Ножичек в сердечко

К любой профессии привыкаешь. Какой бы странной она ни была. Сперва ты мечешься, но в одно прекрасное утро выходишь на смену так спокойно, будто тебе предстоит что-то вроде чистки отварной моркови в салат. Арсений знает. Арсений уже прошел этот этап. И начался другой, когда ты можешь одновременно заниматься делом и звонить другу. Потому что так — веселее. — Что у тебя на сегодня? — доносится из гарнитуры пропитой и хриплый голос Сереги. Серега не задумывается насчет чистки моркови, а значит, бухает. «Я утоплю себя в вине» и точка. Вина и вино давным-давно смешались. — Точно не влюбленная парочка, — Арсений задирает голову к маковке высотки, пока бежит ко входу. — У клиента тройное комбо: мать в раковом, девушка собирается с ним расстаться, потому что трахается с его другом. Про девушку он, понятно, еще не знает. Но скоро узнает, и тут-то в дело вступаю я. — Смотри не расплачься, сердобольный наш, — отвечает Серега и икает в наушник. — Инструмент взял? — А то ж. Тут стрелой из говна не обойдешься. Нет смысла ходить по психотерапевтам, чтобы объяснить себе рабочую рутину. Их все равно никто не услышит. Стас говорит, с божьей помощью. Но бог их не слышит тоже. Так что Арсений сфокусирован на том, чтобы просто нигде не посеять пейджер. По пейджеру приходят адреса. На этот раз — улица, номер офисного здания и буква лифта вместе с указанием точного времени. Ровно между сорок первым и сорок вторым этажом. Начнешь работу раньше положенного, считай, обосрался. И подвел Стасяна. Подводить Стасяна не хочется. Арсений кладет спортивную сумку на стол охранника и проходит сквозь рамку. Охранник оглядывает его с головы до пят. — Никогда мужика в комбинезоне не видел? — щетинится Арсений. — В таком — нет. Проходите, не задерживайте людей. Арсений и сам не хочет задерживаться, хоть и не человек. До старта остается пара минут. В лифте F играет ненавязчивая музыка. Уши закладывает от быстро набираемой высоты. В стеклянной кабине он, клиент — несложно догадаться по смурному лицу — и чувак с гуслями под мышкой. В здешней компании корпорат в русско-народном стиле? Арсений вызывает таймер на эппл вотч и отсчитывает секунды, шевеля губами, как заправский дурачок. Звонит телефон клиента. В трубке — напористая девичья речь. Я-больше-так-не-могу-давай-просто-перестанем-друг-друга-мучить. — Стоп-машина, — Арсений щелкает пальцами, и наверху прекрасно понимают его жест. Лифт замирает. Замирает клиент, голос в трубке и город за стеклом замирает тоже. Арсений быстро скидывает кроссовки, следом за ними — носки-подследники. — Вот в чем фишка комбинезонов, — говорит Арсений и ловким движением отдирает клепки на груди. — Что они уродские, Арс? — хохочет Серега на проводе. — Нет. Они снимаются одним махом, и не надо долго мудрить. Следом за комбинезоном Арсений скидывает трусы, отбрасывая их подальше босой ступней, и наклоняется к спортивной сумке. — Скучаю по простынкам, если честно, — с туманной пьяной грустью говорит Серега. — Ты и по крепостному праву скучал. И по журналу «Молоток». Может, соберешься? Из сумки Арсений достает нож, который когда-то выменял на оливковое масло. Нож его не подводил ни разу: хорошо пробивал плоть и наносил душевные раны как по учебнику. С рваным краем, кровоточащие месяцами. Словом, это было самое подходящее оружие для сложных клиентов. В моменте Арсений уже не рассуждает. Он сжимает в кулаке нож и мажет им аккурат клиенту под ребра. Попадает в нежное и эфемерное. Проворачивает рукоятку, чтобы наверняка, и тогда нож взрывается жаром. Пламя облизывает Арсению брови. Хорошо, что он позаботился об одежде: — Божественное оружие божественному Арсению. Серега