Батоша.

      Арсений снова весь в телефоне, снимает очередную историю и улыбается так счастливо, — сегодня съёмки, как никак, — что сердце у каждого зрителя изнутри вырывается, стучит так, что больно. Попов сияет, даже если под глазами, в которых все капилляры уж полопались, два ряда мешков, потому что сегодня здесь особенный гость.  — Смотрите, кого я с собой привёл на съёмки! Батошу!       Камера отъезжает, оставляя в кадре только вид на штаны Попова и край белой рубашки, и внизу, обхватив стройные, если не худые, ноги мужчины, стоит трёхлетний надутый от возмущения карапуз.   — Батоша пришёл к нам на «Импровизацию»! Будет читать стенд-ап для птиц.       Его голос чуть дрожит, но Попов снова смеётся, перехватывая взгляд подошедшего Антона, и больше не глядит в камеру — просто не может, когда рядом такие красивые Антоны Шастуны. Один уже балуется с плюшевым голубем, отобранным у сына, а другой мнёт штанину, встав в маленьких сандаликах на нос его кроссовка, и требует внимания.       Шастун-старший щёлкает ребёнка по носу и берёт на руки, а тот всё равно к другому папашке тянется. — Арс, займись сыном! И хватит его «Батошей» называть, он — Антон. — Он так мило щёчки надул — я не мог не заснять. К тому же, Антоном он будет, изволите видеть, в восемнадцать, а до этого времени я отказываюсь называть его не «Батошей». — Арсений, ещё и Попов — горе в семье. Арс, он с нами и года не прожил, а уже — Батон. — Не Батон, а Батоша. Он же такой воробушек! Так хмурится мило, носом шмыгая! Ну, глянь, глянь на него! — Ты, папаша, поплыл. Эх, вертеть тобой будет сына, как только поймёт, что ты размазня. — Да кто бы говорил. Это он у тебя только по четвергам Антонио и Антон Антонович, а в остальные дни ты сюсюкаешься с ним бесстыдно: то он у тебя Антошенька, то милашечка, то душенька, Шаст, ду-шень-ка! Иногда мне, честное слово, кажется, что ты сам с собой разговариваешь. — Кто ж виноват, что его Антоном прозвали. Он же за два года привык, понимать стал, что к нему обращаются. Не правильно будет его имя отнимать. — А ты прикинь, мы даже не женаты, а уже династию образовали. Так, Шастун-младший? — смотрит грозно, но, понятное дело, игриво, Арс на маленькое голубоглазое чудо, которое, сидя на руках Антона, умудрялось копошиться в его, Арсения, волосах. — Я вот по паспорту Попов Поповым, но в душе-то Шастун — самый что ни на есть!       Антоша, тот, который пешком под стол ещё ходит, всё-таки добирается холодными ладошками до шеи отца, того, которому под сорокет, и уже слюнявит его плечо, оставаясь при это на руках Шастуна.       А Шастун подходит совсем близко, прижимается к тёплому и, зараза, потному Арсению, чтобы сын не упал с их двух метров, целует одного в макушку, другого в висок, — и не столь важно кого и куда, — пытаясь не пробурчать: «Батоша, аккуратней», потому что это — поражение. Сын у них — Антон, серьёзный парень, даже не Тоша, и всё тут! — П-а-а-а-п! — Слушаю-с, — откликается Арсений и, выпучив глаза, улыбается собственному ребёнку от уха до уха. Волосы да характер у того, конечно, больше Тохины, но лицо-то, лицо! Вылитый Арс в лучшие годы. — Где дядь Дима? — Шаст, мы ему больше не нужны, — хнычет Арсений, вытаскивая свою футболку из чужого рта. Тыкает сына в красную щёку и забирает к себе на руки. Ребёнок сразу обхватывает ногами талию — спасибо, что не осиную — и утыкается в шею, тут же начиная сопеть и губами сонно причмокивать. — Манипулятор. — А где-е-е всё-таки Ди-и-и-ма? — тянет Антон шутливо, за сыном повторяя. — И ты туда же! — Арс отвешивает подзатыльник — ребёнок, висящий на нём, не позволяет сделать что-то существеннее — парню, потому что только трёхлетка может крутить им, как того пожелает. А Тохой он покрутит сам. — Слушай, его пятнадцать килограммов как-то подозрительно похожи на шестнадцать. — Просто дитё чаще надо поднимать, — Антон, если честно, немного обижен. Сын почти полная его тёзка, полное его отражение, а всё равно больше к Арсению тянется. Но в этом, наверное, главное их сходство — Попова они любят одинаково сильно, и одинаково сильно нуждаются в его внимании.       Антон пытается не зависать, не умиляться и сопли не наматывать на кулак, но смотрит на, чёрт с ним, Батошу и Арса, пригревшего ребёнка у сердца, на груди, и пищит где-то внутри себя, приглаживая чужие чёлки, — в этом-то деле ему равных нет, — пропуская волосы меж тонкими пальцами.