Черви

Собачий кайф. Липкие губы разбиты в шуточной драке. У Вани они мягкие, серые. У Никиты пластиковые, но тёплые. На них запеклись чёрной пеной плотные капли крови. Никита любил пробовать новое. Ване давно было знакомо это едкое ощущение точечного покалывания во всём теле после минутного удушья. Будто в кипящих мозгах включили телевизор с помехами. Толчок пропитался токсичным запахом хлорки. Она въедалась в нос, в рот. В гноящиеся от вечного недосыпа молодые глаза. Никита душил первым, как лидер. Он скомкал в костлявых руках махровое полотенце, от сырости покрытое тёмными пятнами грибковой плесени. Наклонился над Ваней. Придавил его шею с острым кадыком, который торчал из-под тонкой кожи в мурашках и синяках. Когда он приблизился к другу и напряжённо отсчитывал секунды, почувствовал на сухом языке мерзкий привкус хлора и ржавчины. Изо рта Вани разило солёным железом. Ваня не знал, доверял ли Никите. Но Никита доверял Ване. Наивно, по-детски. — У тебя тоже гадко сейчас внутри? — спросил он. Потом отплевался на склизкий от пузырей моющего средства и зимней слякоти кафель. Ослабил хватку. — Слюни сладкие. Хуёво, — откашлялся Ваня, — давай хотя бы один раз. Ты же сам предложил мне эту собачатину. Ваня хотел быть как Никита. Мечтал стать им. Несмотря на жирные угри и спелые рыжие прыщи на лице, Никита всё равно был похож на самоуверенного ребёнка, который одним только хлопаньем светлых мальчишеских ресниц добивался всего. Из них двоих именно он был «просветителем» для Вани, предлагал делать то, что они ещё не пробовали. Но не о потребительских трендах говорил ему Никита. Нет. Он выдумывал своё. Ваня понимал, что для других он был тем, кто легко попадал под ядовитое влияние своих знакомых. Да он и сам, может, признавал, что слаб. Но Никита говорил ему, что они с ним на равных. — Так, я душу один раз и всё. Потом надо поскорее сваливать отсюда. Снаружи шарканье, — пробурчал давно сломанным голосом Никита, хотя за вонючей пластмассовой дверью туалетной кабинки его было прекрасно слышно. В семнадцать ещё беспокоишься о чужом мнении. Но человеку за дверью наплевать. Ваня с Никитой заперлись в более или менее чистой для России синей кабине рядом с гаражами. И шарканье это доносилось от зимней дачницы, толстой и красной, которая решила сходить на дорожку, пока её грязный, потный муж пристегивал прицеп к дырявому пикапу. Конечно, ей наплевать на наших друзей. — Ванча, если не сдерешь эту слюнявую ухмылку со своего лица, то не будет тебе никакого собачьего кайфа. Ты и меня смешишь, — Ване было забавно видеть, как Никита волнуется. Хотя у самого кишки так и пульсировали от адреналина. — Я заткнулся, всё… Ахах, нет, подожди… — Ваня уже дурачился. Он действительно не был таким слабаком и занудой, каким считал себя, и каким, он думал, его считали все. Все, кроме Никиты, разумеется. Но он опасно ошибался. Не считали его ни слабаком, ни кем-нибудь ещё. Никто о нём и не собирался думать. А киношный мозг Вани всё боялся стереотипа отщепенца из последних фильмов в прокате. — Вот теперь давай! — и он сделал глубокий вдох, впустив в нос и рот отвратительные миазмы и запах половых тряпок. Наконец Никита мог надавить полотенцем на тонкие сухожилия. В глазах у Вани забегали серо-чёрные тараканы с блестящими спинами и мелкими волосатыми ногами. Это то, что видит человек, который испытывает собачий кайф. Он стал медленно сползать вниз на мерзкий кафельный пол, но Никита его придержал. Мякоть мокрых ладоней подергивалась, как у того, кто проваливается в яму сна, а потом вдруг резко просыпается и не понимает, что происходит. Липко. Сладко. Темно…        Ваня Очнулся. Открыл глаза. Никита уже несколько секунд будил его лёгкими пощечинами. — Ты ещё и улыбался в отключке. Что видел? — поинтересоваться Никита и протянул руку. Когда Ваня зацепился за неё своими пальцами с разодранными костяшками, друг конвульсивно дёрнул его вверх. — Черноту видел. А как я улыбался? Никита не ответил. Он вынул покосившейся крюк из железного кольца, покрытого кипучей ржавчиной. Дверь ударилась о студеный воздух. Они разом вывалились наружу, в пространство между гаражей. — Педерасты