***
Дым. Он везде. Густой, темно-серый, сплошь застилавший обзор, он больно жжет кофейную радужку и с каждым вдохом проникает глубже в бронхи, пеплом оседает внутри. Легкие сжимаются и разжимаются, ищут чистый воздух и бьются в судорогах, когда не находят его. Гермиона кашляет-кашляет-кашляет, и кажется, выплевывает внутренности на разрушенные полы замка; часто моргает, пытается хоть немного рассеять черно-кварцовый туман перед глазами. В голове — звенящая пустота, вакуум, разрывающая мозг на куски. Она не слышит звуки борьбы, предсмертные крики, даже не чувствует собственное изувеченное тело. Только боль глубоко внутри, что ядом льется по артериальной, сжигает капилляры и лопает сосуды, превращает сердце в ошметки. Девушка лежала на земле, ощущая во рту неприятный металлический вкус и каменную крошку. Смеженные веки скрежетали от пыли, которая осыпалась, смешивалась со слезами, черными дорожками стекала по лицу. Грейнджер сжимается в конвульсиях рыданий, когда Астрономическая башня, словно яркая фреска из миллионов запахов, цветов, эмоциий, воспоминаний зависает в воздухе, а затем рушится и разбивается, осколками впиваясь в воспаленный рассудок. Звук этой смерти приходит секунды спустя. — Берегись! — О боже, она падает.. падает! — НЕТ! Люди кричали, валялись на траве, судорожно зарываясь руками во влажную почву. Их пальцы вонзались в пропитанную кровью близких и врагов грязь, цеплялись за корни как за что-то драгоценное - то, что сможет спасти их. Они кричали и кричали, до содранной глотки, вновь и вновь двигали руками, рыли и пачкались, словно это помогло бы вернуть время вспять. Словно это помогло бы воскресить мертвых. Сначала упала старинная крыша, черепичным дождем свалилась им на голову, а потом страшное сотрясение вздыбило воздух и заглушило всё, сотрясая землю. Какое-то крошечное, непостижимое мгновение башня стояла на месте — всё еще величественная и высокая, затем, вдруг, рухнула замертво, раскидывая вокруг всплески камня и искры горящей древесины. Гермиона наблюдала, как оседает вековая пыль, хлопьями пепла устелает поле боя светло-серым ковром, вместе с тишиной, что вслед падала за сияющиющими частицами. Гермиона наблюдала, как на мир надвигалось безмолвие. Наступал рассвет. Солнце огромным пылающим шаром медленно скользило на угольном горизонте, окрашивало парафированые облака алым. Девушка с трудом поднимается на ноги, ощупывает себя, не верит, что они смогли — не верит, что жива. Хаотично движет ладонями по бедрам, к выпирающим ребрам, подбородку, обнимает себя за плечи. Она жива. Жива Люди молчаливыми толпами проходят мимо. Они, хромые и ранненные, выжившие, толпой брели в открытые двери Хогвартса; в полном безмолвии поднимались по разрушенным ступеням в кровавом, солнечном свете. Грейнджер даже не пытается стереть застывшие дорожки черной соли на щеках, идёт вперед с другими, хранит молчание; с сожалением и тоской смотрит на развалины замка, думая что когда-нибудь, непременно, не важно, через месяц или год, она вновь вернеться сюда. Пройдет по знакомым коридорам, будет сидеть в Большом зале рядом с другими. Но это потом. Все потом. А пока все вокруг молчало, замерло в ожидании, не рушимое голосами. Может быть позже, когда солнце победой будет сиять высоко в небе и согревать их лучами, люди вновь начнут говорить.***
Рон налетает на нее ураганом, поднимает над землей, стискивая в объятиях до хруста в крестцовых позвонках и утыкается в спутанные волосы, всхлипывая. Бормочет что-то о том, как он боялся что больше ее не увидит и о Фреде. Поврежденные шестеренки приходят в действие, пытаются разобрать его неразборчивые слова сквозь всхлипы, пока ее внимание не привлекает лежащее на носилках тело. Фред. Рыжие волосы слиплись от крови, лицо будто мраморное изваяние, застышее, белоснежное. Мертвое. Некогда изумрудная радужка потускнела, стала мутным зеленым стеклом. Таким, что разбитыми осколками от бутылок валяются в магловских парках. Сколько она смотрела на него? Минуту? Три? Час? Ей показалось что целую вечность, прежде чем Мистер Уизли опустил веки своего среднего сына. Она почувствовала обнимающие руки Гарри, липкое тепло рыданий Рональда на плече и собственные слезы, которые текли и падали на бездыханную грудь одного из близнецов. Они стекали по лицу, как горячие капли воска от свечи, которая горела и, с внезапным порывом ветра, погасла. Тоже самое случилось и с Фредом. Фетиль свечи жизни Фреда Уизли погас навсегда, оставив их в полном мраке, который съел все краски. Смерть = тьма И нет никакого рая или ада. Только она, непроницаемая, бездушная темнота. — Его нет.. Рыдания Джорджа выделяются на фоне других, режут слух. Оставшийся один близнец стоит на коленях возле трупа и закрывает воспаленное лицо ладонями, разбитый и потерявший себя от горя с белой проседью первых седых волос на голове. — Фреда нет! Кажется, Гермиона слышит, как у него ломает ребра, вырывают сердце вместе с кровеносной системой; как трещит хребет по швам от боли. Она не может смотреть, зажмуривается сильно-сильно, надеется что это сон, страшный и долгий; надеется что когда откроет глаза, все пройдет, вернется обратно. А лучше в 1997. В начало солнечного сентября возле Черного озера.