Венцы тиранов и гербы вельмож

Глухой удар. Ещё один. Третий. Тяжёлая дверь содрогалась под натиском снаружи, но распахиваться отнюдь не спешила. По ту сторону, едва держась на ногах и из последних сил сопротивляясь порывам зверского арктического ветра, Харальдсон снова и снова налегал плечом на преграду, молясь, чтобы та поддалась. От злости и отчаяния на глазах выступали жгучие слёзы, которые тут же сносились прочь. Он давно перестал чувствовать своё лицо, свои пальцы, нижние конечности тоже почти не ощущались. Его товарищ Густав, которого до того он волок на своей спине, теперь сидел у стены здания, безжизненно свесив голову и опустив плечи. Харальдсон беспокоился за его жизнь больше, чем за свою, и со всё большей силой врезался плечом в дверь. Спустя бесконечное число попыток, когда мужчина уже исступлённо молотил ледяной металл кулаками, сдирая с костяшек кожу и оставляя на нём мазки крови, раздался надсадный скрежет, и дверь сдвинулась внутрь сначала на сантиметр, затем, с очередным толчком, ещё немного, и наконец с грохотом ввалилась в здание, увлекая за собой мужчину и впуская в затхлую темноту помещения снежные вихри. Харальдсон, сам не ведая как, поднялся с колен и поспешил к товарищу, наклоняясь к нему и перебрасывая его безвольную руку себе через шею. Он взвалил его себе на закорки и втащил в здание, бережно усадил у какой-то тумбы, затем поспешил затворить дверь. Обливаясь холодным потом, он прислонился лбом к двери, слушая, как там, в сине-чёрной бездне полярной ночи завывает, улюлюкает, свистит ветер да шуршит снег, сбивающийся в хлопья. Этот единственный на мили вокруг звук настолько въелся в сознание Харальдсона, что тот почти перестал обращать на него внимание. В окружении вековых снегов и брошенных исследовательских станций, без единого живого существа вокруг, странные мысли приходят в голову. Кажется, словно так было всегда, и ты единственный, кто остался в живых на всей планете. Даже наличие под боком товарища не освобождает от этого чувства. Но с ним учишься мириться. Странные существа — люди, действительно ко всему привыкают. За спиной послышалась возня и сдавленный вздох. Мужчина обернулся. Густав, вяло двигая рукой, пытался расстегнуть заклёпки на куртке. Пальцы его не желали повиноваться и соскальзывали, но он попыток не бросил. — Тебе помочь, приятель? — еле ворочая языком, спросил у него Харальдсон, на негнущихся ногах приближаясь и присаживаясь рядом. Тот покачал головой, дескать, сам справлюсь. Но всё никак не выходило. Мужчина тяжело вздохнул и с не намного большей ловкостью расстегнул молнию пуховика товарища. — Спасибо, Олаф, — молодой человек сглотнул, облокачиваясь спиной на стену, и вперился взглядом в чёрный потолок. В голове у него было дурно, спутано, глаза щипало и покалывало. Желание прикрыть их было нестерпимым, но нельзя. Ни в коем случае нельзя. Харальдсон стащил с плеч рюкзак, на ощупь открыл и пошарил рукой внутри. Затем взялся за низ и перевернул его, пытаясь вытрясти хоть что-нибудь. Об пол звякнула связка ключей, за ней следом вывалились сколотая лопатка и единственная капсула с адреналином. И всё. — Приплыли, приятель, — буркнул Харальдсон, отшвыривая рюкзак куда-то в темноту помещения, и тоже прислонился к стене. — В смысле? — У нас ничего не осталось. Это наша последняя остановка, — ровным голосом отрапортовал Харальдсон, бессмысленно глядя перед собой. В здании было ничуть не теплее, чем снаружи, и он чувствовал, как по телу расползается леденящий кровь зуд, а за ним