Just to see your voice

      Я помню, как познакомился с тобой. Нам было по девять лет, но я уже тогда плохо слышал. Я помню, как ты улыбнулся до ушей, протягивая ладошку и представляясь: «Я — Джерард!» А я, как идиот, попросил повторить, потому что не услышал. Думал, ты, как и остальные дети, просто уйдешь, потому что всем надоедает общение с ребенком, которому надо постоянно повторять слова и предложения. Но ты не ушел. Ты просто сказал то, что и прежде, все так же широко улыбаясь. Твоя улыбка была такой лучезарной, мне казалось, что появилось второе солнце, ведь от нее в мире становится теплее и ярче. На моё тихое: «Меня зовут Фрэнк» ты хихикнул и потянул меня куда-то в сторону деревьев. Ты был странным мальчишкой, но стал моим лучшим другом. То, как ты придумывал персонажей в своей голове, то, как ты пытался рисовать на страницах своего блокнота… Я все помню, словно это было вчера. Ты смеялся так часто, что даже теперь, когда прошло столько лет, я все равно слышу твой счастливый и звонкий смех. Я помню, как ты пел мне. Пел постоянно, пока мы были детьми и вплоть до моего пятнадцатилетия. Тогда ты сорвал голос, пытаясь спеть мне колыбельную, потому что я очень любил засыпать, слушая тебя. Ты чуть не лишился своего чудесного голоса, потому что хотел, чтобы я услышал. И я услышал, правда, тихо, периодически даже не мог разобрать слова, но я услышал. В последний раз. Когда твой голос вновь стал нормальным, я запретил тебе петь мне. Ты, конечно, мог попробовать докричаться до меня, и, возможно, я бы услышал, но тогда бы ты навсегда лишился своего голоса. Я не хотел этого для тебя. Ты был моим всем, уже тогда я не мог прожить ни дня без тебя. Ты был тем человеком, кто помог пережить мне потерю слуха. Кто не отвернулся от меня. Ты стал для меня лучшим другом, стал для меня маяком в морской пучине, моим светом в конце туннеля. Ты стал тем, в кого я влюбился и кого так искренне полюбил. Я помню, как ты рисовал мне все то, что хотел сказать. Я повторял, что можно просто написать, но ты не сдавался, говоря, что так слишком скучно. Обычный рассказ о школьном дне, ведь я не ходил в школу из-за слуха, превращался в захватывающую историю с супергероями и спасением планеты. И пусть нам было уже по шестнадцать, мы были все теми же маленькими детьми, которых увлекали комиксы и выдуманные истории. Я помню, как ты пришел ко мне на мой семнадцатый день рождения, и вместо того, чтобы вновь рисовать истории, пригласил на свидание. Ты сказал это на языке жестов, смущенно улыбаясь и стараясь не смотреть в глаза. Так боялся услышать «нет», что, когда я не ответил через пару секунд, ты собирался просто уйти. Но не ушел, ведь я сказал тихое «да» в надежде, что именно это произнес. Даже если я сказал тогда «та» или «на» — это неважно. Главное то, какой была твоя улыбка, и как счастливы мы были, поняв, что наши чувства взаимны. Ты повел меня на пирс смотреть закат. Это такое клише, но нам было плевать на это. Я до сих пор помню наш первый поцелуй, ведь он был не похож на все остальные. Этот привкус сахарной ваты вперемешку с кофе и корицей на твоих, таких мягких, словно они и сами были сделаны из ваты, губах. Я помню, как ты что-то кричал, смотря на небо и смеясь, только я не слышал ни твоих криков, ни твоего чудесного смеха. И даже когда я пытался читать по губам, я все равно не мог разобрать те слова, сказанные в порыве эйфории и чистого счастья. Но я помню твои глаза, которые сияли ярким пламенем лишь одного взгляда на меня. Я чувствовал себя самым счастливым на свете даже несмотря на то, что не мог слышать ни твоих слов, ни твоего смеха. Я не мог слышать шум морского прибоя, не слышал крики чаек, не мог слышать твоё дыхание. Но я мог чувствовать твоё сердцебиение, что было, несомненно, чудом. Я помню, как ты шептал мне что-то ночами. Что-то, что я никогда не мог разобрать. И ты никогда не соглашался написать это, никогда. Только смущенно улыбался, а потом хихикал, переводя тему. Ты болтал со мной ночами, не уставая, хотя даже у меня руки начинали болеть. Эти бесшумные разговоры, они казались чем-то интимным, таким романтичным и милым. Даже отчасти наивным. Именно во время такой беседы