малолетние! — огрызнулась та дачница, которая всё же для непонятного приличия отошла на несколько шагов. От неё пахло жирным кремом и морковкой. Никита с Ваней заметили, что от долгого ожидания на холоде, волосинки на её щеках оледенели и стали белыми. — Мне жалко её, — буркнул Ваня, когда они уже бежали вдоль постсоветских развалин, в которых жили чьи-то автомобили. — Почему? — Никита растянул твёрдые губы в широкой улыбке, так что сквозь сухую кожу на них проступила свежая кровь. Такая же ржавая как гаражи. — Я сейчас понял, что мы красивые, а она-нет. И понял потому, что посмотрел на неё, чёрт. Но Ваня не был просто мечтателем при друге-лидере. Он сглотнул слюну в больное горло и набросился на Никиту. Захотел толкнуть его в чёрное снежное месиво.Никита от отчима знал много приёмов. Через секунду Ваня уже лежал позвоночником на твёрдом сугробе и сплевывал снег. — Может ты её и трахнешь тогда? — Шутил Никита. Пытался залепить талым пресным снегом Ване полуоголенные щиколотки, розовые от мороза. На них по-модному были натянуты белые хлопковое носки, в которые обычно он заправлял свои штаны пижамного кроя. Но теперь на них были уже антитрендовые подкаты. Все в бурых пятнах воды из луж. Никита любил вот так просто валяться на земле. Валяться как Черви. Они с Ваней смеялись. Несколько секунд даже были счастливы. Они сбежали с замещения физры. — Встать-то сможешь? — Ещё бы! -и Ваня бодро подпрыгнул, прицокнув дорогими и бессмысленными кроссовками. Никита в свою очередь подтянул бордовые носки с дурацким принтом зелёных пальм. Они скрывали его кровавые замерзшие ссадины на волосатых лодыжках. Вельветовые брюки с закосом под девяностые в мазуте снега, пропитанного радужным бензином. Грязь и роскошь школьников. — Знаешь, — начал Никита (как так? Ваня хотел первым завести разговор…), — Знаешь, там вместо этой физры они сидят на замещении и ни хера не делают. '' Посидите тихо''. Какой смысл нас так держать, если все равно ничего не происходит. А мы могли бы это время потратить на себя. На общение, я не знаю. — Я знаю! — огрызнулся Ваня, но Никита перебил его, ну и к тому же зажал ему рот мокрой солёной рукой. — Подожди, — Никита продолжал, смешивая снег с разводами от машинного масла найками за пять тысяч, — я вот что скажу. В наших уродливых школах уродливые учителя воспитывают уродливые души. И, конечно, та дачница в разы красивее их, — и он топнул кроссовком прямо в красную слякоть. Несколько брызг даже попало Ване в лицо. — Всё для галочки. Как всегда, — бросил наконец тот. — Это ты говоришь только. А давай-ка мы это им в их морщинистые намалеванные лица скажем, а? Что, и их жалко? — Нет, -Ваня натянуто улыбнулся, -они меня кулацким подпевалой называют. Только боюсь, что из-за нашего протеста мы сгнием. Нас будут заваливать на каждом пробнике ЕГЕ. А они у нас почти каждый день. Но и, если даже мы будем стараться стоять на своём, то все равно процент того, что мы не превратимся в таких же уродливых системных животных, равен одной сотой. К чему амбиции? У Вани, всё же, неплохо шла математика. Никита преуспевал в литературе, но и в матане разбирался. Нет, они не были противоположностями. — Согласен. Нам остаётся быть только червями. Ждать и ползать. И будь что будет. — Ждать и ползать. Ползать и ждать, блять, — согласился Ваня. На развилке у гаражей, где багровела многообещающая надпись " Снос через месяц'', они разошлись по своим панельным домам. Весна. Червивый воздух. Очередной пробник ЕГЕ. Из-за него Ваню с Никитой в школе сегодня продержали до половины шестого. Все помешались, а портрет современного царя висел в кабинете литературы и смотрел на это всё со своим прищуром. Как только друзья перешагнули раздолбанный порог школы, они тут же понеслись ТУДА. «Туда» значило за школьный двор, к лысому земляному полю, расчищенному под строительство детского сада. Швепс, смешанный с водкой, в рюкзаке хилфигире. Паленом. Это у Никиты. У Вани в руках только Черви. -Высыпай их, — скомандовал Никита. — Вот так, — Ваня бросил на мокрую холодную землю пять дождевых червяков. Только пятый уже был только какой-то частью, а не целым червем, — Тут и так их много. Смотри! Только