Манекен

Для разработки новой униформы требовалась постоянная натура, примерно похожая на человека. Чтобы достичь хорошего результата необходимо воочию видеть то, что получается, а так как добровольцев стоять по нескольку часов в день не нашлось, было решено купить манекен, который бы и соответствовал параметрам любого немецкого солдата. В общем, костюмы, выходящие из-под рук уникального дизайнера, подходили всем, ведь те имели специальные ремешки для затяжек и расправки там, где та или иная часть тела была больше нормы. Работа занимала много времени, зато не могла не радовать. Но если проект будет утвержден, запустят конвейера, и тогда уже пошив будет происходить быстрее, а качество при этом не пострадает. Те места, до которых не могла дотянутся машинка приходилось сшивать самому. Стежки довольно грубые, зато крепкие и при натяжении не порвутся. Шить на себя, всё же, довольно неудобно, ведь замеры всегда не точные, размер то больше, то меньше, и с объемом он не угадывает. Требования его уже приняли к сведению, и довольно быстро решили такую глобальную проблему. Манекен был сделан на заказ, как и просил немец. Искусственное тело было подвижно во многих частях и сделано довольно реалистично, что в первые дни весьма пугало. Однако, на работу мастера он не жаловался, спокойно выполняя свои обязанности, стараясь избавиться от странных ощущений. В мастерской одному бывало порой очень скучно. Иногда тишина так сильно давила на мозг, что не сдерживая себя, Германия начинал озвучивать в слух мысли, не замечая, что уже говорит не об объеме бедра, а о вчерашнем случае на остановке. Подумав, он решил, что манекен может выполнять ещё некоторые функции, помимо простого нахождения в помещении. Например, у него отлично получается быть собеседником, и слушатель он просто прекрасный. Но не называть же его всё время «он, ты», ему нужно было имя. Недолго думая, немец дал ему простое и быстро запоминающееся имя — Ганс. Пришло оно спонтанно, и, причем, очень давно, вот только Германия, прежде, никого не встречал с таким именем. Со временем, тело Ганса покрыли надписи, обозначающие его точную величину с учетом всевозможных пробелов. Его хозяин всегда прибавлял пару сантиметров, чтобы готовая форма не была в обтяжку. Подпирая ладонью мягкие щёки, парень устало черкал по когда-то давно испорченной выкройке, в надежде расписать засохшую ручку. Приложив больше усилий, он добился лишь небольшой дырочки, и больше мучить не стал кусок пластика с чернилами, выбросив его в урну. Откинувшись назад, тот оттолкнулся от рабочего стола, освещенного небольшой лампой, и отъехал на своём кресле чуть в сторону, спинкой толкая манекен. Являясь весьма увесистой вещью с прочной стойкой, которую голыми руками тяжело поднять над полом, Ганс даже не шевельнулся и проехать дальше не дал. Выдохнув, немец развернулся к нему лицом, созерцая ничем не прикрытое тело. Не знай он, что перед ним лишь модель человека, подумал бы, что мужчину природа обделила. Вот прям очень и совсем. Обычно, половым частям тела не уделяли внимания, и делал просто прочерк, и это касалось только нижней части. Верхнюю принято выставлять напоказ, особенно если это женский манекен в магазине нижнего белья. Ганс держал правую руку перед собой, а левую прижимал к торсу. Поза такая была выбрана не случайно, как можно догадаться. Усмехнувшись, Германия поднялся, толкнув стул обратно к столу, после чего, взяв запястье манекена, расправил его руки, чувствуя, как из-за усталости эта процедура казалась сложной. Шарики суставов со скрипом меняли положение, и неплохо было бы их смазать, да только времени всё никак нет или голова прохудилась. Потянувшись до тех пор пока не услышал в ушах белый шум, как в телевизоре на пустых каналах, он выключил лампу и вышел из мастерской, закрыв за собой дверь. Стоит сказать также о том, что в последнее время эта вещь стала вести себя странно, и чуткость Германии не могла это пропустить. Он был уверен, что руки (точнее запястья) слегка опускаются, а голова поворачивается. Всего пару сантиметров, а жути нагоняет такой, что хоть в гроб падай. Странным было то, что парень мог ещё хоть как-то объяснить тот факт, что руки опускаются вниз, скорее всего, из-за тяжести материала, но вот когда они слегка поднимаются, тут уж извините. Сначала он, как и все здравомыслящие, подумал, что возможно, кто-то над ним подшучивает и специально поднимает руки манекену, только вот кто? Отец не станет такими глупостями заниматься, да и зачем это ему? А больше дома никого нет. Глюки или то, что обычно кличется как «показалось» было