Hand In Hand

— Совсем не как в Будапеште. Совсем не как тогда, когда мир был намного проще. Никаких камней, никакой войны. Никакого Таноса. Они сражаются бок о бок вот уже десять лет. Всегда рядом, всегда вместе. Рука в руке, спиной к спине. Он закрывает её от пуль, в сторону толкает, пресекая любую попытку сопротивления. Наташа ярится, пока они переводят дух за углом дома, что послужил им прикрытием. В плечо его бьёт, и Клинт шипит — пулевое ранение ноет, благо прошло навылет. — С ума сошёл. — Романофф оглядывается, на ходу меняя магазин. — Сама полезла же. — Клинт дыхание переводит, спиной на стену облокачиваясь. — До точки эвакуации дотянешь? — А что ещё делать. Ты же с меня даже с мёртвого не слезешь. Наташа лукаво ухмыляется и взводит курок. Они едва спасаются, залегают на дно в одном из паршивых мотелей. Наташа пытается связаться с Фьюри, и тот говорит им не высовываться пару дней. Клинт знает, что это неправильно. Всё, что происходит между ними — это грёбаная насмешка блядской суки-судьбы. То, что они делают друг с другом выходит за рамки. Он муж, отец, мать его. И это совершенно н е п р а в и л ь н о. Его руки на её бёдрах, спине, в волосах. В этом ярко-рыжем обжигающем пламени. Наташа — это пламя, Бартон знает. Она выпивает его досуха, берёт, не спрашивая, и ничего не требуя взамен. Она обжигает собой, своими мыслями, сжигает всё, что было до неё, превращая в пепел воспоминания. А на утро возвращает его к жизни, заполняя чистый лист такими привычными понятиями. Клинт не винит её. Ни капли. Не когда она под ним, в его руках, окружённая ореолом света на постели где-то на краю города, в замшелом мотеле. Толкается, подаётся ему навстречу бёдрами, и целует, целует, целует. У Клинта Лора, дети, семья, чёрт возьми. А он всё горит, сгорает в этом пламени, в этом рыжем, алеющем закате имени Романофф. Бартон дыхание едва переводит, она все соки из него выжимает. Но до рассвета остаётся всего каких-то сорок минут и тогда на смену её янтарному свету придёт золотистый свет солнца. Магия развеется, и они вновь станут друг для друга всего лишь напарниками. Но здесь и сейчас, пока пламя лижет его ладони, предплечья, перекатывающиеся на спине мускулы, и всё, до чего она только может докоснуться, Бартон молит всех известных ему богов о том, чтобы это никогда не кончалось. Ему не нужен свет солнца. Наташа пылает ярче во сто крат, и на неё не больно смотреть. Её можно даже коснуться. Ему паршиво от того, что это происходит. Он любит жену. Клинт знает это, и никогда не поступится. Знает и Наташа. Потому и не требует. Ничего и никогда. Они просто оставляют всё под покровом ночи и ведут себя, как ни в чём не бывало. Но каждый раз, выходя из мотеля, держась на расстоянии метра друг от друга, нет-нет, да и найдёт ладонь тепло чужой руки.

***

Рука в руке, держит крепко, не отпускает. Ветер треплет волосы яркими огненными всполохами. Они буквально на краю мира, у самых облаков. У её ног разверзлась пропасть, жадно алчущая принять жертву в свои смертельные объятия. И выбор уже давно сделан, и смерть не кажется такой страшной. Ведь она подарит шанс начать всё заново. Ей шаг остаётся сделать, соскользнуть с края обрыва, обратив взор в небо. Один грёбаный шаг — посредник её выбора. Вот только он пересекается с выбором Клинта. — Отпусти. Тебе есть, зачем жить. За что бороться. — Нет. — Клинт. — Строго. В ответ упрямое: — Наташа. Она хмурится, пробегает изломанной линией складка между бровей. Пальцы норовят соскользнуть, тянущая боль пробегает по руке, когда Наташа пытается не сорваться, цепляясь ногтями за ткань на чужом предплечье. — Ты не умеешь прощаться, да? Романофф смотрит Клинту в глаза, лукаво улыбается, играет бравадой, стоя одной ногой в могиле. А Бартон играет желваками, стискивает зубы и мёртвой хваткой держит её над пропастью. — Это мой выбор, Клинт, слышишь? — шепчет она едва слышно, получая в ответ хмурое «Замолчи». — Ты не имеешь права делать его за меня. Слёзы комом в горле стоят, и Наташа видит мир чертовски размытым. Она улыбается краешком губ, с шумом выдыхая. — Ты ведь знаешь… — Романофф запинается на полуслове. Впервые в своей жизни не знает, как сказать. Она проводит кончиком языка по губам и выдыхает хрипло: — То, что случилось в Будапеште, было самым реальным в моей жизни. Рука в руке, всё так же, как и было. До немеющих пальцев, до судороги в дрожащих ладонях. Клинт держит Наташу за руку, но забывает, что пламя невозможно удержать. Она горит заревом, и ветер развеивает искры. Пропасть принимает её в свои объятия, убаюкивая ярко пылающий огонь на мёрзлых заснеженных скалах. Она догорает в преддверии заката, широко распахнув глаза, с саднящей от боли раскрытой ладонью, помнящей тепло его руки, и уходит вслед за янтарным светом безымянной одинокой звезды. Клинт смотрит вниз, но всполохов там нет. Порывы ветра погасили пламя. Ладонь от вихря огненного так и не остыла. Рука в руке. Когда-то так и было.