Надеюсь, Кацуя вашей дурной привычке не последовал? — Нет, что вы. Не думаю, что он вообще хотел бы. — Ну и что вы не курите возле него, тоже надеюсь, всё-таки пассивное курение вреднее обычного, — женщина морщится и окидывает его брезгливым взглядом с головы до пят. — Знаю, знаю, само собой, — Рейген натянуто улыбается и почёсывает затылок. Чёрт, он же сам себя подставляет! Кто знал, что убить репутацию перед матерью так легко! Хотя — ему ли не знать? Слава богу, следующие десять минут — это почти молчание, состоящее из своевременных комплиментов в сторону кулинарных способностей Сэризавы-сан, второсортных анекдотов и обсуждения погоды — беспроигрышная тема. Никакой политики или искусства — слишком тонкий лёд, на котором легко поскользнуться и проехать головой. К главному вопросу они оба подходят медленно, окольными путями, через наводящие вопросы: обоим почему-то неловко касаться этой темы, как будто она — это чайник, который точно так же закипит и заставит и хозяйку, и гостя оторваться от мысленной шелухи, которой в голове наверняка собралась целая куча. Сэризава-сан наливает им в чашки равное количество кипятка, но Рейген замечает, что у неё подрагивают руки. Этому может быть десятки объяснений: она устала, она волнуется, она злится, в конце концов, на старость лет руки сами собой потеряли контроль... Но какой бы ни была причина, она служит отправной точкой для последующего диалога (гораздо более серьёзного и осмысленного): — Так какие у вас планы? — спрашивает Сэризава-сан с ударением на "вас". — Относительно совместного проживания с Кацуей или, смею предположить, самого Кацуи? Чайная заварка и вправду пахнет мятой и чем-то сладким, хочется приложиться ртом к чашке, даже если горячо и обожжёшься: губы и горло пересохли так сильно, что кажется, будто и голос сейчас осипнет, как после ночного сквозняка... Рейген чувствует, что нервничает, и ему это совсем не нравится. Откровенный вопрос застаёт его, (плохой) пример хладнокровия и рассудительности, врасплох и заставляет обратиться в себя самого — без дополнений, приукрас и декораций, каким он не был последние полчаса; он поднимает голову и находит глазами глаза Сэризавы-сан. И — к своему счастью — в них такое же волнение. "Может, я ещё смогу ей понравиться?" — Сэризава-сан, я понимаю, что вас это может удивить, — говорит он, растягивая и так донельзя растянутую мысль. — Или даже ошеломить... И всё же, позвольте признаться вам в том, что мы с Кацуей состоим в отношениях. Я имею в виду, романтических отношениях. Вы всё правильно поняли, я хочу, чтобы мы съехались как... Пара. Это почти самый длинный монолог, который он когда-либо произносил, но то, что он самый смущающий, и так понятно по его красным щекам и ушам: всё-таки, впервые в жизни ему приходится настолько серьёзно изъяснятся о любви, любви, к которой он ещё не так давно относился так же снисходительно, как относятся к ребёнку. Кровь — стритрейсер — наматывает круги из-за лихо бьющегося сердца и подступает к лицу. Рейген хочет сказать: "Хаха, видите, какой чай горячий — прямо паром обдаёт!". — И вы думаете, что я позволю вам это сделать? — скалится Сэризава-сан. — Да, думаю. Ну, рассчитываю. Э, надеюсь, — выбивается из него нервный смешок. — Что ж, а вы довольно самоуверенный молодой человек, раз знаете, — я уверена, вы знаете — что вы во всех смыслах не лучшая партия, но, тем не менее, претендуете на моего сына. Видимо, он вам действительно нравится. — Вы даже не... — начинает он мечтательно, а потом спохватывается: — То есть — "во всех смыслах"? Я, конечно, не идеал, но, мэм, я требую объяснений! — Послушайте, Рейген. Вы мужчина. Я не имею ничего против гомосексуальных отношений, но не думаете ли вы, что у них нет будущего? Если бы Кацуя нашёл себе девушку, я бы могла бы быть спокойна, потому что это в каком-то смысле потенциальная жена, а там, может быть, и мать. А здесь... Разве я могу быть спокойна при мысли, что ваши отношения, какими бы они ни были, когда-нибудь кончатся, а Кацуя... Она затаивает дыхание, и (Рейгену могло показаться) в уголках её глаз собираются слёзы. Он внимательно слушает её — ни злость, ни раздражение, ни горечь не одолевают его, он совершенно справедливо пытается войти в положение Сэризавы-сан и понять, что движет её сомнениями. — Кацуя останется один. — А, — Рейген щёлкает пальцами. — Я понял. Сэризава-сан поднимает на него свои уже морщинистые, печальные глаза и искренне удивляется его праведной улыбке. Прежде чем она успевает возмутиться, он