***
Их утро может начаться с чего угодно: с завтрака в постель, с небольшой ссоры перед работой, с долгих нежных объятий и с ещё кучи вариантов. Сегодня, например, Циглер, встала раньше Мойры (что немало удивило саму Ангелу), и посему решила со скуки заняться своим любимым занятием, предназначенным на такие случаи. Девушка позволяет О’Доран в очередной раз нагло стянуть с себя одеяло, и, лениво потягиваясь, слегка приподнимается на кровати, дабы присесть рядом с возлюбленной. Ноги Ангела поджимает под себя — фактически, она сидит на коленках, но, как бы неудобно то ни было, именно такая поза Циглер и подходила для её хобби. Так проще считать многочисленные неяркие веснушки на худом лице сожительницы. Это глупо, инфантильно, странно, но Ангела невероятно любит заниматься подобным. Едва заметные светло-рыжие пятна на чьих-либо щеках адекватного человека волновать не должны, но Циглер всегда радуется, замечая даже крохотные изменения на лице О’Доран. Ангела считает медленно, скрупулёзно, стараясь ничего не пропустить; она плавно водит пальцем в воздухе вблизи лица партнёрши, дабы не потерять последнюю посчитанную веснушку и — не дай бог — не сбиться со счёта. Правда, один неприятный фактор, мешающий спокойно производить столь важные подсчёты, всё-таки появляется. Мойра просыпается. Нет, Циглер, безусловно, рада, но как ей теперь объяснять то, что она, сидит перед ирландкой на коленях в одном лишь нижнем белье? Это кажется безмерно сложной задачей, и Ангеле остаётся лишь надеяться на собственную удачу. — Циглер? — удивляется Мойра, и, вскинув брови, с непониманием смотрит на Ангелу, — Ты ночью упала с кровати и ударилась головой? Язвит О’Доран не для того, чтобы как-то задеть Ангелу, а, напротив, чтобы разбавить нависшую неловкую обстановку. Получается, мягко говоря, не очень — Циглер не чувствует облегчения, как того задумывала Мойра, а лишь зацикливается на мысли о том, что всё глубже вязнет в болоте смущения и стыда. — Согласна, такое возможно, — нервно отшучивается Ангела, пока её взгляд мечется по помещению, словно в поиске спасения, — Но врать не буду, скажу правду сразу. Я… Циглер сейчас чувствует такое же внутреннее напряжение, которое чувствовала перед признанием Мойре в своих чувствах несколько месяцев назад. Ангела надеялась, что такого больше никогда не произойдёт, но судьба так по этому поводу не думает, и преподносит девушке «подарок» в виде точно такой же ситуации: девушке нужно вновь раскрыть самое сокровенное, самое интимное, что есть у неё в мыслях, а её моральное состояние, тем временем, медленно рушится. — Я постоянно считаю твои веснушки, — рвано выдыхает Ангела и виновато прячет взгляд в пол. Мойре на секунду кажется, что она подавилась воздухом. С одной стороны, подобное признание не могло не выбить из колеи, а с другой стороны — на что в этой ситуации злиться? О’Доран сама бережно хранит тайну о своей любви к родинкам Циглер, поэтому осуждать возлюбленную не может (и не планирует) вовсе. Это всё, впрямь, странно, нелепо, но предательски мило — О’Доран, расплывшись в ласковой улыбке, приподнимается на кровати до уровня визави и затягивает девушку в мягкие объятия холодных рук. — Dúr*, — горячо шепчет Мойра Ангеле на ухо и заводит за него выбившуюся светлую прядь чужой причёски, — Ничего страшного. Это даже… Приятно услышать? — О’Доран слегка отстраняется и смотрит в глаза Циглер, волнение в которых медленно, но уверенно стихает. Сейчас они обе — по-настоящему домашние, ласковые, и именно такие редкие моменты Ангела считает самыми ценными (не считая её хобби, конечно) в их отношениях.***
— Может, опоздаем на работу? — довольно интересуется Циглер, перемещает свои ладони на чужие плечи и медленно падает на визави, вжимая ту в матрас и смятую подушку. — Потеряй час с утра… — И ищи его весь день, — Ангела заканчивает поговорку за Мойру, кидая на ту недовольный взгляд, — Но… Мы же можем делать исключения хоть иногда, верно? О’Доран тяжко вздыхает, любуясь прекрасным лицом напротив, и, протянувшись, вовлекает Циглер в поцелуй.