что дождь лил, вот их и принесло, чёрт. Не вляпаться бы. Был уже апрель. На Ване отцовская варёная джинсовка, а на Никите чёрный худи с крестом и красными розами на спине. Лёгкие штаны-бананы оголяли пыльные мальчишеские щиколотки. Кроссы с зимы не меняли. Они ненавидели эти видео, где у малолеток спрашивают, во что те одеты, в какие бренды. Но однако сами носили шмот по моде. Черви пахли, как земля, — сладко, но мерзко. Мелкая тёплая морось колола лицо. Ваня с Никитой сидели на корточках и наблюдали за ними. Друзья рассуждали таким образом:"Если вы так, то мы вам вот как», то есть почти детская деревенская забава была для них как бы последней формой горькой самоиронии. Руки, исписанные тригонометрическими формулами, были покрыты слизью червей. От этого ладони становились мягкими. Маленькие розовые тельца судорожно сжимались и разжимались. Цвет у них был неоднородный. В некоторых местах он переходил в грязно-серебряный, иногда даже в землянистый чёрный. Даже у червей окраска разнообразнее чем у серых школьников. — Ты видел такого? Смотри, какой жирный гад! — Никита показал Ване самого большого и активного из их пятерых друзей. Туловище червя, состоящее из тонких упругих колец, дергалось и было явно не радо знакомству с Никитой и Ваней. — Наблюдать за ними в сотню раз интереснее, чем за людьми, -прохрипел Никита. Вечно открытые окна в школьных кабинетах и пресный петербургский ветер, обнимающий его голые лодыжки, почти полностью посадили ему голос. — Согласен. Они похожи на тушки тех первоклашек из крыла началки. Только не вопят. Как только иссохшие учителя начальных классов могут смотреть на них своими каменным глазами и параллельно с этим ещё и сидеть в одноклассниках?.. -добавил Ваня, облизывая губы, от чего они становились точно такого же цвета что и черви. — Да ладно, что ты так? Просто безмозглым тушам весело и всё. Ты ведёшь себя как социопат. — Ага, кто бы говорил. Сам играешься с червями за школьным двором. Конечно, это вполне нормальное поведение социального животного! -Ваня уже начинал бояться, что только он один в мире по-настоящему хочет сбежать из этого русского трэша. Он надеялся на то, что Никита обязательно одобрит его мнение. Мысли друга, пожалуй, даже лучшего, были всегда для него очень важны.Хотя он часто не разделял их. Из-за этого Ваня много раз царапал себе синие колени пыльными кривыми ногтями. " Дружбу надо сохранять'', — слова болтались у него в голове, как жидкий керосин в мятой пластиковой бутылке. Такие бутылочки валялись у их любимых гаражей десятками. " Может, он и прав. И я просто хочу показаться не таким, как все. Тем более, он же продолжает капаться вместе со мной среди помоев. Я его знаю. Если бы ему не было интересно, он просто бы взял и послал меня. О, вот, что ещё этот придурок учудил… '' — и он поднял взгляд на Никиту, который уже успел выложить свастику на мокрой земле. Из червей. Нет, они не были нациками или ещё кем-то. Просто было скучно. Просто никаких других знаков Никита не мог вспомнить. Обычное развлечение. Друзья не беспокоились за свои дорогие штаны. Они уперлись одной ногой в землю и сидели так ещё минут пятнадцать. Поставив острый локоть на оттопыренное колено, шёпотом напевали несуществующий русский андеграунд, который теперь можно увидеть только на футболках. Потом зашагали в ларёк за чипсами. Они мечтали купить фиолетовую пачку бонда. Но боялись. Несмотря на модное убеждение, что у нас за деньги продадут все, что угодно и кому угодно, у многих потребовали паспорт. Это рассказывали ребята из параллели. Друзья шли. Белые кроссовки шлепали по пузырящемуся от тонкой плёнки воды асфальту. В ней отражались заплесневелые дома и заплесневелые лица. По традиции друзья обсуждали учительницу математики. Не могли говорить о другом. Школа выела их мозги, как черви яблоки.Слишком много времени они там проводили. От косинусов и синусов математичка состарилась рано. Но это не мешало ей заставлять решать экзамен, который рассчитан на три часа, за какие-то сорок пять минут урока. Двадцать из них она просиживала в вонючей от сладкого детского пота столовой. Наполняла себя не только знаниями, но и безвкусными макаронами низшего сорта. Никита с Ваней зашли в ларёк. Нет, там уже не работала та кассирша с перламутровыми тенями на сморщенных веках. Такие остались в девяностых. Их уже успели высмеять всякие интеллектуалы.