Неромашки

Чуя усмехается, глядя на цветы на своем плече. Маленькие, красные, они чем-то напоминают ромашки, и их ровно три штуки. Накахара касается их ласково, почти воздушно, и почему-то хрипло смеется. В горле пересыхает, и Чуя решает, что на сегодня с него хватит. Он даже не напивается — стоит на балконе, смотрит на ночной город и счастливо улыбается. «Слава богу, что не Дазай», — проносится в голове шальная мысль. На следующий день Чуя не высыпается, приходит на работу с синяками под глазами, но своим радостным оскалом пугает даже Коё-оне-сан. Та смотрит на него недоверчиво, но по глазам ее видно: о чем-то она догадывается. Накахара качает головой на молчаливые вопросы и решает: все потом, когда найдет. Когда признает. Вечером спонтанно приходит задание, и, как назло, совместное с Агентством. Чуя почти не удивляется, когда на встрече видит Дазая и крутящегося рядом мальчика-тигра. Не хватило им прошлой субботы. Ну должно же хоть что-то испортить хороший вечер. — Коротышка! — приветливо машет рукой Осаму и отмахивается от нахмурившегося Ацуши. — Как дела? — И тебе подохнуть, Скумбрия, — в извечной манере отвечает Накахара и даже чуть приподнимает шляпу. — Надеюсь, когда-нибудь твое желание исполнится. — Доброго вечера, Чуя-сан, — вздыхая, пытается сгладить встречу Ацуши и чешет правое плечо. Накахара покровительственно кивает в ответ и, проходя мимо Дазая, дает тому подзатыльник. Скорее, чтобы убедиться: Осаму — не его соулмейт, и на ладони после касания не расцветут красные ромашки. Или не ромашки?.. Задание проходит относительно спокойно; разве что тигр испачкал Чуе перчатки — пришлось подбрасывать его гравитацией, а Накаджима не нашел ничего умнее, как прыгнуть Чуе в руки прямо пыльными ботинками. Накахаре приходится их стирать. В процессе подозрительно чешется левое плечо, но Чуя боится трогать растущие на нем цветы — кто знает, что случится, если те оторвутся от стебелька. На утро Чуя находит на ладонях распустившиеся бутоны. Он готов выть — ну не может же быть, чтобы это был Дазай! Неправда, он не собирается… с этой шпалой… Но ведь они столько раз касались друг друга — на заданиях, в реальной жизни, в битвах. О «позднем расцветании» Накахара как-то не слышал. Чуя упускает из виду тот момент, что вчера с ним был еще кто-то помимо Дазая. В следующую неделю новые цветы не появляются, а старые остаются на месте. Не гниют, не подают признаков разумности, ничем неожиданным Накахару не пугают. И это его радует. Пока следующая ромашка не появляется на локте. Чуя всего-то поехал в предыдущий день в метро — расслабиться, отдохнуть, сходить в торговый центр, в конце концов. Он даже был без излюбленной шляпы. Кажется, на нем была желтая толстовка с капюшоном, полностью закрывающая голову… Значит, на соулмейта надеяться тоже не стоит — он вряд ли мог увидеть Чуино лицо. Еще пара дней проходит спокойно. Накахара лениво ковыряется в бумагах, проводит в кабинете генеральную уборку, открывает бутылку хорошего вина — и через несколько часов уже стоит, полупьяный, на улице. Мори, чтоб его, послал