Привкус вишневых сигарет

      — Эй, Шо-чан, — окликнул гетерохрома весёлый, звонкий голос, что доносился буквально из-за спины непозволительно близко. Парень и обернуться не успел, как его, схватив за плечо, сами повернули, сразу перехватывая за галстук и дергая на себя.       — Доброе утро, Шо-чан, — томно шепчут в губы, перед тем, как впиться в них поцелуем. Шото застыл, ошарашенно смотря прямо в изумрудный омут глаз напротив: они манили, принуждая неотрывно смотреть и смотреть, тонуть в чарующей зелени, и забывать об окружающем мире.       Чужие губы были сухи, с привкусом вишневых сигарет, и только по ним можно не глядя определить наглеца — Изуку Мидория. Вторженец отстранился, с неприличным чмоканьем отрываясь от сладких губ, и пошло облизнулся. Мидория обернулся, показал язык стоявшей с подругами Момо Яойрозу, так и говоря: «Он — мой», и вновь обратил всё своё внимание на Тодороки; заглядывая с игривым огоньком в разноцветные глаза, подмигнул и отпустил галстук парня, что, похоже, был обескуражен таким поведением.       Не успел тот спохватится, как Изуку, покачивая бедрами, изящной походкой пошёл ко входу в университет. Тодороки смотрел ему в след, пока хрупкое тельце не скрылось в стенах здания, а после чертыхнулся и цокнул языком: снова этот наглый мальчишка себе много позволяет, и Шото допустил это! Мысленно парень уже осыпал первокурсника проклятиями, не обделив и себя, за то, что поддался зеленоглазому и не может оттолкнуть. Но вот… чтобы он не причитал — все равно непроизвольно потянулся к шее, потирая последствия прошедшей ночи. «Чёрт…»       Первый оживился Эйджиро — однокурсник и друг. К слову, стояли они вчетвером: Киришима Эйджиро — улыбчивый, по-наивному добрый парень и, в частности, лучший друг Бакугоу Катсуки, раздражительного блондина, что тоже стоял рядом. Каминари Денки — легкомысленный тусовщик, что иногда втискивался к ним в компанию, и сам Тодороки.       — Что такое, Шо-чан? Застали врасплох? Раз утро встречает тебя таким, то ты был очень хорош прошлой ночью. — Сказал Киришима и залился смехом. Гетерохром лишь вздохнул, прикрывая глаза,       — Он в скором времени затрахает меня до смерти. Каминари хмыкнул:       — А на вид живее всех живых. И не говори, что тебе не нравится либо противно.       — Не то чтобы… Это просто странно, — отчеканил Шото.       — Ну и? Хорошо сосёт? Сколько же ты ему платишь, что этот задрот в шлюхи заделался? — вставил свои «пять копеек» Катсуки. Ответа не последовало, прозвенел звонок, и студенты засеменили на пары.

*

Занятия прошли довольно спокойно. Главное веселье начинается вечером и длится оно уже с месяц — два, возможно и больше — Шото не считал. Но каждый вечер как по расписанию: Ровно к одиннадцати часам ночи появляется Изуку, даже если Тодороки дома, даже если Бакугоу дома. Жили парни вдвоём. Катсуки, как ни странно, был самым близким другом, и они вполне уживались, да и так веселее и дешевле. Маленького сорванца не останавливало ничто, даже третий этаж. Если Шото не позволял утащить себя в чужой дом — парень приходил к нему сам; «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе», — думает Шото, и от этого и смешно и грустно.       Тодороки вошел в свою комнату, швырнул сумку куда-то в тартарары и упал на кровать, лицом в подушку. Парень поднёс к лицу смартфон, пытаясь хоть что-то разглядеть, но глаза так сильно слипаются… Ничего ведь не будет, если их прикрыть? Буквально на секундочку… Вот только эта «секундочка», что обещал себе парень, переросла в минуты, а те — в часы. Проснулся парень от тяжести на своем тазу и какой-то возни. Лениво приоткрыв глаза, Шото увидел лишь нависающий над ним силуэт в темноте;       — Ой, Шо-Чан, ты проснулся? — шепчет знакомый голос, и тот вздыхает.       — Слезь с меня, Мидория.       — А ты сними, если так хочешь, — усмехается тот, проводя влажным языком по щеке гетерохрома, и потерся о пах. Тодороки устало вздохнул и потянул руки к телу над ним. Холодные ладони идеально легли на чужую талию, но вместо того, чтобы снять, задал вопрос, что довольно долго волновал сознание:       — Зачем ты это делаешь? Тебе ебаться больше не с кем? От такого Изуку даже растерялся, помедлив, он лишь ответил с задором в голосе:       — Неужели тебе так это интересно? Или ревнуешь? — вопросом на вопрос — идеальная схема. Зеленоглазый огладил щеку Тодороки, кончиками пальцев цепляя шрам, убирая лишние прядки за ухо, наклонился и томным шепотом продолжил:       — Я отвечу тебе, но только после секса, — Мальчишка вжался задом в пах, призывно притираясь.       — Тебе всё мало? Не хочу я! Хоть сегодня оставь меня в покое! — с ноткой рыка сказал Шото, сжимая руки на чужом теле. Изуку дернулся: больно, чертовски больно, но это только сильнее заводит.       — Хорошо, Шото-кун, но тогда ответов ты не получишь. — Безразлично отчеканил зеленоглазый, в попытках встать, но, похоже, все пошло не по плану или же нет? Руки гетерохрома крепко впились пальцами в чужие тазобедренные костяшки, точно останутся синяки.        — Эй, отпусти.        — Сидеть. — Процедил тот сквозь сжатые зубы. Пара блеклых попыток вырваться, и мальчишка уже летит на мягкую поверхность.        — Раз так хочешь — чёрт с тобой. Обещаю — завтра ты не поднимешься. — Рычит Шото, вжимая голову Изуку в подушку. Сегодня он покажет, кто тут главный.        — Неужто ты сомневаешься в моей выдержке? — тот азартно виляет задом, явно дразня, и Шото, чёрт дери, ведётся. Парень срывает чужую одежду, оставляя наглеца лишь в распахнутой черной рубашке, что отныне без пуговиц. Руки же закрепились собственным поясом над головой.        «Привязь? Для чего?» — хмурится зеленоглазый, но мысль была прервана резкой болью в сопровождении оглушительного шлепка. Он вскрикнул, выгибаясь,        — Что ты делаешь?! Ему не отвечают, нанося новые и новые удары по мягким полушариям.        — Да ты у нас мазохист? — вскидывает брови парень после пятнадцати минут от начала своей расправы.        — Н… — Мидорию оборвали грозным «Молчать!».       Тело под Тодороки подрагивает; алые отметины, и тёмная одежда эстетично выделяются на молочной коже. Шото нравится, чертовски нравится, нравится до тяжести в паху. Мучитель прикусывает крестец, ягодицы, спину, проводя языком по выпирающим позвонкам и бокам, задирая ткань, оставляя засосы вместе с наливающимися синяками отметинами зубов и местами кровоподтеков. Он оглаживает свободной рукой чужой живот и грудь, пальцами цепляя соски, тянется выше — к ключицам, что всегда так аппетитно выпирали. Пока одна рука гуляла по телу, ощупывая каждый сантиметр, каждую косточку, несильно царапая, вторая скользнула меж ягодиц, проталкивая сразу два изящных пальца в жаркое нутро. Шото мог бы взять этого дрянного мальчишку без подготовки (если, конечно, она нужна после двух месяцев интенсивного каждодневного секса), но он не изверг, да и подразнить сорванца — завсегда. Изуку откидывает голову, стонет, задыхается, слюна скатывается с губ по подбородку на подушку, и раз ему позволяют быть таким громким — Катсуки вне дома:       — Ш-Шото… — выстанывает имя партнёра, пока тот с переменчивым темпом и грубостью насаживает его на чёртовы пальцы. Мало.        — Х-хват… Ах! Хватит! — сквозь стоны, дрожащим голосом просит тот.       — Что такое? Выдохся? Где же твоя хваленая выдержка? — усмехаются в ответ, продолжая набирать обороты, изредка попадая в уязвимую зону — простату.        — Я-я…ах-а, чёрт… Я больше не могу! Возьми меня! Тодороки лишь хмыкает, отстраняется и больше не притрагивается к разгоряченному телу. Наблюдая с хитрой улыбкой за тем, как тот мучается. Изуку дергался, пытаясь вернуть хоть какое-то внимание партнёра: скулит, выворачивается и умоляет. Низко, жалобно умоляет к нему прикоснуться. Через несколько минут покрасневшее ушко обжигает горячий шепот:       — Интересно, что будет, если тебя так и оставить?       — П-прошу, Тодороки, не измывайся надо мной… — хнычет парень ему в ответ.       На часах полвторого. Шото подмечает, что прошло уже примерно два с половиной часа с начала этой игры, и прекрасно понимает, что спать не будет ни он, ни Мидория. Месть так сладка. Это того стоит, так что парню не жаль своего отдыха. Да и можно пропустить пары в эту пятницу, отоспаться либо остаться мучить мальчишку, что так бесстыдно умоляет его взять.       Гетерохром ухмыляется: если бы Мидория знал, что его ждёт — так бы не просил. Бакуго уехал на несколько дней, и Тодороки ничего не мешает хоть до вечера воскресенья развлекаться. «Лучше и не придумаешь», — думает парень и, резко хватая Изуку за бедра, насаживает до упора: от столкновения бедра пошло шлепнули друг об друга, или вскрик, или стон снизу и приятное давление на член. Внутри узко и горячо.       Изуку под ним затих, ошарашено хватает воздух ртом (его катастрофически не хватает). Желанный, но до дури болезненный дискомфорт в тазу, как внутри — от неожиданного проникновения, так и снаружи — от впившихся пальцев.        — Б-Больно, Шо… Ах! — Парень недоговаривает, его резко хватают за растрепанные кудри и вжимают в собственные предплечья, до болезненных всхлипов втрахивая в кровать. Больно, грубо, дико, по-животному. Так и надо…       Шото впивается рукой в курчавые волосы, сжимает так, что может вырвать. Пальцы режет, но он не отпускает — наоборот сжимает всё сильнее, наматывает на кулак. Ещё днём, нет, несколько часов назад, бывшее пушистое, словно шерсть овцы, облачко осело и стало влажным — Шото лишь помогает ему скомкаться.       Вторая рука скользит с задницы на талию, помогая партнёру прогнуться. И тот прогибается, так, что Тодороки кажется, что тот сломает спину; позвонки просто соскочат. Возможно, если бы это был их первый секс, Шото бы обеспокоился о состоянии партнера. Но не сейчас, спустя уже чёрт-знает-какой-раз и уж точно не о нём. Шото знает — под ним маленький чертёнок, чёртов суккуб и чёртов энергетический вампир. Строптивый мальчишка с прекрасной растяжкой, от которого уже тошно, но что-то внутри тянется, желает проучить, заполучить и присвоить. Тодороки знает — Изуку только его. Мидория спит только с ним. Только он может удовлетворить. Знает, и это чувство приятным покалыванием отдаётся по телу. «Моё-Моё-Моё», — кричит всё внутри, особенно, когда зеленоглазый болезненно стонет под ним, извивается, всхлипывает, мычит и тяжело дышит. Гетерохром наклоняется, чуть сбавив темп, ведет носом от плеч до загривка. Ворошит взмокшие короткие волоски, что не были захвачены им, и резко впивается зубами в этот самый загривок, на самом видном месте, где нельзя скрыть, чтобы все знали — сучка занята. После этой ночи Мидория не сможет спать с кем-то, кроме него. Собственник внутри ликует. А слух ласкает полувскрик-полустон. Парень слизывает кровавые подтеки с собственной метки. Возможно, пытается извиниться? Не в этом случае. Стоны теряют болезненную нотку, и Тодороки это не по вкусу. Парень возвращается в исходное положение и грубо тянет мальчишку за патлы, заставляя задрать голову, и резко шлёпает по покрасневшим ягодицам, оставляя новый, ярко-красный, отпечаток ладони. Под ним судорожно скулят, раздирают и так искусанные в кровь губы сильнее. Шото подмечает раскрасневшееся, заплаканное лицо и дрожащие губы, которые то поднимаются, то оголяют стиснутые зубы, то раскрываются в немом вскрике. Изуку, по мнению Тодороки, выглядит слишком сексуально. Хочется драть мальчишку до смерти, или хотя бы до потери сознания.       — Какая же ты шлюха, — шепчут тому на ушко, мимолетно закусывая хрящик, испещренный серьгами, и отстраняется, чтобы затем с новой силой всадиться в податливое тело.       