Ты Кукла

      Эррор, на самом деле, в ужасе и не представляет, что ему делать. Так быть не должно от слова «совсем». Куклы не живут. Они не дышат, им не снятся сны, и они не мечтают. Куклы послушны, особенно для того, кто их создал. Собрал по кусочкам и забил определенный набор команд в микросхемы, которые вместо сознания. У куклы нет души, ее застывшее лицо с полимерной кожей абсолютно ничего не выражает. Но тогда почему Эррора пронизывает насквозь от взгляда, которым на него смотрит его собственная кукла.       Инк сидит на стуле с вытянутой в струну прямой спиной. Его руки сложены на коленях, согнутых ровно под девяносто градусов и он даже не дышит. Просто смотрит на своего кукловода непроницаемым взглядом, переполненным обидой. Эррор любит издеваться над своей куклой. Ломать, орать, ненавидеть, вышвыривать на улицу в самую мерзкую погоду, потому что не хочет на Инка даже смотреть. Эррор никогда не говорит с куклой, не делится с ней, не обнимает. Для Эррора его кукла не друг, как обычно бывает у детей (да и не только), для него Инк — боксерская груша, концентрат его личной ненависти.       — Прекрати так смотреть! — Эррор, в конце концов, не выдерживает. Его накрывает очередной волной ненависти. — Не делай вид, что ты что-то чувствуешь! — Он хватает со стола кружку и швыряет её в Инка. Все, что происходит после гулкого звука удара и падения кружки на пол — кукла просто склоняет голову на бок и продолжает смотреть на своего кукловода.       — Я разъебу тебя на кусочки! — Совсем рычит Глюк.       Гребаная кукла. Давно пора было с ней распрощаться. Искусственная кожа даже теплая, будто вместо проводов под тонким слоем действительно вены, гоняющие кровь, и от этого руки Эррора еще сильнее сжимаются на шее Чернильного. Глюк задушил бы его, но вот досада, кукла уже не дышит. Она вообще никогда не дышала. Инк медленно поднимает взгляд на стоящего перед ним Эррора. А тот жалеет только о том, что нет под рукой вилки, которую он бы с радостью вогнал в так естественно бликующий глаз. Только сейчас кукловод замечает, что псевдокожа на лице Инка повредилась из-за брошенной в него кружки. Жидкость, имитирующая кровь, расползлась пятном, нарисовав на неживом лице синяк. Эррор касается «кровоподтека», думая, что ублюдочной кукле вообще не больно.       — Ненавижу! — Парень со всей силы, что у него есть, ударяет куклу затылком о стену, схватившись за такие мягкие, словно настоящие, волосы.       — Ненавижу, — совсем тихо сипит он, задыхаясь из-за образовавшегося кома в горле, который перекрыл доступ к кислороду.       Эррор так и сидит на корточках, скуля и захлебываясь немыми рыданиями. А Инк, который после удара о стену завалился вперед с почти неслышным механическим звуком, выпрямляется на стуле. Встает со своего места и присаживается рядом. Его совсем живая теплая рука ложится на плечо Эррора. А еще через пару мгновений он обнимает своего кукловода, зарывшись пальцами в волосы. Эррор знает, что кукла обижена, она не понимает, чем заслужила такое отношение. Но, тем не менее, прикосновения Инка настолько теплые и любящие, насколько Эррор их не заслуживает. Изо дня в день, ни капельки не заслуживает.       Кукла любит своего кукловода, потому что у нее нет другого выбора. У куклы только и есть, что кукловод, и никому больше она не нужна.       Эррор уже почти воет, он готов откусить себе язык и сдохнуть от этих ощущений, от ебаных кукольных пальцев в его волосах, потому что похоже неимоверно. Словно он рядом, словно всегда тут, словно все еще любит. Но если кажущаяся живой кукла не способна любить, то покойник — тем более.       — Ты не он! — Срывает голос Эррор перед тем, как обмякнуть в руках Инка, сдаваясь на милость поглотившим его эмоциям. Парень не знает, кого из них он ненавидит больше. Того Инка, что бросил его. Или этого Инка, который притворяется первым.       — Ты не он, не он, — судорожно повторяет Эррор в плечо Инка, пока кукла с застывшей обидой в глазах продолжает слишком ласково водить рукой по его спине.       Иногда Эррор забывает, что кукла не умеет любить. Все чаще он забывает, что кукла не Инк.