Друзей наших встретил улыбчивый узбек Батыр. Они его знали уже три года. Каждый раз он смотрел на них с нескрываемым восхищением и каким-то любованием. Откровенно заигрывал с белокурым Никитой. — Здравствуйте! Чарешна спелая, ах, какая! Мёд. Попробуй, — Он обращался к ним только в единственном числе, — бесплатна! Никита проигнорировал предложения узбека и направился к отделу с древними пачками чипсов и сигаретами за стеклом. Продавец там был ни то узбеком, ни то татарином.Он молчал. От него пахло как от таксистов: тяжёлым мужским парфюмом, смешанным с потом и мылом. Чипсы нужны только для отвода глаз.» А то подумают, что мы только за пачкой бонд и пришли. '' Нашим друзьям надо было проверить миф о том, что у нас школьничкам продадут всё, что можно. Никита хотел заставить Ваню покупать, дергая его за рукав. Но Ваня лишь молча отнекивался. Он боялся. Как всех русских школьников, его пугало не то, что могут, "спалить на улице и поставить на учёт" , а то, что он опозорится, если потребуют паспорт. Первыми Никита попросил чипсы: — Те, с крабом. Теперь настало время самого ужасного. Никита посмотрел на Ваню. Они смеялись про себя над собой же. " Жалкие. Черви''. Но надо было проверить миф о том, что им легко продадут всё, что только можно. — И Бонд. Фиолетовый. Смесь татарина и узбека уже достал ту заветную баклажановую пачку из-под замасленного стекла. Но тут же заученным тоном вывел: — Паспорт есть?.. Развязка очевидна. Пачку чипсов, однако, взяли, хотя есть после всего этого уже не хотели. Вот они уже идут по хлюпающему асфальту. Тащат свои хрупкие от недостатка кальция и"Растишки'' кости домой. Смех и скрытый стыд. Зато память останется. Никита как всегда первым подал голос: — А мы правильно сделали. В России всё заебало, — пробормотал он уверенно, хотя продолжал от внутреннего волнения раздирать серыми ногтями мягкую ткань губ, — пусть хоть в том раздолбанном ларьке увидят, что у нас остаётся делать школьничкам. — Нет. Не понимаю. Разве червей тебе недостаточно? Это и есть наш протест. Если нет возможностей к развитию, то надо убить и малейший намёк на него. Черви. Зачем скуриваться, ради того, чтобы просто показать другим, что все пошло по пизде? -Не скуримся, — По лицу Никиты что-то проползло. Кажется, это была улыбка, -нам же не продадут. Ваня уже начинал бояться за друга. Смутный страх потерять его тёк по венам. Врезался в чёрное усталое сердце. Ваня не знал, сможет ли он остаться человеком без Никиты. Не стать быдлом. " Или уже стал'' — Его голова все чаще наполнялась отходами мыслей. Май. Были распроданы последние пособия по ЕГЕ. Культ экзаменов. Постаревшие родители выпускников отглаживали безвкусные платья на последний звонок. Прилизывались чёлки выпускниц. На улицах все ещё стоял червивый запах. Ваня и Никита ещё не закончили десятый класс. На дешёвые ленты с совковым шрифтом, Выпускник такого-то года'' смотрели с явным сочуствием. Они с удовольствием бы едко посмеялись над всем этим, но их сдерживало одно. Им выпускаться в слудующем году. В школе проводились последние итоговые контрольные, по три в один день. В кабинетах стоял запах пластика. На учеников смотрели пластмассовые лица учителей. Было душно. Наружу никого не выпускали. Еще один пробник ЕГЕ. Математика. Ничего нового. Когда закончился предпоследний день учёбы, Никита с Ваней наконец-то забрали вонючую физкультуру форму из раздевалки. Они шли по протоптанному школьному двору, болтали в червивом воздухе пакетами со сменкой и формой. — У кого ты списывал литру? Ты там дохуя написал в сочинении. Как? — поинтересовался Ваня, отхлебывая покупное ситро из столовки. — Попросил у Полины. Она всегда даст. Пока я фоткал её сочинение, начала пиарить мне её страницу на каком-то сайте, где она выкладывает свои якобы творческие работы.На что она надеется? Я, конечно, обещал ей, что посмотрю.