Чую на встречу с поставщиками новых автоматов — старых им, черт возьми, не хватало. Чую ведет, ему весело, и он, кажется, переборщил с крепким словцом: на него направлены дула оружий, которые он, вообще-то, собирался купить. — Может, решим все мирно? — вполне разумно предлагает Накахара, но в него уже летит первая пуля. Гравитация с легкостью останавливает поток из свинца, и Чуе становится еще смешнее. Но когда ему пробивают со спины плечо, ему становится не до смеха. Рану саднит, и алкоголь начинает выветриваться из крови, уступая место разумности. — Даю последний шанс, — громко предупреждает он, сжимая в кулаке горсть пойманных пуль. — Три, два… — Накахара-сан! Чуя удивленно оборачивается. Ему навстречу несется, отчаянно раскидывая противников, мальчишка-тигр. Накахара даже не знает, что этот паренек тут делает, но помощь принимает благосклонно. Потом поговорят. Дело идет споро, и вскоре на месте встречи остаются лишь два стоящих — Чуя и Ацуши. Тигр учащенно дышит: ему пришлось работать физически, когда Накахара спокойно попинывал несостоявшихся дилеров сподручными железками. Чуя довольно улыбается, глядя на импровизированное поле боя. Все вышло вполне удачно. Накахара открывает фургон, ощупывает все ящики, передавая им свою силу, и поднимает их гравитацией. Коробки скрипят, в них перекатываются огнестрелы, и Ацуши морщится. — Какими судьбами, тигр? — интересуется Чуя и хлопает паренька по макушке. — Ты мне, конечно, помог, но что ты здесь забыл? — Я возвращался с подработки, — неуверенно, словно сам не зная, пожимает плечами Ацуши. — Увидел вас, и… Вот. — Смотри, это, осторожнее. С полузнакомыми людьми Чуя как-то теряет все свое красноречие. То ли инстинкты твердят показать себя с лучшей стороны, то ли самому не хочется портить впечатление о собранном деловом человеке — не важно. Просто так получается. В животе Чуи что-то переворачивается, когда тигр осторожно давит ему на рану. Надо же, а он и забыл. — Больно? — сочувственно интересуется Накаджима и убирает руку. — Я могу чем-то помочь? — Разве что достанешь где-нибудь спирт и вату, — шутит Чуя, но мальчишка преувеличенно серьезно кивает и срывается с места, прыгая по крышам. Накахаре не угнаться за тигром с ящиками наперевес, и поэтому он лишь устало прислоняется к стене какого-то переулка. Ацуши появляется почти мгновенно. — Нашел, — будничным тоном отчитывается он и протягивает бинты и стеклянную бутыль. — Только у меня не было денег, но в аптеке разрешили принести потом. Чуя косится на тигриные лапы и суженные зрачки и решает не разрушать в мальчике веру в добро и мир. — Спасибо, — Накахара тепло улыбается. — Ты очень выручил. Ацуши безмолвно сидит в тени поодаль, пока Чуя обрабатывает рану. Спирт прижигает края рваной кожи, стирает кровь, и в воздухе остается едкий неприятный запах. Ацуши чихает. — Ну, я пойду, — неуверенно лопочет он и чешет спину. — До свидания. Вечером следующего дня Чуя снимает бинты, чтобы обработать рану еще раз, и с замиранием сердца смотрит на растущий прямо из дыры красный — не от крови — цветок.

