For crying out loud, settle down You know I can't be found with you We get back to my house Your arms, my mouth Now I just stop myself around you*
В их городе после восьми вечера всегда пусто, а летом пахнет свежескошенной травой и яблочным сидром. На набережной никого нет, особенно в будние дни, лишь пара соседских ребят, что догоняют друг друга и смеются вечерами напролет. Она и сама бы все, наверное, отдала, чтобы вернуться в те времена, когда в голове не счета, бумажки, иски и судебные заседания, а бессмертным пламенем — свобода, легкость и больше ничего. Дженни знает, что часто мы сами тушим свой пожар. Она сменяет белые офисные рубашки и ненавистные юбки-карандаш на любимые спортивные штаны и обтягивающие майки, складывает первые подальше в шкаф, бросает в чемодан фотоаппарат и пару книжек, подаренных Лисой, которые она так и не успела прочитать. Через пару часов душный, переполненный Сеул останется позади. Дженни — хорошо оконченная школа, английский как второй родной, путевка в университет, экзамены автоматом, диплом неизменно с отличием, а затем работа в престижной юридической фирме, командировки по всему миру, Дженни — мечтать по-крупному, лишь о том, чтобы выбраться поскорее, заработать побольше, а теперь уже и умереть побыстрее. В семнадцать кажется, что столько всего еще впереди, столько людей можно встретить, что новое — обязательно значит хорошее, новое — обязательно значит счастье, новое — обязательно значит лучше, а потом в двадцать четыре с бокалом красного сухого и кучей бумажной работы оказывается, что иногда остаешься якорем к чему-то прикованным и избавиться от этого никак не можешь. Потом полежать на траве и пройтись пешком до дома — непозволительная роскошь. В купе мчащегося поезда Дженни чаще всего вспоминает первый год без дома. Как обещала Джису и Лисе приезжать, как они юные, сонные и пьяные в три часа ночи пели песни и обещали никогда не быть порознь. На первых порах обещания казались выполнимыми, но вкус губ Лисы забывался также, как и ее прикосновения, а после того как ей не удалось поступить в Сеул вслед за Дженни, они обе понимали что это конец.*
Лиса по несколько раз проверяет закрыла ли магазин; прикусывает губы и сводит брови, дергает старую ручку изо всей силы, попутно прокручивая в голове не забыла ли она ничего выключить. Ей до сих пор стыдно за эпизод, когда она явно переборщив с выпитым пивом в ненавистный ей понедельник (когда в магазин практически никто не заходит), оставила включенным чайник, естественно магазин чуть не сгорел к чертям собачим. — Ну наконец-то, я уже думала появился спрос на пластинки и книжки после десяти вечера и вы решили сделать магазин круглосуточным, — Лисе, впрочем, не нужно оборачиваться, чтобы знать кому принадлежит этот голос. — Вообще-то, недавно какой-то чувак зашел в одиннадцать, чтобы найти подходящую пластинку для свидания, — Лиса отрывает взгляд от витрины и смотрит на стоящую слева от нее Дженни. — Ему повезло, что я сидела здесь до позднего часа, потом мы разговорились и он абсолютно искренне спросил под какой альбом я бы захотела трахаться. — И под какой? — Тебе это знать вовсе необязательно. Взгляды пропитаны нежностью, они смотрят на друг друга всего пару минут, прежде чем Лиса оказывается в крепких объятьях Дженни, шепча ей на ухо: «я так скучала». Позже, прогуливаясь по набережной, они рассматривают друг друга с ног до головы, пытаясь уловить каждый измененный оттенок во взгляде. Последний раз Дженни приезжала полгода назад, на свой двадцать четвертый день рождения и за это время Лалиса укоротила волосы на сантиметров десять и снова сменила цвет волос на темно-пепельный. — Знаешь, у меня этот год быстрее всего почему-то пролетел, — Лиса пачкает фильтр сигареты своей помадой персикового оттенка, когда они садятся на причале. — Вроде бы позавчера сидели на этом же месте, а уже шесть месяцев прошло, шесть месяцев на протяжении, которых я делала одно и то же. — Все мы одно и тоже делаем. Чем старше становишься, тем быстрее время идет, — Дженни морщится от сильного ветра. — Как там Джису? — Замуж выходит, представляешь, встретила парня какого-то, когда в соседний город по работе ехала, на следующий день приезжает и говорит, мол мне кажется, что я за него замуж выйду. А через пару месяцев он действительно ей предложение сделал, теперь мне будет не с кем культурно проводить время после работы, — Лиса замирает на пару секунд, ожидая реакции, а потом добавляет, — ну это, впрочем, здорово очень, она на седьмом небе от счастья. А ты? — А что я? Дженни хочется тихим и хриплым произнести: «а я вся о тебе, и с каждым годом осознаю, что лишь здесь я на седьмом небе от счастья», но она лишь добавляет: «а я не выхожу, не за кого, да и времени нет». Когда время на часах близится до неприлично позднего, Дженни проводит Лису домой. Они молчат практически всю дорогу, не зная, что сказать. Хоть вокруг и тихо, настолько, что их дыхания эхом отбиваются в летнем ночном воздухе, на душе все равно как-то суетно. Лиса теребит цепь на рваных джинсах, изредка поглядывая на идущую сбоку Дженни. Новости о работе, общих знакомых и родственниках подошли к