констатирует: — Вы боитесь, что я, э, — он глядит в потолок. — Разобью вашему сыну сердце. Не хочу показаться дерзким или грубым, но не имеет значения, будь это я или девушка — с любым из нас Кацуя вправе расстаться. Или наоборот. Не все отношения вечны, не каждые из них имеют право на долгую жизнь. И это нормально. — Я тоже не хочу показаться вам дерзкой или грубой, — говорит она в ответ, и всё-таки её голос поднимается на несколько октав. — Но не лучше ли, если у моего сына заранее будет хоть какой-нибудь шанс завести семью? — Так она у нас и будет! — Вы что же, — сглатывает Серизава-сан. — Собираетесь усыновить ребёнка? — Вообще-то я планировал взять собаку, — отмахивается Рейген. — Но в долгосрочной перспективе ваш вариант вполне осуществим и главное — взаимно желаем. Вы, может быть, за дурочка меня принимаете, но я правда люблю вашего сына и мои намерения относительно него, наверное, самое серьёзное, что вообще было в моей жизни. Даже со страховкой такого не было! Сэризава-сан, до этого хмурая, даже немного проясняется, как небо после дождя, и немного, на секунду — улыбается. Очевидно, она нехотя дала Рейгену поблажку, а значит он рассуждал верно: неважно, что ты говоришь, пускай сущий пустяк, но если ты говоришь это от сердца, даже глупость приобретает вес — такой, какой ты ему даёшь. — Я знаю, что вы переживаете за Кацую, — продолжает Рейген. — Иногда я сам за него боюсь, но вовремя вспоминаю, что он не тепличный цветок и в моей гиперопеке не нуждается. Он может себя защитить, может за себя постоять. А я, будьте уверены, сделаю всё, что от меня требуется: я буду рядом с ним, я буду давать ему всю ту любовь и заботу, в которой он нуждается, я поддержу его, когда это будет нужно, и я ни за что его не предам. В этом плане я человек слова: можно обмануть клиента, потому что деньги не пахнут, но обмануть близкого человека — да я скорее на этом же галстуке повешусь! Жарко (хотя скорее слишком оживлённо), со лба, на висок и вниз, по шее, течёт пот; Рейген машинально закусывает губу, растянутую в искреннюю смущённую улыбку, руки активно жестикулируют и в конце подхватывают чашку уже остывшего, действительно вкусного чая — Кацуя не обманывал его. Да и смог бы? — М, — протягивает Рейген. — Научите меня заваривать так же? Сэризава-сан, режущая торт, спохватывается. Поднимает голову и расплывается в смешке. Так она гораздо красивее и напоминает Кацую, когда тот, услышав шутку, начинает громко и заливисто смеяться, пытаясь закрыть рот и быть тише. Рейгену эта семейность нравится всё больше и больше. — Конечно научу, если хотите. Рада признаться, что вы... Совершенно не такой, каким я вас себе представляла. Вы правда вселяете в меня уверенность, я хочу доверять вам, и я надеюсь, что это не какой-нибудь из ваших шарлатанских, гипнотических трюков, — она направляет на него нож блестящим остриём вперёд. Рейген сглатывает, а Сэризава-сан прыскает и продолжает резать торт. — Бросьте, я законопослушная гражданка. Что ж, я даю вам моё согласие, но, пожалуй, на испытательный срок. И раз уж вы забрали у меня Кацую, пообещайте, что будете навещать меня, вместе или по отдельности — значения не имеет. Не видеть сына я всё-таки не смогу. — Как я могу отказать женщине с ножом, — ухмыляется Рейген, и они оба смеются, думая каждый о своём. Торт — минимум крема — не менее вкусный, чем чай. Теперь беседа становится лёгкой, непринуждённой, идёт быстрее, стремительнее. Они многое обсуждают, хохочут, даже находят общие интересы — и ахают в одну секунду, указывая друг на друга пальцами. Разве это не забавно? Рейген не уверен, что смог угодить до конца, но он знает точно: начало положено. Абсолютно позитивное, хорошее начало, и от него он будет идти не спеша, плавно и равномерно. Сэризава-сан не уверена в своём решении на сто процентов, но она знает: такой крепкий, как скала, человек, со своими принципами и убеждениями, самоуверенный, чёрт бы его побрал, — именно такой нужен её сыну. Кто знает, что будет дальше, но чему быть, того не миновать. По дороге обратно в офис Рейген вспоминает про телефон: достаёт его из кармана, видит два пропущенных от Сэризавы и несколько восторженных смсок от мамы в духе "Где ты нашёл такого приятного молодого человека?" и "Если ты обидишь его, Рейген, я тебя из-под земли достану". Рейген выдыхает: значит, они с Кацуей сегодня оба хорошо постарались и им полагается награда — не соба, конечно. Первая ночь вместе. Он улыбается лисьей улыбкой и шагает быстрее: вот, уже видно окно, а в нём — свет.