Стертое

Сэм не понимает, почему Баки отказывается даже заговорить со Стивом — уходит в какой-то полуразрушенный сарай, закуривает и выглядит так, словно Роджерс умер, а не обрел, наконец, покой и личное счастье. Эгоист хренов. — Бак, это как-то эгоистично, не находишь? Хоть бы поздоровался. Для него, как никак, годы прошли, — он присаживается рядом с Барнсом и пихает того в крепкое металлическое плечо. — Да нет, Сэм. Я рад за него. Правда, рад… — хрипит Барнс и не выглядит радостным. — Стив заслужил свой домик с белым забором и свое собственное «долго и счастливо». Я для него и мечтать о большем не мог. Знаешь, он ведь до двадцати семи был настолько дохлым сопляком, что его соборовали дважды. Думал, сам сдохну… — Ты был рядом тогда? — Сэм спрашивает, потому что замечает в Джеймсе что-то такое, что не позволяет встать и уйти. Ему нужно сказать вслух, а хоть кому-то — услышать. — Всегда. Мама Стива, Сара, много работала, она была одна совсем. У меня семья была больше, но все мы тогда жили одинаково бедно. Выживали, как могли. Я часто за ним присматривал, когда он болел. Если честно, если бы не необходимость работать, я бы ни на минуту не отходил. В наши времена температура под сорок была приговором, если нет лекарств, или у тебя еще куча болезней. А со Стивом бывало и то, и другое. Иногда делал вид, что иду на свидание, а сам брал дополнительные смены в доках, чтобы хотя бы первую проблему решить. Вторую-то он всегда усугублял… вечно лез на рожон, словно драки в подворотнях ни разу не могут пройти без его непосредственного участия, черт… — Барнс говорил бегло, как-то нервно, то и дело запуская руку в отросшие черные волосы… — Если это раздражало, зачем ты за ним присматривал? — хмыкает Сэм. Баки задумывается на миг, а потом смеется: — Мы познакомились еще детьми. И, знаешь, тогда у него еще не было этой чертовой горы мышц, но всегда было то, что делает Стива Капитаном Америкой: наивность, вера в справедливость, готовность драться за свои идеалы… поначалу это бесит, а потом ты просто ловишь себя на мысли, что если этот сопляк убьется, то ты себе этого не простишь. Вот я и попался… Это была Картер? — перескакивает Баки, и Сэм отчетливо слышит нотки ревности. Совсем глухой, отчаянной ревности. Что за дьявол? — Он не сказал… — Хорошо, если она. Она всегда видела в Стиве не только символ нации. Она видела в нем его. Неудивительно, что он счастлив с ней, — прошептал Барнс. И на Сэма накатило понимание: — Ты его любишь, — удивленно выдыхает он. — Что? — Погоди… ты… ты его любишь? То есть, прям, любишь? — шепчет Сэм. — Так заметно, да? Тогда за это срок давали. Да и зачем ему знать. Это я ненормальный, а он… он все сделал правильно. Я знал, что когда-нибудь так будет. Вот только я не знаю, как жить дальше, когда ему больше все это не нужно. Даже дружба не нужна, — в тон отзывается Барнс. — Прости. Мне стоит побыть одному… Сэм выходит вон, мечтая развидеть, как лучший киллер двадцатого века прячет лицо в ладонях и тихо вздрагивает. И сталкивается со Стивом. У которого все еще суперсолдатский слух и глаза на мокром месте: — Я слепой идиот, да? Как можно было за столько лет не понять? Не увидеть? В тридцать девятом после смерти мамы меня здорово скрутило. Он два месяца из-под меня дерьмо таскал. Убедил снимать квартиру вместе, хотя одному ему было бы куда проще платить аренду… после плена он мог уехать домой. В том поезде… сорвался, прикрывая меня! Никакой чертовой дружбы не хватит. — Стив, мне кажется, он и не рассчитывал… — Тогда, может, это и было преступлением. Но сейчас, Сэм. Почему мне, черт возьми, не пришло это в голову? Дай-ка щит? — Стив? — Я верну через пять секунд, — уверенно произносит Роджерс и подходит к Беннеру: — Друг мой, кажется, я совершил одну очень большую ошибку. Ты можешь мне помочь? Я должен ее исправить как можно скорее… Это не навредит основной ветке времени, — решить оказалось слишком просто. Сэм не прав: это не Баки — эгоист. Это он — Стивен Грант Роджерс чертов эгоист. У Пэгги была своя жизнь. Она была счастлива и без него. А вот что останется Баки? Он благодарит свою память за то, что помнит время до минуты. Буквально через пару минут после его появления к дому Пэгги Картер спешит его молодая версия с букетом цветов. — Стив, — окликает он самого себя. — Сэр, — тот оборачивается и замирает. — Что происходит? — Ты помнишь, что она тебе сказала? Оставить прошлое в прошлом. — Твое кольцо на пальце говорит о том, что я не оставил, — хмурится тот, молодой Роджерс. — И совершил глупость. Ты думаешь, что в том мире тебя ничего не ждет? А как же твои друзья? — А что друзья? Они получили потерянное. Вернулись. Я просто хочу попытаться… — Все получили? А как же наш Баки? Бросишь его там одного? Он-то нас не бросал, как бы тяжко ни было. — Думаешь, он не справится? — Знаю, что нет. Я не стану тебя отговаривать или убеждать. Но скажу лишь одно: он любит тебя. Наверное, куда сильнее, чем Пэгги. Прежде чем решить окончательно, подумай, с кем бы ты разделил свой дом — с ней или с ним, если бы мог. Может, это и против правил, но скажу — ты можешь. Мне нужно было жениться и состариться, чтобы узнать. У тебя есть время. А это тебе, — ему протянули щит. — Отдай Сэму, если решишь вернуться. Стив смотрел, как старик уходит прочь, скрываясь за раскидистой зеленью, браслет на руке начинает жечь, как проклятый, а к дому Пэгги подъезжает автомобиль, и она выходит из него со смутно знакомым мужчиной. «Муж и двое детей», — вспыхивает в мозгу. «Это мог быть я», — свербит в груди. «Но не был». Он кладет букет на крыльцо, набирает координаты, чтобы через мгновение встретиться с удивленными глазами Сэма и протянуть ему щит. — Чувак, только что ты был женатым стариком, но тут подслушиваешь разговор, в котором Барнс признается тебе в любви, и это опять ты? Я не могу это взять! — Барнс что…? — шепчет Роджерс. — Где он, Сэм? Тот кивает на аварийное здание, которое вот-вот рухнет ему на голову, и Стив срывается с места, влетая внутрь. Баки сидит на земле, сжавшись в комок, и от этого внутри переворачивается окончательно: — Бак… Баки, ты чего? — Видимо, мозги мне не вылечили. Глюки остались, — попытка язвить не удается из-за дрожащего голоса. — Я идиот, знаю, — Стив садится рядом, а потом плюет на все, придвигается еще ближе и обнимает. — Но я твой идиот. Если простишь… Больше никаких временных путешествий. — А как же она, Стив? — шепчет Баки. — Как же то, что у вас было? Ваша жизнь, семья? — Стертое, — шепчет Роджерс, прижимаясь губами к виску Баки. — Все стерто. Для меня ничего не было. Я оставил букет цветов на ее крыльце, она осталась с своим будущим мужем, а я вернулся к тебе. — Пожалеешь ведь… И Стив впервые целует Баки. Нежно, невинно, почти невесомо… Но этого хватает, чтобы понять — не пожалеет. Ни за что. А остальное — стертое.