Remember?

      Она видела сына. Другого и одновременно того же, что и всегда. Да, он действительно изменился. Не сам. Нет, иначе это было бы видно по-другому. Жизнь изменила. Будущее. Жестокое само по себе, непрощающее слабостей, бьющее по ним изо всех сил. Определённо оно. И ей было грустно… Нет, не так. Ей было больно. Ужасно больно, как бывает больно матери, увидевшей, что её сын попал в беду, а она ничего не может сделать. Этот инстинкт спасти, уберечь чадо от тяжёлой участи. И она может лишь — или пока ещё? — вздыхать от бессилия, не имея возможности что-либо изменить в будущем сына.       Но не время горевать и причитать. Её взрослый сын нуждается в совете. И даже не той, что славится мудростью среди Асгардского народа. Просто матери. Просто женщины, которая его любит.       «Надо поговорить, очень надо поговорить…!» — молит её сын со слезами радости-отчаяния на глазах. И она не может отказать. Не в силах. Не имеет права.       «Конечно дорогой» — говорят её уста, в то время как хрупкие руки матери обнимают своё дитя. Утешают. Делают всё, что возможно, чтобы её маленький мальчик не горевал, не разрывал и без того терзаемое тревогами любящее сердце.       Она ведёт его в свои покои. В место, где ему будет безопасно. Комфортно. Ему нужно выговориться кому-то, излить душу и поделиться ранами на сердце. И кому как не матери разделить его боль, дать понять, что он не один, что раны затягиваются.       Он садится на край, на угол. Опускает голову, молчит, тяжело дышит. Ему нелегко, и она это знает. Но не она должна начать говорить. Она стоит и пытается не смотреть на него. И тишина вскоре прорезается его тяжёлым и печальным, неожиданно спокойным голосом. Словно она слушает исповедь.       Он рассказывает многое. Слишком многое из того, что она не хотела, не желала знать. Никогда, ни за что, даже несмотря на её дар предвидения. Будущее. Как много и как мало передаёт это слово. Оно звучит столькими оттенками и при этом бесцветно. Уникальное слово. Для её сына оно звучит одним словом. Смерть.       Саван этой прекрасной бледной девы следовал за её детьми давно. Слишком давно, чтобы вспоминать. Слишком тяжелая эта ноша — помнить то, чего не было, знать то, что не знает почти никто. Смерть шла и будет идти рядом со своими сёстрами. Там где есть Война, слышно дыхание Серой Леди. Там где бушует Чума, развевается её лёгкое летнее платье. Там где царит Голод, Вечная невеста протягивает свою прелестную, мертвенно-бледную ручку отчаявшимся. Она спасительна и губительна. И в том будущем, о котором ей говорит сын, она собрала свой урожай, срезала почти все колоски на Асгардском поле руками своих жнецов.       Сын. Её сын, сидящий сейчас в тюрьме, часть её души, такая же, как сидящий перед ней Тор, умрёт. Её народ почти весь сгинет в пучинах распрей и войн. Её родина… Исчезнет во мраке Вселенной, став достоянием истории тех, кто выжил.       Вопрос гремит для неё громом, сверкает молниями её сына. Он пахнет тягуче-сладко и в тоже время горько.       «Ты знала про Хелу?» — вопрошает он с мольбой, с надеждой на правду, не веря в то, что его мать, как и Один, знала и молчала.       Её лицо бледнеет, но Тор не видит этого.  Она была готова услышать что угодно, но только не это. Только не то, что связано с этим чертовым пророчеством о Рагнарёке. Она ненавидела его всей своей светлой душой настолько яро, что чернела от злости, словно самое темное создание Нифельхейма.       Хела… Жнец Смерти и её… дочь.        Потерянная для мужа навсегда, но не для неё. Забытая всеми и все же напоминающая о себе в снах, иногда переходящих в кошмары. Совершенное оружие, выкованное в океанах крови. Не чудовище. Не монстр. Просто Жнец Вечной Леди. И всё же…       Она помнит молодую девушку. Юную принцессу, первеницу её будущего мужа. Помнит её безмятежность, в которой виделась выправка бывалого воителя. Помнит её красоту, отражающую силы её покровительницы. Помнит её пронзительные зелёные глаза, горящие Вечным пламенем, освещающим путь прямиком к ядру её сущности. И казалось бы там нет ничего особенного:  маленькая девочка, идущая по пути завоевателя. По пути отца.       