Но уже забыл, под каким псевдонимом она пишет. Хотя Полина говорила мне его не раз, — Никита прекрасно понимал, что честным трудом в творческую элиту России эта Полина не пробьётся. Он понимал, что она может хотеть работать только для себя. Но осознавал также и то, что Полю читать не будут. — Да уж, — Ване не шла ухмылка, — очень завуалированная самореклама. О чем пишет то? — О своём. Не фанфики. — Бедняжка. Зачем? Мне вот лично плевать на её интеллектуальное дрочево. Завёл новое животное? — Мы переписываемся. Ваня выхватил пластиковую бутылку, из которой пил Никита. Допил приторное до боли ситро. Потом спросил: — Она феминистка? А то всегда одна. Претендует на ум. Задрачивается в книги. Мужским именем ещё не назвалась? Волосы уже и так цвета зеленки. Творческая же натура. Все правильно! — Не знаю. Ты не думай, что я так много с ней общаюсь. Если у неё носки с Ван Гогом, это не значит, что я считаю её самой умной и интересной. Да и вообще, пошла она! — Да всё. Как, проведаем червей? Они лучше её. Тихие и непретенциозные. Никита не очень хотел идти на стройку, к тайнику с червями, спрятанными под крышкой от чей-то банки. Но мерзкий разговор об этой "творческой'' однокласснице заставил его передумать. Так противно стало на языке, так кисло и горько одновременно. Все от того, что ему было отвратительно видеть человека, который еще пытается как-то деятельно бороться против нашей косности. " Бесполезно ведь''. Черви пока и для Никиты служили спасением. Они не боролись. Они не делали ничего. Этим и привлекали. В России лучше родиться червем, чем псевдописателем. Вне школы жизнь Никиты и Ваней, которая пока была у них одна на двоих, казалась однообразной. Поэтому вот то, что происходило с ними на следующий день внутри общеобразовательной коробки номер N. Эта писательница Полина уже через сутки забыла про Никиту и начала вешаться на Ваню. Она даже тактику не меняла. У неё не было индивидуального подхода к каждому человеку. Она механически следовала одной и той же схеме: самореклама, демонстрация своей уникальности, вымученный флирт. — Привет, — зачем-то поздоровалась она с Ваней на перемене, хотя они уже виделись на уроке и даже работали вместе в группе над заданием, — ты, наверное, не знаешь, что я пишу… Я пришлю тебе ссылочку на мой профиль. Посмотришь. Такой маленький самопиарчик, — и пропищала она это так жеманно, что Ваня почувствовал, как у него на зубах хрустел сахар. Тростниковый сахар. Поля так сказала специально, чтобы её воображаемый друг Ваня подумал: " Вот ведь глубокий самоанализ! Она готова сама признать, что рекламирует себя! '' — Посмотрю, — немного самодовольно пробубнил Ваня. Однако тогда он глазами старательно искал в толпе потных школьников Никиту. Нужно было любым способом спастись от самолюбования Поли. Неудача. Никита как раз убежал в тубзик. — А ты знаешь, — обычно больше двух слов Полина не произносила в разговоре с одноклассниками. Видимо, придумала себе новую игру, где участницей была уже не только она. Ведь раньше Полина всегда держалась обособленно, потому что так модно, так умно, потому что она же не такая, как все, нет, — твой Никита сегодня на английском чуть не вылетел из класса из-за спора с Натахой! Эта Натаха была учительницей английского. На ин. язе класс делился на группы, которые занимались в разных кабинетах. Никиту и Ваню нарочно поместили в разные группы. Поля продолжала. Ваня сидел на жестком продавленном школьном диване. Она стояла сзади. Полина бесцеремонно уперлась своими острыми локтями в его плечи. — Вы уже с ним целовались? Я бы посмотрела, — она обожала гейство и дико гордилась этим. Сама писала про геев. Этот факт тоже причисляла к причинам того, почему она не похожа на других. Поля была одной из тех слепых, кто ещё наивно полагал, что большее число подростков в России- гомофобы. Она ошибалась. Гомофобы остались среди великовозрастных. Так что в школе её кичливость про толерантность была совсем не нужна. — Слушай, — начал вставать Ваня. Он, наконец-то, увидел возвращающегося Никиту, — я почитаю. Если что, спишемся. Конечно, никто не собирался читать её работы. Ваня просто боялся эту Полю, в отличие от Никиты. Друзья прекрасно находили общий язык, когда они общались между собой. Только к