жжение. Было больно, но мужчина убеждал себя, что скоро боль пройдёт. — Как же это… — Густав запнулся, усилием воли удерживая свинцовые веки открытыми. Помотал головой. Нельзя спать. Нельзя. — Как думаешь, если бы мы не бросили Уиткиса, мы были бы в лучшем положении? — протянул он, поворачиваясь к Харальдсону. Тот не поменял позы, сидел, держа голову прямо, но губы его дрожали. Он силился что-то сказать, но не мог. Густав шмыгнул носом и отвернулся. Они должны были сделать это. После перегрузки электросети генератор восстановился бы в считанные секунды, у них просто не было времени ждать, пока Уиткис прибежит с другого конца зоны. Либо они с Харальдсоном, либо никто, потому что второй раз отпереть ворота они бы не смогли. Слишком многое было поставлено на кон. От принятого решения свербило в груди, стучало в висках, пересыхало во рту, но это было единственное верное решение. Так Густав говорил себе. — Он справится. Этот сукин сын в одиночку ориентируется лучше, чем в компании, с ним всё будет хор… — А с нами всё будет хорошо? — прервал монолог Густава Харальдсон, повернув голову лишь на треть. Дальше он не смог: шея онемела. — О…Олаф, — пробормотал Густав, собираясь было коснуться плеча товарища, но тут его тело сотрясла судорога, и он почувствовал, как по пищеводу поднимается сгусток едкой желчи. Он успел только отвернуться, и из его рта вырвалась струя рвоты. Парень закашлялся, согнувшись пополам, за первым позывом последовал второй, и его вырвало ещё раз. Захлёбываясь от нехватки воздуха, Густав раскашлялся до слёз из глаз, которые тут же замёрзли на его ресницах. Рвано вдыхая, он попытался вернуться в исходное положение, но локти подогнулись, и он рухнул ничком на холодный бетонный пол. Дышать удавалось сквозь хрипы, щёку жгло, глаза всё ещё слезились. Вообще сегодня почему-то весь день слёзы на глазах, как будто в преддверии чего-то. Моргая каждый раз, как в последний, парень чувствовал, как жизненная энергия вытекает из него и рассеивается, поглощаемая безжалостным морозом. Ничком лёжа на промёрзшем полу, Густав думал о том, ради чего они вообще полезли в этот бедлам. От зоны к зоне идти становилось только труднее, воздух как будто сгущался, все больше окутывая окружающее пространство мутной, злой пеленой, и это заметил не только он: Харальдсон и Уиткис тоже чувствовали неладное. Впрочем, теперь это вряд ли имело какое-то значение. Без Уиткиса, у них не осталось сил даже на то, чтобы затопить печь, не говоря уже о дальнейшем путешествии. Густав почувствовал ледяные пальцы на своей шее, вырвавшие его из размышлений, и его рывком втянули на колени, переворачивая с живота на спину. Харальдсон печально смотрел в пустоту, его грудь слабо вздымалась и опадала. От одного взгляда на взрослого мужчину, который, даже будучи на волоске от смерти, всё равно помогает ему, у Густава защемило сердце, и он судорожно вцепился пальцами в куртку Харальдсона. — Олаф, я не хочу засыпать, — сбивчиво прошептал парень, силясь держать глаза открытыми, но их так нестерпимо жгло, что хотелось кричать. Они приходят, когда ты спишь, поэтому засыпать нельзя. Напарники уже смогли убить нескольких, но чем глубже они забирались на базу, тем свирепее и неуязвимее становились Они. Сейчас против Них у мужчин нет ни единого шанса. — Олаф… — Густав всхлипнул, стискивая ткань на груди мужчины. Тот чуть заметно качнул головой. — Хочешь, почитаю тебе Шекспира? Может, это заставит тебя взбодриться, — слабым голосом предложил Харальдсон. — Давай, — охотно согласился Густав, спиной чувствуя холодные и твёрдые, словно изо льда, ноги товарища. —

