Обнимите меня, штандартенфюрер

Чертов русский, на него противно было смотреть, не то, что прикасаться руками. Так считал Тилике. Хотелось добить, наконец, эту свинью. Кареглазый искренне не понимал, почему его любимый штандартенфюрер так носится с обычным русским танкистом. Почему так по-особенному смотрит на него? Почему не хочет обратить внимание на своего адъютанта? Такого преданного, готового грудью прикрывать своего начальника, смотрящего с надеждой. Непонятно только, на что она… Тилике видел, как Ягер смотрел на фото своего тезки, тогда ему показалось, что с командиром что-то не так. Так и есть. Он будто стал одержим русским танкистом, казалось, штандартенфюрер часами готов был говорить о смекалке и остром уме Ивушкина. «Иву-щ-щькин — отвратительная фамилия» — думал Хайн, идя по коридору: «Ужасное звучание. Под стать владельцу». Внутри кареглазого клокотала ревность, смешивающаяся со злостью на самого себя. Злость за неприемлемые чувства к начальнику. Он признавал, что русский прекрасно управляется с танком, многое понимает в ведении боя, это могло объяснить такой интерес штандартенфюрера к нему, но Хайну это казалось лишь оправданием, чтобы хоть немного успокоиться. Смотря на Ягера, парень ужасался: он будто зачарован этим отвратительным Иваном и его умениями. Было ощущение, что Ивушкин просто заколдовал голубоглазого, и он растерял всю свою холодность. — Тилике. Установить вокруг полигона минные поля. Кивок в ответ. Можно вздохнуть с облегчением: Клаус хотя бы подумал о безопасности и последствиях, которые может повлечь его идея. Кареглазому даже показалась, что «вернулся» его прежний любимый командир. Нет. Дальше стало только хуже. «Они уже и пьют вместе! Да что же такого в этом чертовом русском?!» — кричало что-то внутри адъютанта, хотя на лице, как всегда, была маска спокойствия, которая давно треснула, но не так сильно, чтобы рассыпаться на осколки. Нужно было срочно что-то со всем этим делать. И Хайн сделал. Удивительно было в один из вечеров заглянуть в кабинет штандартенфюрера и не обнаружить там никого, кроме него самого. Эта, казалось бы, обычная ситуация настолько радовала кареглазого, что он был готов прямо сейчас броситься на шею Ягера и задушить в объятиях. Но, конечно же, не мог позволить себе подобные фамильярности. Поэтому он просто подошел со спины к Клаусу, молчаливо смотрящему в окно и вроде бы не замечающему своего адъютанта. Пусть так. Тилике привык быть тенью своего начальника, лишь бы была возможность постоянно быть рядом. — Ты что-то хотел? — произносит Ягер с каким-то безразличием, что ранит не хуже наточенного клинка. — Да, хотел. Хайн берет за руку Клауса и переплетает с ним пальцы, ожидает удара или хотя бы крика, но ничего из ожидаемых вариантов не происходит. Голубоглазый просто молчит, держа своего адъютанта за руку. — Обнимите меня, штандартенфюрер… Пожалуйста… — кареглазый произносит это практически с мольбой в голосе, терять уже нечего. И снова ожидания не совпадают с реальностью. Тилике чувствует, как его обнимают сильные руки Ягера, чувствует простое человеческое тепло, исходящее от него. И, поняв, что бояться нечего, обнимает в ответ. Ягер наклоняется к самому уху своего подчиненного и шепчет: — Тилике. Поцелуй меня. — парню ничего не остается, кроме одного — выполнять.