вздыхает с неуместным умилением. Лицо клиента, даром, что время истончилось ниткой, темнеет. Мышцы под кожей оседают, будто ткань, которую окатили холодной водой. Арсений ненавидит эти неуловимые изменения. Когда черты смазываются или наоборот заостряются, когда пальцы начинают подрагивать. Когда сердце, пропуская от боли удар, запускается снова и стучит часто-часто, как у маленького зверька. Арсений не любит заглядывать клиентам в глаза, чтобы не увидеть лишнего. Он кидает нож в сумку, скрипит молнией и подбирает с полу одежду. Нужно успеть привести себя в порядок. — Что ты, сука, такое? Что это, блядь, за ножик в сердечко? — раздается голос за спиной. Арсений, прижав к паху носки-подследники, ошеломленно оборачивается: — Прошу прощения? К такому Стас его не готовил. Тот самый запыхавшийся от ярости гусляр-переросток меряет шагами клетку лифта. Ноздри его носа раздуты, а глаза вот-вот начнут метать молнии. — Ты его убил? — переросток трясет кулаком с кучей звенящих побрякушек. — Что ты с ним сделал? — Ничего хорошего, — честно отвечает Арсений и, предвосхищая другие вопросы, выбивает плечом панорамное стекло. Падать, зная, что ты не можешь умереть по-настоящему — не так тревожно, как отчитываться перед незнакомцем. Откуда только взялся такой. Арсения дергает вверх на невидимых крыльях, и он с горем пополам планирует еще полминуты, намертво вцепившись в спортивную сумку, а потом приземляется в районе Красной площади. Потому что кому-то очень смешно: посмотреть на голого плечистого Арсения, облепленного толпой японских туристов. — Ха-ха, — уныло говорит Арсений. — Серега, слышишь? Отвези меня, пожалуйста, домой. И одежду прихвати. Буду ждать около Кремля. — Я думал, ты никогда не перестанешь орать, — после паузы отвечает Серега. — Как говорится, визг дурной, а ситуация страшная. Никуда не отходи, скоро буду. Серега передает ему на заднее сиденье сменную одежду и подбрасывает до однушки на Никольской, где Арсений живет с незапамятных времен. После спуска с сорок второго этажа его все еще колотит. — Он не из наших, Серег. Я бы знал. Еще гусли эти… — Арс, ты сперва приди в себя. Стасу я сам наберу, договорились? — говорит Серега сочувственно. Оба сходятся на том, что никогда не видели, чтобы человек мог вот так запросто вывалиться из застывшей реальности. А уж уследить за действиями Арсения — об этом нет и речи. В подъезде Арсений шарахается от пустой кабины лифта и поднимается до квартиры на своих двоих. — О времена, — бормочет Арсений, скидывая жмущие серегины кеды. — О нравы, — вторит ему голос из единственной комнаты. Створки двери-купе игриво прикрыты, хотя Арсений всегда держит их нараспашку. Он узнает этот голос. Хорошо поставленный такой, бархатистый. Который совсем не подходит своему владельцу. — Арсений, может, ты все-таки пройдешь? Арсений раздражается. Он не любит выпендрежников покруче себя и не любит, когда в его дом вламываются без приглашения. Арсений открывает дверь и начинает копаться в гардеробе, скидывает неподходящие по размеру вещи Сереги, чтобы переодеться в свои. — Что еще ты обо мне знаешь кроме имени? — Ты частенько расхаживаешь голышом, — незнакомец смеется в ладонь и буравит его спину взглядом. Арс чувствует. — Это по работе. Но штука в том, что Арсений никогда особенно не стеснялся наготы. — Тебя зовут Арсений, и ты точно не человек. Потому что человек вряд ли выживет после падения с небоскреба. — Тонко подмечено. — И ты оставил кое-что в кабине, — он помахивает бесценным пейджером. Арсений в два прыжка набрасывается на пейджер, вцепившись нелепому гусляру в руку. Арсений готов кусать и драться, но незнакомец легко разжимает ладонь, а