концу, а в первый вечер после полугодового молчания, да еще и на трезвую голову — они не могут вытянуть из себя ни слова. Лиса бренной тяжестью ощущает вес бесперспективности собственной жизни, вовсе не понимая, что ее здесь держит. Ощущение, будто бы она застряла на уровне плохо прописанной компьютерной игры и в руководители ей достался игрок-неудачник, который уже битый год не может пройти сверхсложную миссию. Но Дженни идет рядом — вот-вот и до нее можно кончиками пальцев прикоснуться, жизнь у нее совсем другая, но счастливее она от этого не кажется. — Завтра в шесть пойдем бегать, — Лиса не спрашивает, скорее утверждает. — Проверим в какой ты форме. Она проводит ладонью по чужому плечу и пока Дженни пытается остановить легкую волну дрожи по телу, дотрагивается губами до ее щеки, бросая теплое, как восходящее летнее солнце: "спокойной ночи, Дженни". — Спокойной ночи, Лиса.*
Они сидят на крыше дома Лисы, их ежегодный ритуал, рядом выстроен ряд из опустошенных бутылок сидра, а соседи явно крайне недовольны музыкой звучащей из колонки, которую Дженни уже, который раз нарекает «тягомотиной». — Как продавец пластинок ты должна презирать цифровую музыку, — Дженни смеется и слегка прищуривается от последних лучиков солнца, без разрешения нагло светящих в глаза, она прижимается к Лисе поближе, хочет ухватить побольше тепла. — Как человек с дипломом юриста ты не должна пить сидр на крыше. — Кто тебе сказал, что юристы не пьют на крыше? — Как думаешь, что было бы, если бы ты никогда не уезжала? Лиса никогда не задавала этот вопрос, хоть он немым третьим лишним всегда ступал за ними по пятам. Никогда не задавала, но время неумолимо несется, а якорь привязавший их друг к другу не дает двигаться ни вперед, ни, на крайний случай, назад. У Дженни от этого вопроса — каша в голове и дрожь в коленках; она соврет, если скажет, что не задает его себе перманентно (во время утренней пробежки, перед сном, во время час-пика в переполненном метро, когда возвращается с работы). В голове миллиарды слов, признаний, эпитетов и метафор, но собрать их в кучу не никак не удается; когда пауза затягивается на неприлично длительный период, Лиса проводит рукой по плечу Дженни и тихо шепчет: «замерзла совсем», затем стягивает с себя потасканную джинсовку и накидывает ее на чужие острые плечи, а потом добавляет: «извини, что спросила». Дженни ничего не говорит, лишь дотрагивается пересохшими от волнения губами к щеке Лалисы и чувствует, как по ее собственным катятся слезы. Белый флаг и мгновенная капитуляция. Они целуются — сначала несмело, потом напористее, долго и ярко, будто это последние мгновения их жизней; Дженни ощущает запах вишневой жвачки и сладкого парфюма, она прикусывает губу и почти что задыхается, а Лиса лишь целует ее еще сильнее, не давая ни секунды перерыва. Лалиса чувствует как Дженни под ней дрожит; на фоне Slowdive затягивают долгое и чувственное 'crazy for loving you' —их взгляды пересекаются, буквально на секунду и Дженни срывает еле заметную улыбку с лица Лисы собственным языком. Лиса цепляется за ее спину пальцами, пробегается по шее Дженни неспешными и прерывистыми поцелуями, оставляя красные следы, дорожкой поднимается к губами. В доме Лисы Дженни окончательно забывает дышать, пока Лалиса стягивает с нее футболку и через секунду прижимается к ней, еще ближе. —Лиса, стой, — Дженни выдыхает и цепляется за плечи Лисы мертвой хваткой, проводя пальцем по ее нижней губе. — Один вопрос. Лиса кивком показывает, мол «какой», пытаясь скрыть волну наступающей дрожи и сумасшедшего желания, прижимая Дженни к себе еще сильнее. — Так под какой альбом ты бы хотела потрахаться? Дженни чувствует, как напрягается тело под ней, затем едва слышит тихое: «мне все равно, я хочу тебя» и все вокруг резко обретает и теряет свой смысл, дыхание сбивается сотни тысяч раз, когда Лиса касается рукой внутренней части бедра, а горячими губами проводит по спине, наслаждаясь тем, как выгибается и закрывает глаза Дженни. Дженни не понимает победили они или проиграли в той войне, что вели более пяти лет.*
Лиса смотрит на Дженни так, будто бы ничего между ними за это время никогда не было, смотрит, будто мимо, сверлит взглядом стену, явно считает процент прибыли от проданных пластинок за последний квартал. Она попросту знает, что через пару дней Дженни сядет на поезд и поедет туда, где ей действительно положено быть, первые две недели будет продолжать диалог в инстаграме, а потом однажды забудет ответить, потому что «извини, малыш, слишком много работы». Этот сценарий они проходят уже из года в год, только теперь между ними больше больше чувств и больше недосказанностей. Она неторопливо достает пачку сигарет и протягивает одну Дженни. — Как думаешь, что было бы если бы ты больше не уезжала? — Думаю, что у нас есть шанс проверить. Лиса задает миллиарды вопрос по типу "ты что с ума сошла", "как ты себе это представляешь", "ты шутишь", "что ты вообще здесь собираешься делать" и на все это получает лишь один ответ: — Не знаю, с тобой буду, а там посмотрим. Через пару дней в Сеул Дженни возвращается лишь за вещами и рекомендациями с предыдущего места работы.