другим у каждого уже был свой собственный подход. Никита открыто шёл на контакт со всеми. Ваня, к сожалению, легко шёл на контакт только с одним Никитой. Ваня никак не мог понять для себя, как можно одновременно признавать, что ничего уже в нашей грязной системе власти (если у неё вообще есть какая-нибудь система) нельзя изменить, и при этом продолжать всё равно что-то делать, с кем-то спорить. Почему Ваня с Никитой так рано поняли, что у нас всё бесполезно? Они и сами не знали. Просто больно, нет, тошно было смотреть на то, что происходит в школах, в министерстве образования. — Ну лаадно, — протянула Поля. Она явно не хотела, чтобы Никита видел её с Ваней. Игры. Но это не русский сериал. Вот друзья уже идут домой после занятий. Прошла неделя с того дня, когда Ване рассказали про спор на английском. Но только после этого Ваня решил спросить о нём поподробнее. Да, за целых семь дней с ними ничего не произошло. Жизнь в семнадцать лет уже однообразна. — Хм, в общих чертах, как бы мягче выразиться… Это был… Ёбаный пиздец, -отвечал Никита, — Натаха спросила, естественно, на английском с диким русским акцентом: » Что вы хотите сделать в будущем?» — Кажется, я уже догадываюсь, в чём, собственно, была причина спора и почему тебя чуть не вышвырнули…- Ваня облизнул высохшие и липкие от школьного ситро губы. Улыбнулся. — Да так всё и было, — в его серых глазах с маленькими остатками гноя загорелся чёрный огонь, — я сказал, что хочу съебать из России, желательно навсегда. Натаха, хоть и преподаёт английский, начала доказывать, что даже в Англии жизнь хуже чем у нас, в Россиюшке. И это все только потому, что у них платное здравоохранение и не принято менять постельное бельё. — Нашим отечественным здравоохранением тебя за бесплатно убьют, — никому, кроме, конечно, Никиты, Ваня не ответил бы так, — сказал бы правду о том, что мы с тобой уже ничего не хотим. Помнишь «надо быть как Черви?» Твои слова. — Так вот, — почти захлебывался возмущением Никита. Он не отвечал на встречный вопрос Вани, — я говорю:"Я всё понимаю. Никто там, в Англии, не ждёт с распростертыми объятьями русского гопника. Но ведь можно попробовать открыть там своё частное дело… Ваню вдруг начал пронизывать липкий, горький страх того, что он один застрял в детских играх с червями, что дружит он только с самим собой. Ваня пока не перебивал друга. Он выжидал. «Что же дальше?..» — Складки зелёных перламутровых теней на веках Натахи подсказали мне… — Никита фыркнул, улыбаясь от своей же шутки-самосмейки, — подсказали мне, что она восприняла мои слова почти как личную обиду. Представляешь, её поросячьи глаза как будто говорили: » Да, у нас плохо. Лучше жить плохо, но зато у нас, чем где попало.» И она принялась проверять мои знания истории. — Видимо, не знает, что у тебя по ней пять, — вставил Ваня. — Не суть. Говорила уже на русском: «нам нужно было время на восстановление после двух мировый войн. Наша страна пострадала от них больше всех! " — и всё в таком же роде. Назвала, по классике, меня предателем и пригрозила, что если я не замолчу, то она выкинет из класса мои вещи вместе со мной. Но для утешения пролепетала, что я сносно знаю инглиш и пусть лучше я буду работать на Россию. Никита умел всё так передать, что в глазах Вани он был безусловно прав. Но это только версия Никиты. Что произошло на самом деле знал лишь он. В школу на уроки пускают только учеников, поэтому нельзя узнать, как было на самом деле. Все разговоры только после уроков! — Восемнадцатилетний друг достал. Хочешь? , — Никита достал из рюкзака Vans ту самую пачку фиолетового бонда, — он с кнопкой, — улыбнулся Никита старому мему, — надкуси её. Будет ментолово-вишневый вкус. И ребята, которые уже только внешне были похожи на друзей, картинно закурили в кустах у школы.