***
Маринетт проснулась оттого, что почувствовала: её лба коснулись чьи-то прохладные ласковые пальцы. Унизывающие их бесчисленные кольца приятно холодили её горящую кожу. Ощущение было странно знакомым: будто с ней кто-то так уже делал, но она не помнила, кто именно. – Всё будет хорошо, госпожа, – с теплотой произнёс голос, и рука исчезла с её лба. Маринетт почему-то хотелось перехватить её, прижаться к ней алыми губами, попросить, чтобы её хозяин остался с нею ещё немного, но тело было будто свинцовым и не слушалось её. В комнате сильно пахло жасмином и пекущейся питой – похоже, слуги готовили завтрак. – Переохлаждение, – услышала Маринетт недовольный голос Луки, своего молодого мужа. – Скажите на милость, какое ещё переохлаждение в июле? Пришла вчера вся мокрая и сказала, будто бы упала в реку! Сколько же, интересно, она провела в воде, если умудрилась подхватить простуду? – бушевал Лука, скрестив руки на груди. Маринетт этого не видела, но знала наверняка: он всегда так делал, когда сердился на неё. – Я жрец, а не лекарь, – резко ответил голос. Девушка почувствовала неожиданный прилив благодарности к невидимому заступнику: что-то ей подсказывало, что он защищает её скорее из справедливого сочувствия, нежели из-за раздражения. Его хозяин вложил в эти слова лишь самый минимум почтения – ровно тот, который позволил избежать ему виселицы. И, чтобы смягчить неверно взятый тон, быстро добавил: – Господин. Тут в спальную комнату вошёл слуга и, поклонившись, сообщил, что прибыли обозы с бирюзой и медью из Синая. Лука одарил жреца ревнивым взглядом, в котором читалось: «только сделай что-то не так, и я тебя…» – это Маринетт также знала наверняка, поскольку топазовый взгляд Луки сам по себе становится ревнивым, когда дело касается её. Маринетт тем временем отыскала в себе силы приподнять ресницы, в которые упиралась длинная прямая чёлка, и увидела перед собой Адриана – верховного жреца бога Гора. У него было молодое стройное тело, светлые волосы и полуприкрытые зелёные глаза, делающие его похожим на коварного кота, – трудно было поверить в то, что он действительно египтянин. Маринетт впервые видела его так близко. Заметив, что больная приходит в себя, Адриан прекращает помешивать некую янтарную жидкость в сосуде из асбеста. – Ох, да у Вас глаза цвета чистого неба, – с улыбкой произносит Адриан. Но улыбка этого жреца, обычно бойкого и весёлого, выходит невероятно опечаленной. Маринетт приподнимается на локтях, не обращая внимания, как сильно впивается в руку витой золотой браслет в виде змеи, и внимательно вглядывается в лицо Адриана. О Исида, что же это за чувство?.. Оно было похоже на то странное ощущение, когда внезапно забываешь какое-то слово, а затем его кто-то неожиданно произносит. Адриан, снова одарив Маринетт ободряющей улыбкой, самым пристойным образом медленно опускает шлейку её белого платья, чтобы натереть её кожу благоухающей целебной мазью. Его взору открывается родимое пятно в форме анкха. Сердце Адриана забилось быстрее. Прерывисто дыша, он отводит благоухающее амброй запястье от тела женщины, которую любит больше всего на свете. …То чувство, которое он поначалу принял за простое сочувствие к несчастной женщине, вышедшей замуж не по любви, он спутал со своей затапливающей сердце изнутри любовью к Мари. В его голове неожиданно промелькнули тысячи самых простых, посюсторонних, но таких прекрасных и желанных картин жизни, которые им теперь предстоит пережить вместе. Они будут лакомиться спелыми сочными персиками, гулять с Эрби по шелестящим финиковым рощицам, печь пресный хлеб с чесноком и мёдом, заниматься любовью на стёганных льняных покрывалах, нежиться в лучах солнца лёжа на шёлковых подушечках, преданно оберегать свой сепат, вместе праздновать громогласный Опет, выбирать на рынках богатые финикийские ткани и лазуритовые украшения, ухаживать за семью вёрткими кошками, охраняющими их дом: Уфой, Чизизи, Миу, Эбе, Сефу, Уми и Баст – и наблюдать, как милая Эрби играет с этими священными животными, каждое из которых готово отдать за неё все свои девять жизней; купаться в тёплых водах Нила на закате и целовать друг друга, целовать, целовать, целовать... – Доброе утро, моя царица. ____________________________________ * мера длины в Древнем Египте, равная приблизительно 44 см; ** (егип.) переводится как царевна, принцесса, дочь царя и царицы.Часть 2
30 апреля 2019 г. в 14:13
Её глаза цвета чистого неба.