ты, наконец-то, согласился написать на листочке то, что так скрывал от меня все это время. Я помню ощущение, когда ты протянул мне этот несчастный клочок бумаги со словами «Я люблю тебя». По моим щекам текли слезы. Я так хотел услышать, но понимал, что это невозможно. Я давно принял свое положение и жил в свое удовольствие. Только рядом с тобой я мог чувствовать себя полностью счастливым, но в то же время несчастным. Ведь я хотел услышать твой голос. Я так хотел, чтобы ты вновь спел мне, так хотел услышать «Я тебя люблю», а не прочитать. Поэтому просто прошептал, в очередной раз надеясь, что ты поймешь меня и что скажу это правильно. Я просто сказал, что тоже тебя люблю. Я помню, как рады были наши родители, когда узнали, что мы вместе. Мама тебя так любила, да и, я уверен, любит и сейчас, просто не хочет это признавать. Все были так рады, что у меня появился человек, который сможет обо мне заботиться. Тот, кто покажет мне все краски этого мира, которых я лишился в столь раннем возрасте. И ты показал. Помнишь, как мы вместе катались зимой на картонках? Тогда, казалось, я мог вновь слышать твой смех и прекрасный голос, хотя на подсознательном уровне все же понимал, что все это — моё воображение. Но если оно помогает мне почувствовать себя нормальным, то почему бы и нет? Я всегда мечтал научиться играть на гитаре, а ты всегда хорошо рисовал и пел. Я помню, когда я еще слышал и не знал, что потеряю слух полностью, мы мечтали создать собственную группу. Я был бы гитаристом, ты бы пел и рисовал обложки к нашим альбомам, Майки мог научиться играть на басу (думаю, мы смогли бы его заставить), а Мэтт был бы нашим барабанщиком. Можно было подключить и Рэя, но он бывал иногда таким вредным и чересчур взрослым, так что над этим мы еще думали. Ты ведь помнишь это, да? Как жаль, что я больше не слышу. Ты рисовал меня. Постоянно. Ты рисовал нас вместе, меня спящего, в разных стилях и разными материалами. В ход шла гуашь, акрил, масляные краски, акварель, чернила, простой карандаш, уголь, цветные мелки и даже обычная шариковая ручка. Ты рисовал на любой поверхности, и тебе было все равно, рисуешь ты на холсте или на полях тетради. Ты рисовал каждый уголок нашего дома. Ты рисовал всех моих собак, которых было несчетное количество (пока мы их не раздали. До сих пор по ним скучаю). Ты рисовал мою улыбку и мои глаза. Их ты рисовал в особенности часто и повторял мне, что они прекрасны. Говорил, хотя в нашем случае показывал жестами, что это самое красивое, что ты когда-либо видел. Что нет в мире глаз красивее, чем мои. Понятное дело, я никогда не верил, но мне было всегда так приятно. Так тепло на душе от того, что кто-то считает мои глаза, да и всего меня в целом чем-то прекрасным. Правда, не думаю, что мне было бы так же приятно, если бы на твоем месте был кто-то другой. Я слишком сильно тебя люблю. Я бы повторил тебе миллионы раз, что именно твои глаза самые красивые. Что я бы изрисовал твоей улыбкой все бумажные листы, да и не только листы, я бы изрисовал абсолютно все поверхности твоей улыбкой. Она бы освещала нашу квартиру вместо лампочек, потому что твоя улыбка сияет, словно солнышко. Именно ты из нас прекрасен. Я помню, как я сделал свою первую татуировку. Ты помнишь тот день? Когда ты, такой перепуганный, решил все же пойти, чтобы «мне было спокойней и не страшно», хотя, в отличие от тебя, я никогда не боялся ни иголок, ни боли. Ты чуть в обморок не упал, увидев, как мою кожу пробивает игла, и если обычно тату-мастерам приходится успокаивать своих клиентов, то в этот раз пришлось успокаивать перепуганного парнишку рядом, вцепившегося своими острыми коготками в мою руку и причиняющего боль похлеще любых иголок. Не волнуйся, я люблю, когда ты меня царапаешь. Особенно если это происходит не в тату-салоне. Я помню, как Майки написал мне в тот день, что ты приедешь чуть позже, так как помогаешь ему с переездом. Я люблю твоего брата, он крутой чувак, так что для меня это не составляло никаких проблем. Конечно, хотелось побыть с тобой чуточку дольше, но я ведь тоже человек и понимаю, что ты не принадлежишь только мне. Через полчаса я получил второе сообщение, уже от Рэя, что ты