Дым неспеша выходил из чуть приоткрытого рта, как у человека, который выстрелил себе в Голову. Попадал в глаза, отчего они слезились. Но Никита с Ваней делали вид, будто не замечают этого. «Учителя тоже курят, пусть палят, » — думали они. Один учитель даже попросил затянуться и пошёл дальше. Россия. На питерских улицах всё ещё стоял червивый май. Последний день в десятом классе. Ни на какие экскурсии ребята не ездили. Всем всё равно. Последний урок информатики, которую почему-то преподают старухи, и всё. Линейка. Всех выгоняют на школьный двор так же быстро, как во время субботника в день рождения Ленина или, как бывает чаще, Адольфа Гитлера. — Читал? , — Поля спрашивает по очереди Ваню с Никитой. Как она выглядела, никто не помнил. Её подстриженные под мальчика зелёные волосы и модные круглые очки в сочетании с винной помадой на тонких губах не делали её образ запоминающимся. Никита с Ваней дружно сказали, что читали и что им, наверное, понравилось. Когда на линейке заиграли дурацкие пропагандисские песни про Русь и Бога, а потом внезапно старые советские, Полина затесалась в самый последний ряд родителей с телефонами и поцеловала в губы, взасос одноклассницу. Якобы она хотела, чтобы её никто не видел. Однако встала так, что Ваня с Никитой могли легко заметить её. Они и заметили. " Подружка, должно быть» — дружно подумали они. Никто из них не общался прежде с Полей. Только знали, что такой девушке стоит сказать лишь: » Я ненавижу Путина.» И всё. Она твоя. Ваня сквозь толпу с разноцветными воздушными шарами посмотрел на Никиту. Практически прокричал ему через невыносимой и давящий визг школьниц и школьников: — Подойди сюда! Никита с трудом протиснулся. — Чего? — проронил он, задев широкими и острыми плечами несколько мамочек выпускников. — Эта Полина меня пугает, — сказал ему на ухо Ваня. — А меня нет. Она самая обыкновенная. Она мне, кстати, писала вчера. Спрашивала, пойду ли я с одноклассниками отмечать конец года, то есть бухать. Там будут одни её подруги. Пойдёшь завтра? Собираемся у неё дома. — Хз, — Ване как будто воткнул в каждую пору на лице по иголке. Нет, он не ревновала.На это ему было всё равно. Да и оба они, и Никита, и Ваня, не любили Полю. Проще говоря, они вообще её не знали. Ваня не хотел отпускать Никиту в незнакомое общество каких-то псевдоинтелектуалок. Опять он, Ваня, останется один со своей ненавистью ко всему, с червями в руках и в голове. «Ну как можно хотеть быть червём и вместе с этим общаться со всеми подряд, жить нормальной жизнью?» — щелок в мыслях выедал Ваню изнутри. Он, как почти все обычные подростки, не мог задать другой такой вопрос прямо. Смешно было бы им разговаривать по душам, как два старых деда за барной стойкой под виски со льдом. Вместо этого Ваня сказал всё-таки, что пойдёт. Как бы расстроился Ваня, когда б узнал, что на самом деле думал его друг. Никита просто хотел из любопытства (надо ведь себя чем-нибудь развлекать) узнать, интересный ли Полина человек на самом деле. Точнее, хотел проверить. Сам он был убеждён, что она просто комок потребления. «Интересных людей либо задавили, либо они сами превратились в посредственностей. А такая, как она, ещё долго проживёт и будет пописывать всякий шлак для дрочеров на сайтах про фанфикшн. Суббота. Постсоветская квартира Полины. Она явно была помешана на эстетике. Над узкой кроватью в её комнате Поля развесила снимки со старого полароида. Надрываясь, косила под девяностые. В"её" квартире было всего две комнаты, включая кухню. Да и то, свою, она делила с матерью. На против кровати Полины стояла постель её матери. Мамы дома не было. От кухни и прихожей веяло книжным запахом советского режима. Шкаф в углу прихожей со статуэтками балерин и небольшими вазами-рыбами дополнял огромную и никому не нужную коллекцию Диккенса, стоявшую на полу. Половина комнаты, которая принадлежала Полине, была полностью обклеена плакатами с аниме и мангой.На той стене с узорчатыми обоями , куда упиралась кровать, висели жёлтые новогодние лампочки для создания иллюзии уюта. Японская культура поглотила русских школьников, желающих сбежать от путинской реальности. Никита развалился на протертом совковом диване под громадным постером манги.Ваня не пришёл. На пуфиках напротив пристроились две похожие друг на друга девицы, подружки Поли :тонкие шеи, коротко подстриженные волосы, безразмерные свитера. Сама она сидела на полу. Был в этой компании ещё один мальчик, но он практически все время молчал и просто вейпил. Когда все второпях выкурили свой тошнотворный Филип с арбузной кнопкой, началось...