Когда мои поцелуи невесомо очерчивают контуры её рта, подбородка и подведённых сурьмой глаз, Мари со сладким трепетом их прикрывает; я тоже опускаю ресницы, и внезапно окружающий нас мир – влажная чаша бассейна, затопленного тёплой водой из Нила, чеканные медные стены зала – распадается на сотни частичек.
Моё самое раннее воспоминание о Мари – жаркий воскресный вечер, как сейчас. Служанки взбивают горячий воздух пальмовыми ветвями, нисколько не охлаждая его; слишком рано, чтобы зажигать свечи, и слишком поздно, чтобы солнечные часы в центре зала приносили хоть какую-то пользу. Она взмахивает серебристой лентой своего невиданного доселе оружия, смыкая её петлю вокруг сорвавшегося с подъёмника известнякового блока. Готовый отправить строителей-рабов на Западный берег Нила, он замирает всего в считанных пигонах* от их гладко выбритых голов. Поражённый, я приподнимаюсь с тростниковых циновок, устилающих известняковый пол главного зала.
У Египта появился ещё один Хранитель.
Мари спасала презренных рабов, в то время как я скорее бы отрубил себе руку, нежели протянул её.
Я понимал, что сам получил свой Талисман за отказ от взятки, предложенной ассирийским полководцем в обмен на ложное предсказание. Но я был из тех людей, которые считают, что сделать что-то доброе и просто воздержаться от дурного – две разные по сложности задачи. Но благодаря Мари – настолько же самоотверженной, насколько справедливой, как сама Исида, – скоро и эта задача стала мне по силам.
Мокрые льняные туники облегают наши тела, не скрывая ни единой впалости, ни единого изгиба.
Мари становится надо мной, расставив колени по обе стороны от моих бёдер, скрытых влажной чёрной тканью схенти, и заводит руки за мои плечи. Её широкие чеканные браслеты с лазуритами позванивают за спиной. Я читаю в её взгляде нетерпеливое приглашение и, обозначив языком контур её соска, сдавливаю его между унизанными кольцами фалангами и легонько тяну. Они твердеют, превращаясь в тёмные тугие бутончики. Медленно слизываю замершую на вершине соска капельку воды, золотую в свете заходящего солнца, будто она единственный источник прохлады на весь мир, а я не пил уже несколько дней. Мари выгибается, выдыхая в нежно-персиковое небо всю свою самоотверженность, чёрные волны волос соскальзывают на её спину, и моему взору открываются пятна цвета спелой сливы чуть выше острых крыльев ключиц – и чудна́я родинка в форме анкха, которую я узнаю из тысяч.
Когда я впервые вижу засосы на её шее, то, сам же отчаянно припоминая свою обычную насмешливую манеру вести разговор, спрашиваю её, ха-ха-ха, а что это у тебя на шее, ха-ха-ха. Мари ровным тоном, сквозь которое прорезается сожаление, сообщает мне, что у неё есть муж – один из самых знаменитых и уважаемых людей во всём Египте. Именно это сожаление уже тогда подсказало мне: она тоже ко мне неравнодушна.