Спустя несколько толчков, Шото изливается внутрь, но выходить не спешит, если вообще собирается. Так и есть. Парень делает минутный перерыв и снова возобновляет ритм. Второй заход. Белесая густая жидкость крупными каплями стекает по чужим бедрам и собственному члену при каждом выходе из жаркого нутра и неприлично хлюпает при резком толчке внутрь.       — Х-хватит, — молит зеленоволосый, у него уже сводит судорогой ноги, а внутренние органы, по ощущениям, уже стали кашей, разбавленной чужим семенем.       — Хах, никогда не думал, что услышу подобное от тебя.       — Ш-Шото… кх… хватит, я больше не могу! — всхлипывает тот, жмурясь и выдавливая новые слезинки, что пропитали чужую подушку.       — С чего бы? Ты свою работу ещё не выполнил. Я не удовлетворен. — Хмыкает тот, выпрямляет спину и в более мягком темпе подмахивает бедрами, все ещё держась за чужие волосы.       — Я… тх-х… могу довести… дело… до конца ртом, т-только прошу… тх-а… хватит, — сквозь болезненное шипение просит парень. Изуку не рассчитал своих сил. Парень и так шёл на износ до этого, и сегодня этот лимит был достигнут. Зеленоглазый уже не может, тут даже сидеть и ходить больно, а когда тебя берут, да ещё так грубо, боль уже нереальная. Он пытался терпеть, правда, но после нескольких часов такой порки это невозможно. Тем более, на ещё одном заходе, а их гетерохром планирует сделать чёрт знает сколько. Его тактично игнорируют, продолжая размашистыми движениями задуманное. Так продолжается недолго: Изуку сник и просто изредка тихо поскуливал сквозь сжатые зубы, пытаясь при этом держаться в сознании, ведь ему ещё домой идти и завтра на пары… Шото хмурится, поджимает губы и сбавляет темп:       — Повернись ко мне, — приказной тон, нетерпящий неповиновения. Мидория медленно поворачивает голову, затравленно смотрит на своего мучителя. И Тодороки от этого не по себе, даже мерзко от самого себя. Он просто не может довести начатое после такого лица… Парень вздыхает:       — Потерпи ещё немного… — и аккуратно касается губами губ партнёра, вовлекая в поцелуй. Необходимо хоть так отвлечь. Сам же постепенно наращивает темп; Изуку стонет в его губы, кусается, пытается отпрянуть, но гетерохром не даёт. Во второй раз Шото изливается внутрь. Медленно выходит и сжимает парня в объятиях, жмёт к себе, ласково поглаживая:       — Тише… Прости, я слишком увлекся. Я правда перестарался… — шепчет он разрыдавшемуся парню.       — Ты… Ты… Чертов придурок, Тодороки Шото, — всхлипывает тот, подрагивая всем телом.       — Знаю… — Тодороки отвязывает руки любовника, и его сразу слабо бьют по груди, пытаются оттолкнуть и сбежать.       — Отпусти! Придурок! Мудак! Кретин! — это малое из того, что выслушал Шото, но отпускать не собирается, лишь сильнее сжимает в объятиях слабое тельце. Если сейчас отпустит, его мальчик и встать на ноги не сможет — сразу свалится. Чтобы парень успокоился, потребовалось около сорока минут. На часах половина шестого утра, и тот клювал уже носом, имея за спиной чёртового ублюдка, (Читать: «Живую грелку») как безмолвие нарушил гетерохром:       — Я всё ещё жду ответа. И Изуку обреченно вздыхает,       — После того, что ты сделал, мне придется быть кратким, но, это я тебе расскажу лишь утром, отвали, — зевает, — …Надо же было влюбится в такого ублюдка, — бурчит парень, притираясь к крепкой груди.       — Что? — тот уставился в макушку любовника.       — Что слышал, — беззлобно фырчит. Шото задумчиво поглаживает чужой живот, пытаясь переварить информацию. Повисло молчание, которое снова нарушает парень:       — У тебя живот стал больше.       — Ва-у, правда? А то я не знал. Нечего было столько кончать, — огрызаются в ответ. — И да, утром чистишь меня сам. Я всё сказал. Закройся и спи.       — Я уж думал, чего-то не знаю о тебе, и ты залетел или поправился, — смешливо хмыкает парень и в следующее мгновение получает подушкой в лицо.       — Спи, блять, уже, — шипит Мидория, устраивается поудобнее и пытается уснуть. На пары они явно не пойдут, думает он, поглядывая одним глазом на часы.