исключено, потому как Германия был ответственный, и жил по расписанию для своего же удобства и сохранения здоровья, голова у него не кружилась, макаронные монстры не мерещились. Вернувшись из ванны, он снова застал Ганса не в том положении, в котором оставил, но не предал этому значение, так как это, отчасти, уже стало обыденностью. Время было позднее, пора ложиться спать, потому, стянув покрывало, Германия лёг на кровать и, через какое-то время, уснул. Немец, кстати говоря, мальчиком был относительно пугливым, скорее даже впечатлительным, но в мистику и суеверия никогда не верил, хотя и любил расшатывать себе нервы всякими байками. Одна из них гласила, что всегда нужно закрывать дверцы шкафа, ведь это портал в потусторонний мир; другая же повествовала о том, как вредит держание человекоподобного существа, будь оно живым или искусственным. Не страшно, на своём веку встречалось и нечто хуже всякого «потустороннего». Из-за его скептицизма он постоянно попадал в неприятные ситуации, из которых выходил живым лишь потому, что судьба так решила. Один из неприятных случаев его биографии своим примером доказывает, что реальная жизнь страшнее всего того, что придумывают себе маленькие дети. Проснулся он часа в три ночи от сильной жажды. Спросони не замечая, куда идет, он врезался в Ганса, стоящего прямо возле двери. Жажда пропала, а вместо неё подступила тревога. Фигура весит около пятидесяти килограмм, и стояла она возле стола, но никак не перед дверью. Похлопав глазами, Германия обхватывает фигуру за торс, и, ослабшими из-за не окончательно проснувшегося тела, руками волочит по полу на законное место, пыхтя, стараясь не упустить манекен. Скрип был слышен на пару соседних комнат, да и к тому же, из-за плохого освещения, Ганс умудрился удариться об небольшую доску для черчения, но та, благо, осталась цела. Старший немец и до войны был наделён весьма чутким слухом, что в будущем мешало ему спать, поэтому, услышав возню в комнате-мастерской сына, нацист решил проверить, что там творится, и, включив свет, узрел довольно забавную картину. Его сын обнимается с манекеном, в немощных попытках поставить его на место. — Что ты делаешь? — спрашивает он, вскидывая бровь. Германия, оставив «друга», поворачивается к отцу, и, глядя тому в глаза, пытается найти то оправдание, в которое тот бы поверил. Но Рейх не поверит даже в самую чистую правду, и, честно, довольно трудно угадать, какой ответ он ожидает услышать. — Мне трудно тебе объяснить, но, чтобы ты там не подумал, это всё не правда. — сказал младший немец, и, как ни в чём не бывало, пошёл дальше на кухню за водой, из-за которой он, собственно, и поднялся. Ну, если рассуждать логически, то можно сойти с ума. Даже если бы кто-то и передвинул Ганса, он бы явно услышал. Его мастерская, и по совместительству спальня, довольно скромных размеров, обо что-то он бы обязательно ударился, взять бы ту же доску. Конечно, человек стандартной весовой категории там бы легко прошёл, не задев ничего, но Ганс — манекен. Да и повёрнут он был спиной к двери. Даже если и подумать, что он каким-то образом сам дошёл, то что, задом наперёд, что ли? Спать окончательно перехотелось, как и идти в комнату. Усевшись на диван в гостиной, он включил телевизор, и, взяв недоеденную пачку чипсов, стал постепенно забывать о случившемся. На ночь по телевизору показывают какой-то дешевый ужастик, пару занудных фильмов и очень громкую рекламу. Время близится к четырём часам ночи, а в нём ни сна, ни духа, только и хочет, что пойти и посмотреть, на месте ли Ганс, но пока колеблется. Чтобы не быть столь одиноким, он решает позвонить своему партнёру, который, к слову, тоже так проводит свои ночи, в компании с водкой. Набор цифр и продолжительные гудки. Голос, снявший трубку сипло спрашивает, кто ему звонит. Видимо, Россия недавно лёг спать, а может и вовсе пару минут назад. Германия улыбается, спрашивая, как дела. — Хреново, Гера. Чего звонишь? — стонет русский, поднимаясь с кровати, принимая сидячее положение. — Слушай, ты мне конечно не поверишь, я и сам не поверю, но… Мне кажется, что Ганс, мой манекен, живой. Звучит глупо, но… Но мне как-то не по себе. — И что мне сейчас сделать? Приехать освятить его? — недовольно-сонно спрашивает Федерация и, судя по звукам, встает с кровати. — Ну, освящать не надо, но если ты приедешь будет здорово. Сейчас, конечно, рановато, но тебе же это не помешает, да? — Буду часа через два. — бросает Россия, кладя трубку. Крепко обняв декоративную подушку, Германия снова уставился в экран, перелистывая каналы один за другим.