Да нет, ничего не началась. Выкурили еще по одной. Это у них был якобы творческий вечер. Полина читала что-то из своего. Ее подружки с вдумчивым видом затягивались старались показать, что слушают. На самом деле их пальцы давно дрожали. "Только бы не вырвало". И эти еще осуждали других подростков. Стадо, которое отделилось от другого стада. Ваня в это время был на площадке червей. Они лениво развалились на земле и казались мертвыми, пока их не возьмешь в руку. "Только бы не вырвало от их вида". -А твоя мать не скоро придёт? - поинтересовался Никита. - Не знаю - ответила Поля. Она поздно возвращается - проветрить успеем. Те две девушки переглянулись между собой и что-то шепнули Полини. Сейчас любят обсуждать тебя прямо перед твоим носом, как будто это незаметно. - Слушай-она отложила свои модные винтажные тетради с каракулями- ты пробовал мефедрон? "Как в типичном сериале про подростков!Неужели такое действительно со мной происходит?" - подумал Никита. Нет, об этом правда с ним говорили. -Ну наркотик. Популярный сейчас вроде... - Да, и совсем новый. Современная наука еще не научилась находить его в крови. Я нюхала-хотелось дико без остановки болтать. У Берроуза много есть всякого про вещества. Хочу написать про свой опыт. Хоть раз в жизни его попробовать стоит. -Кого, Берроуза? - ухмыльнулся Никита. Его давно интересовали вещества, как путь прочь от российской реальности. Но только он сам мог себя на них подсадить,если захочет, а не кто-то. Девушки переглянулись. Посмотрели на того немого с вейпом. -Мы пробовали. Зависимости нет, честно. Хочешь? Хоть раз в жизни, именно мефедрон - стоит. Черви в руках у Вани периодически дергались. Он оглядывался по сторонам. "Мало ли что подумают." - Не сейчас. Потом, хорошо? - сказала Полина. "Только, если я захочу сам. А то еще подумают, что я ведомый. За компанию." Как и все, Никита не просто свалился с неба. У него был отчим. Жил Никита с ним, и с матерью. Типичный случай. Семья имела неплохие доходы- родители курили Парламент, иногда и Собрание себе могли позволить. Внимание Никите уделяли мало. Его комната и их спальня как две отдельные квартиры. Единственное, что они давали сыну, - это въедающийся запах сигаретного дыма и пота. Даже если бы он был в последней стадии наркотической депрессии, даже тогда никто бы этого не заметил. В России только в пределах квартиры Никита был относительно свободен. Суббота закончилась. Компания Поли разошлась. Никита договорился о мефе. Ваня собрал червей в прозрачную бутылку школьного липтона и принёс домой в качестве домашних питомцев. "Пару дней подержу у себя. Посмотрю, сколько продержатся". Отец Вани, с которым он жил, постоянно смотрел телек. Он был рад, что ребёнок вернулся домой. На кухне, пропахшей горелым маслом, орал телевизор. Шла передача про Путина. "Путин, Путин, Путин..." Ваня смыл с холодных рук слизь червей, сел за обеденный стол. - Сегодня жареная курица. Достань из сковородки... Да тише, не бубни под нос! Не видишь, моя передача началась! - рявкнул отец, хотя сын даже ничего толком и не сказал. Ваня положил себе на совковую тарелку с птичками одну куриную голень. Он принялся есть, а в телевизоре кричали:"Лошади Пржевальского боятся людей. Однако, когда их кормил Путин, они не убегали и охотно ели из рук президента." Жир пузырился и вытекал из куриного мяса. Оно уже остыло и было почти безвкусное. Ваня давился. Очень тяжело было есть под такое. "Мы сами как эти лошади Прожевальского "- проползло у Вани в голове. Он с трудом пережевывал пищу. Папа же готовил. Из ящика продолжали вещать:" Путин выражает соболезнования семьям погибших в Дагестаге и предлагает выпить за них..." "Какая же жирная курица "- думал Ваня. Кофе был таким же невкусным. Молоко закончились. Под кофе так хотелось затянуться сигареткой, такой же горькой. "... Путин поймал огромную щуку!" -Ого,смотри-ка,ничего себе! Ведь будут каждую чешуйку у этой щуки обсуждать,- обратился к Ване отец. Однако сам с огромным интересом наблюдал за всем, что происходило на экране телевизора. "Вот бы покурить. Но надо выходить на улицу ". А на улице было холодно.