поедешь на автобусе, потому что наша машина заглохла. В тот день ты не приехал домой вообще. Что было первым, о чем ты подумал, когда очнулся? Что ты умер? Надеюсь, нет. Ведь так подумал я. Все это походило на страшный сон, только сколько бы я себя ни щипал, он не проходил и я не мог проснуться. Третье сообщение, снова от Майки, пришло где-то в час ночи. Одно предложение: «Я заеду за тобой». Возможно, он думал, что я уже все знаю, но это было не так. Я ничего не знал и совершенно не понимал, что происходит. Он забыл, что я глухой, что не слышал никаких новостей. Я не слушал радио, не смотрел телевизор, не знал ничего, и, конечно же, я не слышал того сообщения, которое ты отправил всем. Даже мне. Ты знал, что я его никогда не услышу, но все равно отправил, пока был в сознании. Точно такое же аудио получили Майки, Рэй, твои родители и Линдси. Точно такое же получил и я, несмотря на то, что даже не мог его прослушать. Когда приехал твой брат, он пересказал мне на языке жестов все, что ты хотел передать в том сообщении. Когда я не поверил, он просто переписал это на листок, как ты и просил. И тогда я подумал, что умер. И что самое страшное: что умер ты. «Если ты это слушаешь, знай: ты очень дорог мне. Произошла авария и меня придавило автобусом. Это адски больно, мои руки дрожат, и я не смог написать сообщение. Я даже не знаю, смогу ли отправить это. Я люблю вас всех и просто не мог не попрощаться перед возможным концом. Особенно я люблю тебя, Фрэнки. До скорой встречи». Я помню, как больно было читать это. Как слезы потекли по моим щекам, и как я непроизвольно закричал. Я даже не сразу понял это, и только когда Майки прибежал из другой комнаты и обнял меня, до меня наконец-то дошло. Я помню, как он гладил меня по спине и бормотал что-то. Помню, как он дал мне успокоительное, за которым бегал на кухню, оставив меня наедине с твоими словами. Так странно читать слова, которые ты говорил. Я ненавижу свой недуг. Майки справлялся лучше. Пока я бился в истерике, готов был объезжать все больницы в поиске тебя… Пока я собирался выбежать на улицу и пешком обойти весь город, чтобы все-таки найти тебя. Найти тот злосчастный автобус и вытащить тебя из-под его обломков, если еще не поздно и если тебя еще не увезли на скорой. Но твой брат меня остановил. Он был более рассудителен и даже в какой-то мере хладнокровен: делал то что требуется, забыв о чувствах. Поисками тебя уже занялись Рэй с Линдси, которые просто не могли оставить все вот так. Представляешь, беременная Лин обзванивала ночью все больницы, пока Рэй в это же время объезжал их, периодически заезжая и в морги. Я чувствовал себя таким никчёмным, таким бесполезным… Меня трясло, мне было так плохо, будто я был серьёзно болен. Где-то в три часа ночи нам позвонили из больницы. Точнее, позвонили мне, так как, судя по твоим контактам, они решили, что я самый близкий человек. Возможно, это так, но я не могу утверждать по выводам той девушки из больницы. Помню, как ты заставил меня купить телефон и как я отпирался, мол, глухому он ни к чему. После той ночи я благодарил Бога за то, что у меня все-таки был этот чертов мобильник. Они сказали, что ты в реанимации с ожогами второй и третьей степени. Мне было все равно на твои повреждения, главное, что твоё состояние было стабильным и угроз для жизни не было. Я не мог потерять тебя. Я слишком любил и люблю, я слишком дорожил и дорожу тобой, чтобы все так просто закончилось. Меня не волновало ничего, кроме тебя рядом. Майки долго разговаривал с той девушкой, что-то уточняя и постоянно хмурясь, а я уже был готов украсть у него ключи от машины и ехать к тебе в больницу. Он ходил из стороны в сторону, о чем-то крича бедной медсестре, или кем там она была. Тянул себя за волосы, но мне повторял, что все в порядке. Я не мог ему поверить, хотя и доверял. За все то время, пока мы знакомы, Майки стал для меня ближе, чем любой другой друг. Я помню, как он закончил разговор и швырнул телефон в стену, после чего схватил меня за руку и повел к машине. Всю дорогу он не говорил ничего, пока я сидел и пытался сосредоточиться не на своих пугающих мыслях, а на чем-то другом. Врач сказал, что у тебя ожог