Свое затменье смертная луна Пережила назло пророкам лживым. Надежда вновь на трон возведена, И долгий мир сулит расцвет оливам. Разлукой смерть не угрожает нам. Пусть я умру, но я в стихах воскресну. Слепая смерть грозит лишь племенам, Еще не просветленным, бессловесным. В моих стихах и ты переживешь…

Затем последовала тишина. Густав, без движения лежавший всё это время, завозился. — А дальше, Харальдсон? — вопрос остался без ответа. — Харальдсон? Густав через боль приподнял голову, чтобы взглянуть на товарища. Но его покрасневшие глаза натолкнулись на остекленевший взгляд мужчины, больше ничего не выражавший. Подавив спазм в горле, Густав опустился обратно на колени Харальдсона, ослабевающими пальцами ухватываясь за его рукав. Парень чувствовал, как из глаз, сухих и зудящих, в который раз катятся слёзы, мгновенно схватывающиеся на его щеках и остававшиеся там ледяными каплями. Но спать нельзя. Пахло потом, мокрым снегом, кровью и рвотой. Нельзя засыпать. Эти слова, словно наваждение, буравили мозг Густава изнутри, отдаваясь в затылке, во лбу, в висках. В глазах темнело, но Густав хватался за любую мысль, любую причину оставаться в сознании, потому что сон означал смерть. Он отпустил рукав мёртвого товарища, отвернулся от него, глядя куда-то в сторону. Лихорадочно шаря глазами, лишь бы смотреть хоть на что-нибудь, Густав зацепился за что-то взглядом. В полуметре от него на полу лежала, едва заметная на тёмном полу, адреналиновая капсула. Его единственное спасение от забытья. Кое-как привстав, Густав смог скатиться с коленей Харальдсона, оказавшись почти вплотную лицом к капсуле. Потянулся к ней рукой, накрыл шприц ладонью, пытаясь сконцентрироваться на ощущениях. Непослушными пальцами поддел его и вложил в ладонь. Осталось только снять колпачок с иглы, и он, почитай, спасён. Испытывая приступ особенно сильной головной боли и вместе с тем поднося капсулу ко рту, Густав вдруг остановился. Он смотрел на занесённую над ним капсулу, на колпачок, отделявший его от зелья, способного поднять человека из комы, но он не пошевелился. Он подумал о том, что будет делать после, когда адреналин разольётся по его венам и ненадолго вырвет его из лап Морфея. Без товарищей, без припасов, без цели, он только отсрочит свою неизбежную и не менее страшную кончину. Рука с зажатой в ней капсулой безвольно упала на пол. Густав отсутствующе смотрел в темноту, пытаясь разглядеть потолок, затем перевёл взгляд на небольшое окошко под потолком. Сквозь него было видно, как проносятся мимо хлопья снега, пронзительно яркие на фоне чёрного зева неба. Наблюдая за вьюгой, Густав снова стал слышать вой ветра. Он звучал даже почти мелодично, глубоко. Убаюкивающе. Парень затряс головой, распахивая глаза как можно шире. Пальцы в последний раз до боли стиснули капсулу, вторая рука беспорядочно заметалась, пытаясь нащупать окоченевшее запястье Харальдсона. Нельзя спать! Что угодно, только не сон…. Силы Густава были на исходе. Пальцы хватали пустоту, веки, налитые медью, начали опускаться, даруя глазам блаженное облегчение. Густав не контролировал их, и он в отчаянии бормотал: — Пожалуйста, нет, я не хочу засыпать… Мне страшно, я не хочу засыпать… Не надо, я не хочу… Веки сомкнулись, и уже сквозь дрёму Густав слышал эфирный перезвон, которым всегда сопровождалось Их появление. Он услышал трескучий лёд, угрожающий рык, похожий на песнь ледника, а затем была тишина. И больше ничего.