…Мы оба знали, на что идём, мы оба знали, что эта сделка с совестью не будет давать нам уснуть безлунными ночами, – и всё же чувства оказались куда сильнее. Сгорать от любви в её объятиях всё равно казалось таким последовательным и логичным, таким… правильным. Но что, если её муж – сам фараон?.. Ох, в жизни не слышал ничего менее значительного.
В наш первый раз мы занимались этим несколько часов. Далеко не новичок в любовных утехах, даже я не подозревал, что с кем-то можно заниматься любовью так долго и так самозабвенно.
Она опирается о мои плечи – они тут же впечатываются в мокрые асбестовые ступени – и седлает меня. Мне хочется остаться здесь навсегда и целовать её непрерывно, везде. Возбуждение накаляет тела до того предела, что мы не смогли бы остановиться, даже если бы сам Осирис приказал нам прекратить под страхом смерти. Поцелуй, поначалу трогательный и несмелый, становится глубже и бесстыднее. Он уже сам по себе будто начало секса. Наши языки влажно соприкасаются; Мари закусывает мне губы и неспешно их посасывает.
Не останавливая поцелуй, отвожу кончиками пальцев ткань, и проверяю, готова ли она.
Мари прерывисто дышит, блаженно прикрыв глаза, сгорая от предвкушения, и направляет затвердевший член прямо в себя. Она садится сначала медленно, только дразня и раззадоривая нас обоих. Её соски – тугие бутоны водяных лилий – стоят торчком под влажной тканью алой туники. Когда у нас не остаётся сил, чтобы терпеть, я аккуратно надавливаю ладонями на её округлые бёдра, и делаю сильный толчок ей навстречу. Он входит в неё на всю длину, я чувствую его горячую пульсацию, такую сильную, что становится больно. Мари удивлённо вскрикивает и через мгновение принимается сладко постанывать. Она наклоняется ко мне, продолжая раскачивается на моём члене, и поглаживает кончиками пальцев мою щёку. Я прерывисто выдыхаю во влажный воздух. Обхватываю губами её пальцы. Мои чувства словно выше моих сил, я не способен их удержать, и мне становится больно, так больно. Мне больно и безумно хорошо одновременно.
Плеск воды воспринимает ритм наших движущихся тел. Потрескивание циновок повторяет наши страстные толчки.
Её тело, её ободряющий взгляд подсказывает мне, как себя вести. Слишком быстро? Медленнее? Ох, больно? Я всегда на всё знал ответ.
Раздвигаю мокрые одеяния, тёмно-алые от воды, и припадаю губами к её самому укромному местечку. Мари, как и всегда, поначалу коротко вскрикивает, стоит моему языку коснуться её там, а затем удивлённо смеётся. Чеканные золотые браслеты на её щиколотках мелко звенят, когда она ставит холодную босую ступню на мою спину. Мари запрокидывает голову и временами шепчет в украшенный яркими иероглифами потолок: «Ещё… Прошу тебя, ещё», – и я ласкаю языком и пальцами цветок её плоти, пока она не устаёт; будто сладость самой спелой дыни разливается в моём сладострастном рту.
Она приподнимает мне ожерелье-оплечье, изображающее раскинувшего крылья чёрного сокола, и покрывает скрытые под ним ключицы поцелуями. Припадаю губами к её лбу и прикрываю глаза, запустив пальцы в блестящие чёрные нити её волос.
Мари кладёт мою ладонь на одно из полукружий своих ягодиц, и я, подхватывая возлюбленную на руки, бережно кладу её на спину. Когда я слишком устаю, мы используем мой серебристый шест, способный принимать любую длину: в наших играх было возможно всё, только бы доставить друг другу удовольствие. Однако сейчас я снова сам вхожу в неё глубоко, и с каждым движением чувствую, как сердце готово расплавится в груди от осознания того, что какой-то мужчина, возможно, делает это каждую ночь.