роговицы глаза. Врач сказал, что ты пока не пришел в сознание и что тебе потребуется пересадка кожи. Сказал, что у тебя закрытый перелом обеих ног. Да, он также сказал, что переживать не о чем и ты будешь жить, но эта новость подкосила меня. Я еле устоял на ногах, осознав это. Твое тело было на 35% покрыто ожогами. Больше всего пострадали ноги и часть спины. А также та самая роговица глаза, ведь ты не закрыл их, когда произошел взрыв. Знаешь, я мог лишь мысленно благодарить того человека, что принялся вытаскивать тебя и остальных пострадавших из-под автобуса. Ты был последним, потому что и достать тебя было сложнее всего, но знаешь, ты — счастливчик. Тот мужчина чудом прикрыл тебя от взрыва. Он не выжил, Джи. Он не выжил, когда ты сделал это. И я бесконечно благодарен ему. Я ведь знал, что ты будешь волноваться по этому поводу. Я так не хотел, чтобы ты об этом узнал… Умолял врачей и полицейских не говорить и не упоминать этого мужчину вообще. Я просил Майки, зная, как сильно тебя это подкосит. Я ведь знал, что не стоит, и был прав. Тот мужчина был бывшим заключенным. Когда-то из-за того, что он сел пьяным за руль, погибла его семья и невинная девушка, в машину которой он врезался. Он пару раз пытался покончить с собой и просидел пятнадцать лет, после чего его выпустили досрочно. Я помню, как Майки говорил тебе об этом; говорил, что не надо волноваться и он рано или поздно убил бы себя, но ты пропускал его слова мимо ушей. Тебе было все равно, ведь ты думал, что должен был быть на его месте. Знаешь, если все сложилось именно так, значит, так оно и должно быть. Ты сам мне говорил, когда я только узнал о том, что теряю слух и вскоре больше никогда ничего не услышу. Но ты меня не слушал, как слушал тебя тогда я. Врач сказал, что ты, скорее всего, потеряешь полностью зрение. Он сказал, что твои ожоги слишком серьезные и что они не могут ничего сделать. Знаешь, я помню, как ты заботился и успокаивал меня, как помогал мне приспосабливаться к жизни. Как ты учил вместе со мной язык жестов, как помогал бороться с депрессией. Я помню, как ты обнимал и целовал меня. Я помню, как ты нашел меня с лезвием в руках. Помню, как ты плакал тогда, сжимая меня настолько сильно, что, казалось, я просто задохнусь. Ты кричал на меня в истерике, несмотря на то, что я ничего не слышу. Знаешь, я просто понял, что ради тебя готов на все. Ты спас меня. Когда ты услышал новость о том, что безвозвратно утратил зрение, — запретил мне входить в палату. Ты не хотел слышать меня, не хотел, чтобы я тебя видел и не хотел даже пробовать со мной общаться. Ты замкнулся в себе, разговаривая только с доктором и Майки, но и ему не говорил толком ничего. Потом ты впустил к себе Рэя с Лин, своих родителей, но не меня. Знаешь, мне было больно. Хотелось вырвать свое сердце и преподнести тебе его на блюдце, чтобы ты наконец-то понял, насколько мне дорог. Чтобы ты услышал меня. Я ведь знаю, ты тоже любишь меня и просто боялся. Боялся, что я не приму тебя таким. Боялся, что я тебя разлюблю и боялся того, что больше не сможешь обо мне заботиться. Теперь я должен был заботиться о тебе. Месяц я видел тебя, только когда ты спал. Врач оказался понимающим и впускал меня ночью, чтобы я мог хотя бы увидеть тебя. Я говорил тебе, что ты невероятно милый, когда спишь? Знаешь, я сидел каждую чертову ночь рядом с тобой. Я знал, что ты отказываешься от еды, и знал, как прошла операция по пересадке кожи. Я знал, что ты спал только под снотворным, и то его вкалывали насильно, ведь ты отказывался от всех медикаментов. Даже от обезболивающего. Я знал, как срастаются твои переломы и через сколько дней тебя выпишут. Я знал абсолютно все, хотя ты и запретил говорить мне это. Майки рассказал мне о твоей истерике, когда ты узнал, что за тебя отдал жизнь человек. Знаешь, я мог бы отдать за тебя жизнь. Я бы сделал это вместо того мужчины. Если бы у меня было несколько жизней, я бы отдал их все. Даже с учетом, что больше никогда не буду существовать, я бы сделал все, лишь бы ты жил. А ты так поступал со мной, разбивая сердце на тысячи мелких осколков, просто не позволяя быть рядом. Я знаю, что ты постоянно спрашивал обо мне. Я знаю, что ты