***

Как и обещал, Россия прибыл через два часа. Невыспавшийся, уставший и, судя по запаху, всё ещё под градусом, хотя на вид, вроде, трезвый. Это у русских талант такой. Отец у него жесткий, а выпить порой хочется. Запах скрывать он умеет, трезвость в глазах у него двадцать четыре на семь, и шпион бы из него получился бы просто прекрасный, никакой детектор лжи ему не страшен. Зайдя в незапертую квартиру, он сразу направился в комнату немца, словно включенный телевизор на кухне ему не был слышен. Толкнув дверь, русский вздрогнул и отпрянул, потирая глаза. — Гера, а твой Ганс, типа, так гостей встречает? — спрашивает тот, обходя манекен, упираясь руками в бока. Германия вздыхает, выключает телевизор и идёт в свою комнату, видя, что Ганс опять встал на место, откуда немец его пару часов сдвигал на место. — Похоже, что да. Я его не слышал, и отец, по всей видимости, тоже. Помоги его на место поставить. Поставить-то они поставили, но что-то с этим делать надо. Больше всего парень боялся, что Ганс может творить что-то помимо передвижения, может даже убить, а с чем черт не шутит? Приехавший скрещивает руки на груди и предлагает избавиться от манекена, ведь лучше пару проб с себя взять, чем бояться ночью спать, видя, как он медленно подступает к двери, если не к кровати. Младшему немцу пришлось согласится, но перед этим, он уговорил русского помочь ему одеть «друга». В подвале холодно. Одели они его в форму, которая была отклонена из-за слишком презентабельного вида, но Германии она очень нравилась, потому он подумал, что на такой красивой, как у Ганса, фигуре она бы смотрелась шикарно. Россия поднял под бок манекен, и пошёл вслед за другом, указывающий путь в подвал. Поставив Ганса рядом с большой, набитой соломой куклой, Федерация потёр ладони друг о друга, осматриваясь. — Фу, от этой барышни такая вонь, — прокомментировал тот, глядя на ручное изделие. — Это солома сгнила. Она тут давно, видишь как ткань от влаги разлагается? — Вижу, зачем она тут? — Она была… Чем-то вроде символа. Вот как у тебя на масленице чучело делают, вот так же у нас её сделали. — Мы её потом сжигаем. А вы свою в подвал убираете, что ли? — Она немного другой символ. Если порыться в её соломе можно найти иголки, пуговицы, отломанную ножку стула, ржавые булавки и так далее. — И зачем вы собираете в неё этот мусор? — Ну, считается, что все вот эти предметы обладают нехорошей силой. Не именно, что вот я куплю иголку и она нечистая, а именно всё найденное. Или подкинутое. Всё это, чтобы не перекидывать на других, складывали в эту куклу, и считалось, что она что-то вроде барьера, защищающий от нечисти. Её убрали, потому как есть предел, до которого её можно наполнять. По традиции, когда сосуд наполнится, его нужно, ну, гуманно, сжечь, но она так промокла, что суши, не суши — всё бестолку. Россия пожимает плечами и настойчиво подталкивает Германию к выходу, бубня, что не для того он, видите ли, так долго шёл. Поднявшись, русский поволок немца в ванную комнату, закрыв дверь. Прижимая того к стене, он припал к его губам, сладко целуя, и бесцеремонно залезая ему в трусы, ища всё, что ему нужно. Так бы и отымел он его на кафеле, если бы не глухой удар в дверь. Оба вздрогнули, отстранившись. Федерация подумал, что это дядя Рейх желает принять ванну, а они тут совокупляются, но удары продолжались и никаких просьб снаружи не поступало. Тихо подойдя к двери, немец повернул замок, и отошёл, тихо шепча: — Ты двери-то подвала закрыл? — Нет, а надо было? — Похоже, надо было, — сглатывает немец, слыша, как из комнаты выходит отец. После, дверь его спальни захлопывается с не самым приличным словом, и так же запирается за защёлку. Сидя в ванной уже второй час, немец старался найти свои плюсы в происходящем. Россия с ним, рядом, свет включается в самой ванне, телефоны у них есть, правда, они пока не знают, куда и кому звонить, и радует то, что жизни «любимого» и безумного отца-нациста пока тоже ничего не угрожает. В дверь скребутся чем-то острым, что-то усердно вырезая на её поверхности. Германия, нервно усмехаясь, вспоминает: — У него на левой руке на пальце материал сошёл, обнажив его скелет. Железный такой, прочный… — для себя он уже точно решил, что это именно Ганс, и пора бы сломать и покинуть грани своего скептицизма, посмотреть правде в глаза.