Её спелые груди подрагивают в такт нашим движениям. Кожа Мари – молоко с мёдом: и на цвет, и на вкус.
Разумеется, наши страстные и регулярные игрища не могли пройти бесследно.
У нас с Мари есть ребёнок.
Восхитительная дочка, прекрасный плод нашей безграничной любви, что живёт вместе со мной на Восточном берегу Нила. Мари заплатила своим служанкам тремя повозками зерна каждой, чтобы те сказали её законному мужу, будто ребёнок родился мёртвым. Но наша любимая дочка, наша Эрби**, была самым прекрасным на свете человеком из всех ныне живущих – после своей щедрой матери, естественно. За то время, что она живёт со мной, можно было собрать дюжину урожаев. Когда я её впервые увидел, о Исида, до чего же мне тяжело было поверить, что кто-то настолько несовершенный, как я, мог поучаствовать в создании такого совершенного существа, как наша милая Эрби.
Мне… так хотелось ей открыться, так хотелось увидеть её без сил и алых одеяний, которые дарует ей могущественный Талисман. Я не знал, красива ли она, простолюдинка она либо знатная дама, я даже не знал, насколько она меня старше, – но в кои-то веки это не имело ни малейшего значения.
– Ты меня не любишь, – временами с горечью обвиняю я, сам прекрасно зная, что на свете не существует большей лжи, нежели эти слова.
– Я не говорю тебе, кто я на самом деле, только потому, что люблю, – вкрадчиво отвечает Мари, кладя свою тёплую ладонь мне на сгиб локтя. – Нуар, даже если ты просто скажешь мне своё истинное имя – пусть просто Ако или Кеб – я не сдержусь и начну искать тебя по всему Египту до бесконечности, пока не найду – и не навлеку на тебя и себя гнев своего мужа. Поэтому лучше мне не знать о тебе совсем ничего, любимый. – Я поворачиваюсь. Обнаружив в её глазах слёзы, готовые пролиться, целую её до тех пор, пока она не забывает обо всех наших невзгодах.
Наши губы спустя время нехотя разъединяются.
– У любви должно быть будущее, Нуар.
– У нашей любви уже есть значительное прошлое, – выплёвываю я, лишь наполовину шутя, – оно живёт со мной в одном доме на Восточном берегу Нила.
Её беззаботный смех рассыпается над пыльным городом тысячей золотых колокольчиков, а я снова остаюсь наедине со своим незаданным и неотвеченным вопросом.
И только спустя целую вечность Мари поведала мне, что её родители были бедными пекарями, и ей пришлось выйти замуж за богатого человека, чтобы выплачивать их долги.
– Но зачем он тебе теперь? – слегка уязвлённо восклицаю я. – Я богат, а в моём доме есть всё, что пожелаешь! – Мари опускает взгляд долу, и это ввергает меня в отчаяние. – Ох, моя царица, дай же мне хотя бы шанс. – Я порывисто беру её руки в свои и нежно сжимаю. – Мы уедем в другой сепат, мы выстроим новый прекрасный дом, и ты будешь жить в роскоши и безопасности вдали от человека, которого не любишь.
Мари поднимает на меня подёрнутые поволокой миндалевидные глаза.
– Если… если Хатхор этого захочет. – Она с усилием сглатывает. – Если она посчитает, что нам суждено быть вместе, то пускай сведёт нас с тобой в настоящей жизни, любимый.
Ласково улыбаюсь. В жизни, где я был человеком без магических сил, я верно служил богу Гору, который был много могущественнее своей супруги, богини любви; что и говорить, то, что Хатхор могла сотворить за пару лет… её достопочтенному мужу было по силам устроить за считанные дни.
– Хорошо, моя царица.
Такое условие поставила мне моя возлюбленная – жена неизвестного мне богача, защитница всея Египта, мать Эрби – и, я надеялся, будущая моя жена. Однако я подозревал, что она – моя славная Мари – была слишком ценна для любой из этих ролей.