скучал по моему голосу и улыбке, которую больше никогда не сможешь увидеть. Но просто не решался впустить меня в свою жизнь вновь, так что я принял решение за тебя. Я остался в твоей палате на всю ночь, как всегда, но не ушел, когда ты начал просыпаться. Я долго думал, как нам общаться. К счастью, с технологиями нашего времени это не было чем-то сложным. В тот день я взял с собой телефон, чтобы ты мог говорить, а программа переписывала бы твои слова, чтобы я мог их прочесть. Помню, как ты испугался, когда узнал, что это я в палате. Как повторял тебе: «Тише, я рядом», пока ты плакал. Я не знаю, правильно ли сказал, но знаю, что ты меня понял. Ты просил у меня прощение. За все. За то, что не можешь больше обо мне заботиться, за то, что так получилось, за то, что не разрешал с тобой видеться. Ты прижимался ко мне, продолжая плакать даже несмотря на боль в глазах; продолжал что-то бормотать, и я знаю, что это были признания в любви. Я просто это чувствовал. Как тогда, во время нашего первого поцелуя, казалось, я мог слышать твоё сердцебиение. Или когда мне казалось, что я слышал твои стоны во время нашего первого раза. Я словно слышал эти тысячи «я люблю тебя», произнесенные тобой в истерике. Тебе плохо. Тебе было так плохо, ты не находил себе места, когда тебя выписали. Ты постоянно просыпался от кошмаров по ночам, а я всегда тебя успокаивал, обещая, что все будет хорошо. Я знаю, что ты не верил, когда я старался доказать, что жизнь не заканчивается. Уж кому как не мне об этом говорить. Но ты опять отказывался есть, ты запирался в комнате, хотя я даже сейчас не могу понять, каким образом тебе это удавалось. Пару раз ты находил таблетки и пытался покончить с собой, но, к счастью, это были всего лишь витамины, и я отбирал их вовремя. После этого пришлось спрятать медикаменты подальше, чтобы ты ни в коем случае не нашел их и не сделал это снова, но только уже со снотворным или чем-нибудь более серьезным. Ты, наверное, даже не знаешь о том, как я плакал по ночам на кухне. Не потому, что ты потерял зрение, нет, на это мне было плевать. Потому что ты делаешь это с собой и со мной тоже. Я же не выживу без тебя, ты — мои уши, а я — твои глаза. Я плакал и бился в истерике, стараясь делать это как можно тише, лишь бы ты не услышал. Я не хочу, чтобы ты знал, ведь теперь я стал для тебя опорой. Я не хотел, чтобы ты сомневался во мне и в том, смогу ли я дальше быть рядом с тобой. Какие же мы с тобой неуверенные в себе идиоты… Рэй просил меня тебя оставить. Он говорил, что мне только тяжелее с тобой. Ведь мне всего двадцать семь, я смогу найти себе другого, здорового. Забавно: все забыли о моей глухоте. Чем ты хуже? Знаешь, он даже не понимал, насколько ты мне дорог, продолжая твердить о том, что нам стоит разойтись. Тогда я сказал, что скорее застрелюсь, чем найду тебе замену, оставив тебя, такого хрупкого и нежного, нуждающегося в помощи, одного. Моя мама считает тебя обузой. Знаешь, после того, как она сказала мне это в глаза, эта женщина для меня просто Линда Айеро — однофамилица. Это решение далось мне нелегко: я долго спорил с ней и пытался доказать, что ты для меня буквально все. Но Линда лишь продолжала обзывать тебя, называть никчемным и неполноценным, хотя я был таким же. Возможно, когда-нибудь она поймет, но пока что пусть будет так. Майки, твой родной брат, просил меня тебя бросить, чтобы я больше не «мучился» с тобой. Только я никогда не «мучился». Я люблю тебя, и всегда любил, и буду любить еще вечность. Я знаю, что Майки и с тобой говорил на эту тему. Я знаю, ведь уже вскоре ты, со слезами на теперь уже мутных глазах, продиктовал программе: «Фрэнк, оставь меня одного, пожалуйста». И я знал, что ты не хотел оставаться в одиночестве. Я знал, что тебе было больно о таком просить. И я ужасался той мысли, что родные тебе люди заставили тебя считать себя обузой, ведь это не так, Джи. Ты не обуза. Я верю, что мы справимся, я ведь знаю, насколько ты сильный. Мы выучим шрифт Брайля, мы разработаем твои ноги, чтобы ты снова мог нормально передвигаться. Мы переживем все трудности. Вместе. Послушав все эти просьбы и советы, я сделал то, что должен был. Я сделал тебе предложение.