его лицо выражает крайнюю степень удивления. — Полегче. Я думал, что ты из тех, что «наверху». А ты, кажется, из тех, что «снизу». Арсений сидит верхом на незнакомце, зажав его руку с пейджером, и не знает, как половчее ответить: — Если ты про ад, то я не оттуда, — наконец, выжимает из себя Арсений. — Я, как бы сказать, купидон. Амур. Предтеча ванильных цитат из соцсетей. Тот уебок, который сначала помогает людям влюбляться, а потом полосует их ножами и мини-электропилами, чтобы внутри все разорвалось и облилось кровью. Снова, снова и еще раз. Потому что люди ничему не учатся. Это ведь люди. — Мне кажется, ты пессимист. — Я видел некоторое дерьмо после своих вмешательств. И у меня сформировалось мнение на этот счет. — Ясно. А я Антон. — Антон, — повторяет за ним Арсений. — Просто Антон с гуслями, который так ценит каждую секунду жизни, что влез в чужую работу. А Стасу, боссу моему, теперь улаживать проблему со стеклом. — Паша поможет, — говорит Антон. Нервы Арсения шалили еще утром. Но тут он взрывается уже совсем некрасиво: — Кто такой Паша? Ты сам кто такой? Вали из квартиры! Мне нужно скорее снять шмотки, лечь в кровать и закинуться снотворным. Не хочу думать, как чувак из лифта справится со всем без девчонки, которую любил, и которая его кинула. Антон глядит на Арсения исподлобья, не зло, не сочувственно. Кажется, он его понимает: — Раздевайся, ложись. Давай. Арсений дышит часто и неглубоко, как сильно рассерженный ребенок. Но вовремя подбирает сопли, сдергивает с бедер мягкие пижамные штаны, кидает под ноги черную с красным крестом футболку. — Доволен? — Ложись, Арсений. Я кое-что попробую. Должно помочь. Что-то есть в голосе этого Антона магнетическое, волшебно-успокаивающее, ведь Арсений и правда ложится на кровать. Антон накрывает его пледом, будто не хочет смотреть на красивого Арсения, хотя сам Арсений считает, что это дерьмо собачье — кто угодно будет рад смотреть на него целую вечность. — Ты разорвал своему клиенту сердце, а я его собрал, знаешь. Работа такая — вдохновлять. — Что-то не слыхал про гусляров-вдохновителей, — бурчит Арсений. — Но про муз-то слышал? — Дурачок? — теперь Арсений мягко смеется. — Их не существует. — Я так же про купидонов думал. Даже звучит по-смешному — «купидон». Как фарфоровая копилка или свинья надувная, или монетка, которую в автомат с жвачкой надо кидать. А она все мимо лунки пролетает. Арсений отвешивает Антону затрещину в слоу мо. Антон уворачивается и ловит языком Арсову раскрытую ладонь. — Сейчас смешно было. Антон краснеет. — Гусли любит Паша. Начальник. Говорит, что они неприметно выглядят. — Опоздал на пару столетий. Антон смеется: — Мы до ваших пейджеров еще нескоро дойдем. У меня кое-что другое есть. Антон приподнимается на боку — да, они лежат в кровати, расскажи кто об этом Арсению пару часов назад, он бы заржал покруче Антона, — и достает из кармана джинс губную гармошку. Серебряную и начищенную. Небось, такой же реликт, как нож Арсения. Антон начинает играть немудреную мелодию. Не того сорта, что играла в лифте, а нечто древнее, старое и от этого простое. Тысячи лет этой мелодии, и оттого она умиротворяет. Вселяет надежду, что все, что Арсений делает — не зря и не отвратительно. — Бог существует? — спрашивает Арсений. — Исчез в девяносто первом, — отвечает Антон, и Арсений не хочет спрашивать, в каком именно девяносто первом. — Сказал, что устал и уходит. — Так выглядит разочарование, да? — Ты мне скажи. Антон тянется поцеловать Арсения. Только Арсений уже спит, и в этом тихом сне нет сновидений, будто он проглотил целую пачку таблеток. Но на сегодня, наверное, только на сегодня, его успокоительное — Антон.