***

Ацуши ударяется в слезы, когда на его правом плече распускается маленький желтый цветок, напоминающий ромашку. Кёка успокаивает его около часа, а потом говорит, что это точно не ромашка, но точно названия не знает. Ацуши решает, что не будет переименовывать цветок, пока не поймет, что это. И еще просит Кёку никому ничего не говорить. Через пару дней все почти встает на свои места, но Ацуши становится страшно. Все оттого, что на его пятках — ками-сама, пятках! — красуются желтые цветы. Накаджима точно уверен, что ни на кого не наступал, даже во сне, и последний раз, когда он кого-то касался такой странной частью тела, ясно стоит в памяти. Да почему же ему так везет в жизни! Нет, он уважает Накахару-сана, но быть его соулмейтом — страшно. Он человек солидный, занятой, и ему абсолютно не до мальчишки-оборванца (Кёка уверяет его, что Чуя хороший и совсем не такой, каким Ацуши себе его напридумывал, но от этого становится не легче. Он даже не знает характера своей родственной души!). Когда у него начинает чесаться спина, Ацуши позволяет себе засомневаться: где он мог прикоснуться спиной к Накахаре-сану, если он ни ногой не появлялся на территории мафии? Ацуши крадется в темноте, следуя за Чуей и стараясь не попасться ему на глаза. Накаджима считает себя безумцем, но желание убедиться в догадках берет свое, и Ацуши выслеживает импровизированную добычу. Он вообще не отдает себе отчет в своих действиях. Когда на Накахару нападают, Ацуши держится. Но когда его ранят — нет. Вся тигриная сущность вопит о том, что он не должен прятаться, когда его душе больно, и парень бросается в бой. Он несколько раз невзначай трогает Чую, делая вид, что это случайность, но кровь стынет в жилах каждый раз. — Какими судьбами, тигр? — спрашивает Накахара с теплой улыбкой, и Ацуши забывает, как дышать. Соулмейт хлопает его по макушке, и его слова звучат как в тумане. Тигр лишь медленно кивает. — Больно? — он вспоминает про рану и неосторожно тыкает в нее. — Я могу чем-то помочь? Чуя заказывает спирт и вату, и Ацуши срывается с места. Он скачет к ближайшей аптеке и с безумными глазами требует нужные медикаменты. Вместо ваты ему дают бинты, но он надеется, что сойдут и они. В переулке к Ацуши возвращается здравый смысл, и он отходит, давая Чуе самому обработать рану. И Ацуши, честно говоря, просто сбегает, что-то буркнув на прощание. Утром Накаджима цепенеет. Ацуши с ужасом смотрит, как на его макушке прорастает крохотная ромашка и, кажется, паникует. Это уже ни в какие ворота! Ацуши снимает перчатки и рассматривает такие же ромашки на ладонях. В конце концов он фотографирует цветок на телефон и гуглит, что же это такое. Оказывается, не ромашки. Гермини оказываются совершенно разных расцветок, и Ацуши рад, что ему досталась простая желтая. Интересно, у Накахары-сана такая же, или другого цвета? Чуя находит его сам. Врывается в агентство, тупо (согласно комментарию Дазая) смотрит на покачивающийся желтый цветок у Ацуши на макушке и, прикрыв рот, хрюкает от смеха. Накаджима заливается краской и словно нехотя подходит к соулмейту. Чуя неожиданно нежно берет его за руку. Они молча идут по городу. Гермини на голове Ацуши покачивается в такт ветру, и тигр то и дело ловит на себе взгляды случайных прохожих. — Ну что, цветочек, — прокашлявшись, начинает Чуя, и Ацуши вспыхивает вновь. — Что мы будем с тобой делать? Ацуши боязливо поднимает глаза и с удивлением понимает, что Накахара растерян. Тот прячет горящие щеки за волосами и нервно мнется, держа тигра за руку. — Не знаю, — Ацуши говорит, пожалуй, слишком громко, и сам пугается своей реакции. — То есть, жить!.. То есть!.. — Я понял, — Чуя ласково улыбается и осторожно, словно пытаясь не спугнуть, берет Накаджиму за вторую ладонь. — Будем жить. Вместе. На лице Ацуши проносится такой вихрь эмоций, что Чуя теряется окончательно и начинает нести какую-то чушь. Теперь смеется тигр, и соулмейты одновременно смотрят друг другу в глаза. — А у тебя ромашка пропала, — хмыкает Чуя, и Ацуши быстро прикладывает руку к макушке, не нащупывая там цветка. — Это не ромашки, — смущенно откликается Ацуши, но в его глазах отражается невероятное счастье. — Это гермини. Чуя открывает рот, закрывает его и машет рукой. — Пусть будут ромашки. — Пусть. Пожалуй, им нужно сделать слишком много. Разобраться друг в друге, в своем новом положении, в новом ощущении мира. Чуя украдкой оттягивает перчатки и усмехается. Неромашки пропали, будто их и не было.