И все же…       Она видела её другой. Радующейся любой мелочи из обычной жизни. Жизни, где тебе не надо аннигилировать все сущее. Жизни, где ты не идёшь по земле, покрытой внутренностями из трупов убитых. Жизни, где можно просто собирать полевые цветы, общаться с людьми и читать любовные романы. Жизни, где можно ворваться в покои названной матери с криком «Мама, я победила!» и захватить её в сеть любящих объятий. И пусть это всего лишь обычный спор, перетекший в соревнование по шитью платьев. И пусть это так ничтожно мало в масштабах планеты. Главное, что в такие моменты она была дочерью, и её лицо было наполнено счастьем. Его не искажала тень её работы. Тень её бытия Царским Палачом.       И все же…       Она помнит тот роковой день. Тот день, который когда-нибудь да наступил. День, который омрачился для неё бездонной пустотой чёрных дыр и в тоже время сиял подобно ярчайшей из миллиардов звёзд. День, когда всё изменилось. Она помнит её глаза, в которых потухла сверхновая. Её стан, в котором читалась усталость Творца и застарелая печаль Вселенной. В тот день она полностью олицетворяла свою патронессу, такую же мертвенно-бледно-прекрасную, такую же снисходительно-горестно-ироничную. В тот день она полностью познала предательство. В тот день она в полной мере стала Жнецом Смерти.       Один. Она знала, что он тоже это уже понял. Там, в том будущем, откуда прибыл её взрослый сын. Он понял то, что она поняла в тот момент, когда Всеотец предал её. Перестал быть тем, кем она восхищалась. Стал лишь тем, кого Леди забирает с особой ноткой удовлетворения. Он изгнал Хелу, лишил того, что ей было не особо нужно, но того, что ей принадлежало по праву закона. Он обидел не просто свою дочь, он задел саму Смерть. И она не простит. Не простила. Вернулась, когда он отбыл в её чертоги, и забрала то, что ей принадлежало.       И самое страшное в том, что Фригга…не остановила его. Не сумела остановить его тогда. Не сможет остановить потом её. Не сможет обнять её и удержать клинки от жатвы. Не сможет выпросить у неё прощения… Не сможет…       «Да…» — тихо вырвалось из уст матери. И Тор увидел то, что его поразило навсегда. Он увидел скорбящую, печально-грустную, почти плачущую и пребывающую на грани истерики мать. Он понял. Он всё понял. И от этого ему внезапно захотелось пожать Одину горло. Как хотелось, как не терпелось его…сестре.       Он не хотел видеть маму такой… Никогда. И не захочет. Никогда и ни за что. Никогда.       И он начал говорить. Он пытался соскочить с той запретной темы. И видел краем искусственного глаза робкую, сияющую как радужный мост улыбку матери.       Она слушала рассказ Тора. О том, что случилось после. О том, что Смерть забрала своего Асгардского Жнеца в свои Вечные Чертоги. О том, что совершил обезумевший Верховный Жнец Серой Леди.       «… Голова в одном месте, туловище в другом. Всё равно бестолку. Я опоздал. Стою с секирой. Сам дурак дураком», — с застарелой виной-печалью говорил её сын о своём промахе. О том, как Госпожа Смерть пошутила над Творцом. О том, как… отомстила. О том, как совершила обмен двух жизней на половину Вселенной.       «Ну, какой же ты дурак, раз пришёл за советом к той, кто славится мудростью среди асгардцев.» — слова сорвались с её губ быстрее, чем мысль была осмыслена. Сын не должен узнать горькую правду. Никогда. «Это верно.» — согласился с очевидным для народа Золотого города Тор, не зная, что его мать собирается лгать ему сейчас. Дабы спасти. Дабы дать ему шанс всё вернуть. Всё, что возможно вернуть из призрачно-хрупкой хватки той, что никогда не знала поражения.       «Ты не дурак. Неудачник, безусловно», — говорила Фригга, мысленно коря себя за совершаемое действие. Её разбитому сыну нужна была опора. Опора не в ней. В самом себе. И она воспользуется всеми слабостями Тора. Во благо…       «Как-то ты резковата», — слегка вспылил её мальчик.       «А в итоге, знаешь, кто ты? Ты такой же, как все.» — она давила на больное, не имея другого выбора. Но лучше боль перетерпеть сейчас. При ней.       «Но я не должен быть таким, как все, верно?»       «Выше собственной головы прыгнуть никому не дано. Мерило человека, тем паче героя в том, насколько успешен он в этих попытках», — она сделает все, чтобы его постиг успех. Она должна вселить в него веру в успех, ведь он не герой. Не царь. Он просто её ребенок. Просто сын, ради которого она готова умереть. Просто мальчик, которого она безмерно любит.       «Мне тебя не хватает», — шепчет-плачет-обнимает её Тор, и она прекрасно знает почему. Она с утра чувствует запах ладана и холод. Сегодня, сегодня ладони Хозяйки Серых Пределов коснутся её усталых плеч.       «Мама, я должен тебя предупредить…» — пытается вернуть сын её из объятий той, что объявила себя той, которой, рано или поздно, достанутся все души. Напрасно. Фригга знала, что если не сейчас, то будущее станет ещё мрачнее. Она это видела…       «Не стоит, сынок. Исправляй свое будущее, а моё не надо», — и это горестно-печальное выражение лица матери, которое выбивает из Тора все аргументы. Так умеет смотреть только та, кто была и будет его матерью.       «Но я сейчас не об этом…» — растерявшись, лишь это может произнести любящий сын. Лишь это.       «Мне сейчас до этого дела нет», — сообщает она ему известную им обоим правду. Ей действительно сейчас нет дела до собственной кончины. Абсолютно.       Вбежавший мгновение позже Енот прервал эту мрачную тишину. И она увидела. Увидела и поняла, что у её сына есть шанс. Один из всех возможных. Он сможет обрести себя. Он сумеет.       «Эх-хэ. Здрасте. Вы, должно быть, мама?.. Всё, товар у меня. Надо уходить»       «Времени мало» — говорит Тор, поворачиваясь к матери, ожидая чего-то и ощущая, что видит её в последний раз.       «Рада, что свиделись. Будь тем, кем тебе предназначено быть.»       «Я люблю тебя, Мама» — слова сына звучат набатом в ушах. Не смыслом, не подтекстом. Эмоциями. Она чувствует, что он не верит, что говорит с ней в последний раз. Он до сих пор не верит, что он здесь в день её… смерти. В день, когда клинок…       Её объятия спасительны. Они выталкивают его из пучины. Последние объятия: «Я тоже тебя люблю.»       Он вдыхает родной запах. Он чувствует, как сильные руки нежно обволакивают его, гладя-успокаивая, не давая начаться новой истерике, говоря о том, что она всегда была и будет с ним. Всегда.       «Ешь салат, » — говорит она строго Тору, и он лишь может улыбаться в ответ. Ведь мама, она такая…       «Пора, Тор. Уходим.» — порыкивает его друг, поторапливая.       «Прощай, » — срывается с её уст это тяжелейшее слово. Неподъемное, но необходимое.       «Три… Два…» — начинает отсчитывать маленький зверёк, но оказывается перебит её сыном.       «Э, стой!» — говорит Тор, зажмурившись, с надеждой вытягивая руку. Веря, что молот отзовётся. Что он все ещё достоин.       «Чего… Чего мы ждём?»       «Иногда не сразу получается» — разъяснила она находящемуся в полном недоумении от действий Тора напарнику, улыбаясь.       И режущий воздух звук слышался все сильнее. Мьёльнир летел на зов хозяина. И ощущение знакомой рукояти в руке наполнило её сына той детской непосредственной и безудержной радостью. Она это чувствовала.       «Ахаха. Всё ещё достоин…!» — его возглас счастья навевал воспоминания о другом, похожим на этот. Об…её радости обладания молотом. Её слезах, когда он был отобран Одином. Для него. Для мальчишки, что искренне радуется  сейчас.       «О боги.»       «Прощай, мама!» — говорит её мальчик напоследок. И эти слова режут её истерзанное сердце. Она видит сына в последний раз. И слова срываются сами. Без слез. Признавая поражение в битве с Леди над своей судьбой, но не над его. Не над его.       «Прощай…»       И когда он исчезает в вспышке прыжка, она понимает, что ещё должна сделать. И пусть она просто асинья. Просто мать.       Пред Смертью все равны. Но им с Леди есть, о чем поговорить, есть, что вспомнить.       Ведь ты же помнишь меня?       Дочь.