breathe

Гаморе кажется, что у нее просто карма такая — вечно идти в кровавой связке с Таносом — судьба, обреченность, вплавленная в подкорку. Он рушит ее жизнь во второй раз, с того света ухитряется зацепить — и это даже не слишком удивляет. Она умереть была готова, лишь бы не дать ему выполнить задуманное: теперь она жива по чистой случайности, а мертвы миллионы, необратимо — и ее семья среди них. Чудовищное, неумолимое проиграла раздирает грудь, забивает легкие царапающей, удушающей пылью, раскаленным металлом жжется в горле. Ее мир разлетается вдребезги, а единственный, кто способен собрать его заново, сам висит над бесконечно темной пропастью, едва цепляясь за обрыв, и вот-вот разожмет пальцы. Гамора помнит, как у них все началось. С одного взгляда невозможно-сапфирового, с одной усталой, но ласковой улыбки, с одного робкого поцелуя. До роковой встречи с Таносом они почти не расставались. — Что ты сделал? — Ударил в голову. Гаморе его объятия нужны сейчас, как кислород, как напоминание, что в этом потухшем, застылом, разваленном мире у нее еще есть что-то настоящее. Что-то, за что можно держаться. Но после расправы над Таносом Тор избегает ее (как, впрочем, и остальных Мстителей). Избегает говорить с ней, касаться ее, смотреть ей в глаза. Он замыкается окончательно, согнувшись под неимоверной тяжестью своей боли. Гамора все равно от него не отходит. может, боль станет легче, если разделить ее на двоих. В ту же ночь — удивительно, что им вообще удается заснуть — он просыпается с хриплым, надрывным «Нет!», и оглушительный удар грома вторит ему за окном, а лампочки в комнате разбиваются от попавших в них молний. Гамора за плечи его хватает и шепчет «Дыши». Только дыши. Тор послушно делает глубокий вдох и выдох, похоже, осознавая понемногу, что это был всего лишь кошмарный сон. — Посмотри на меня, — ее руки мягко скользят по его шее и выше, к подбородку. Он поднимает глаза, и у Гаморы колкая боль разливается под сердцем от его изможденного вида, от измученного, почти беспомощного взгляда, от горьких складок в уголках губ, от залегшей между бровями морщины. — Прости, — бормочет он ломким голосом. — Я подвел нас. Я всех подвел. — Ты убил его, — отвечает она очень тихо. — Убил, и что толку? Камни уничтожены. Половина вселенной в руинах, и этого не исправить, — Тор умолкает на мгновение, глядя куда-то сквозь нее. — Моя жизнь… ее нет. Никого. Ничего. Если и ты уйдешь… — Я не уйду. Я не оставлю тебя. — Но твоя семья… Стражи… они мертвы из-за меня. — Не из-за тебя, — говорит она, с силой сглотнув, отгоняя неожиданное воспоминание: обезглавленное тело, уродливым грузом распластавшееся на полу лачуги. эта смерть была для него слишком легкой. Но Тор качает головой. — Я не уберег своих родных. Не уберег свой народ. Я все сделал неправильно. И как герой, и как царь. Он по-прежнему всячески избегает ее прямого взгляда, и в груди колет еще сильнее. Гамора сама подается ближе, сама кончиками пальцев ведет по его щекам, по скулам: кожа у него горячая, как вечное пламя. Он сам как пламя — но сейчас от него осталась едва ли не слабая искра. Он своим чувством вины раздавлен, сокрушен, уничтожен. Его руки греют талию, и Гамора ощущает себя иррационально, ненормально живой — так не должно быть, не в этом застывшем, холодном хаосе, не когда остальные уцелевшие не знают, что со своими жизнями делать. Ты боец, эхом разносится в голове ненавистный голос. Хоть в чем-то Танос был прав. — Знаешь, — говорит она вдруг, — это ведь не конец. Тор хмурится с легким недоумением, а Гамора неотрывно смотрит в его странно блестящие глаза. — Их… больше нет, но мы здесь. Мы вместе. Это должно что-то значить. Он отрицательно мотает головой. — Тебе не место рядом со мной. Ты… заслуживаешь целого мира. Ты заслуживаешь королевского дворца, а я могу дать тебе лишь жалкие развалины. Пепел. У меня ничего не осталось. — Ты дышишь, — отвечает она, вновь сглатывая нестерпимо жгучий комок. — Для меня этого достаточно. И после этих слов его прорывает. Гамора держит его голову у себя на груди, пока он плачет, как ребенок, долго, взахлеб, сотрясаясь всем телом. Она гладит его по спине, по плечам, и ее собственные слезы капают на его макушку. Они стоят друг друга: приемная дочь безумного титана и бог грома, не сумевший этого титана одолеть (с первого раза). Их обоих Танос изломал, искалечил, лишил всего, что у них было. Гамора сидит, застыв, и давится приглушенными всхлипами: в ее руках разваливается на части сильнейший герой Галактики. Через какое-то время он затихает, постепенно успокаиваясь, и отстраняется, чтобы снова взглянуть на нее. Гамора слабо улыбается, касаясь его влажной щеки, и Тор осторожно целует ее ладонь. — Мы справимся, — шепчет она. — Да. Мы справимся, — повторяет он, и в глубине темной лазури мелькает проблеск прежней уверенности. Он нежно касается ее щеки в ответ и скользит рукой дальше, к затылку, притягивая к себе — лоб ко лбу, нос к носу. Она зажмуривается, концентрируясь на этом контакте, на его пальцах в ее волосах, на его дыхании. — Пообещай мне кое-что, — его голос опять прорезает тишину. Гамора ждет следующих слов, заранее зная, что сдержит — любой ценой. — Мы никогда больше не произнесем его имени. Она кивает, и тогда он наконец-то накрывает ее губы своими, исступленно и жарко, скрепляя, намертво впечатывая обещание. боль, разделенная на двоих, и впрямь становится легче.