Не так плохо, как кажется

      Кенни стоит у чёрного входа в школу и курит. Дым извивается в воздухе, похожий на тысячу серых, злых змей, и Кенни поднимает голову к солнцу. Оно сегодня и вправду яркое - весна, как никак -, и светловолосый с удовольствием подставляется под его несмелые касания.       Уроки закончились минут тридцать назад, но Кенни никуда не спешит. Домой не хочется от слова совсем. Вместо этого хочется приключений и чего-нибудь съесть, но на голод МакКормик с детства привык не обращать внимания.       Воздух звенит из-за писклявых возгласов, доносящихся с детской площадки, шелест автомобильных шин изредка прорезает густой и свежий воздух, небо смотрит тысячью разноцветных глаз. Кенни смотрит на мир, на всю эту многогранную и прекрасную в своей несовершенности жизнь и в очередной раз думает о том, что никогда не станет её частью.       Отчего-то хочется думать, думать много и долго, чтобы мысли в башке превратились в вонючий кисель и окончательно стухли, думать, пока рвать не начнёт и перед глазами не замаячат пёстрые белёсые пятна. Кенни тут же одёргивает себя. Подобные желания обычно свойственны Кайлу, который любит загонять себя почём зря и потом ходить угрюмым и молчаливым. Кенни обычно говорит, что Кайл - важный, как хуй бумажный, но не зло, как это делает пизданутый Картман, а по-дружески шутливо. Ещё одним идиотом, прущимся от всяких депрессивных штук, МакКормик считает Стэна. "Вот уж кто-кто, а этот пиздюк попиздострадать любит," - с ухмылкой подумал светловолосый. Стэн, когда страдает, не копит в себе всё дерьмо, не расфасовывает его нежно по полочкам, будто это нечто действительно важное. Он тупо идёт и нажирается. До текучей, невнятной речи и дурацких эсэмэсок, которыми он обычно закидывает Кайла. О содержании этих посланий рыжеволосый особо не распространяется, но Кенни и так всё прекрасно понимает. Да только слепой не увидел бы, как Стэн смотрит на Брофловски! Только слепой. Или Баттерс.       При мысли о последнем Кенни покрепче прихватил зубами сигаретный фильтр. Баттерс, Баттерс... Баттерс. Кенни не знает, что ему думать об этом маленьком придурке. Светловолосый называет Баттерса придурком так же, как называет хуём Кайла - нежно и шутливо, так, как могут называть друг друга только близкие люди. Баттерс тупой. Его тупость настолько поражает Кенни, что ему каждый раз, когда мелкий выкидывает очередную хуйню, становится до боли смешно. Или больно до смеха. "Истерического. " - добавляет про себя МакКормик. Баттерс настолько наивен, что им пользуются все, кому не лень. Да что греха таить, Кенни и сам не раз принимал участие в издевательствах над пареньком!       Больше всего светловолосого удивляет то, что Баттерс считает каждое издевательство заслуженным. Висит на флагштоке за то, что ни разу не целовался? "Да, я такой, я заслужил!"; Родители наказывают за то, чего не совершал? "Конечно-конечно, заприте меня нахуй в комнате и не выпускайте до конца моих дней!"; Его недолюбливают только из-за того, что он существует? "Ладно! Я и сам себя не очень люблю, правда!".       Но даже несмотря на то, что с виду Баттерс совершенно бесхребетный, это не так, и Кенни в этом уверен на все сто двадцать процентов. Чего только стоят их совместные приключения в четвёртом классе, как вспомнишь, так сразу ржач пробирает! Хоть Баттерс и мог, когда нужно, постоять за себя, Кенни не оставляло чувство странного беспокойства.       Баттерса хотелось защитить, как хотят защитить слепого, неразумного кутёнка, оказавшегося вечером на оживлённом шоссе. И ведь не приголубит никто, не обнимет! МакКормик уже привык быть одиноким, привык к неприязни и тупым шуткам Картмана на свой счёт и не хотел, чтобы и для Баттерса это стало привычным. Это было бы... Грустно, наверное? Знать, что этот прокуренный город уничтожил ещё одно невинное создание, а Кенни даже не попытался помочь. Иногда Баттерс ужасно напоминает ему Карен - может, из-за этого Кенни и задерживает на нём свой взгляд дольше положенного.       А может это из-за того, что у Баттерса пиздецки тонкие запястья, которые наверняка можно было бы с лёгкостью перехватить у того над головой, тощая задница, на которой очень красиво смотрелись бы синяки от пальцев и ногтей, острые, худые коленки, которые без труда можно раздвинуть в стороны... И эти пидорские глаза, так похожие на фонарные блики, которые Кенни обычно видит по ночам на обоссанных стенах в своей комнате. Кенни было интересно, как преобразится их выражение, когда он засадит Баттерсу по самое нехочу. Или когда тот будет кончать раз в пятый, пока Кенни будет превращать его шею в испещрённое фиолетовыми полумесяцами нечто. Баттерс притягивает взгляд, и это трудно отрицать. Кенни смотрел на него, и внутри него ядовитым вихрем поднималась похоть. Но нежности всё же было во сто крат больше, и, кажется, только это удерживало Кенни от необдуманных действий. Домой идти не хочется. Сколько там до дома Стотчей пешим шагом?..       Бычок отправился в карман парки, Кенни напоследок вгляделся в пиздецки яркое солнце и покинул школьный двор.

***

      МакКормик без труда проскользнул в дом Баттерса. Дверь в апартаменты была не заперта, и светловолосый в который раз подивился безалаберности Стотча. Должно быть, Баттерс недавно вернулся домой - на вешалке висит его голубая ветровка, под ногами мешаются аккуратно поставленные кеды. Кенни свои обычно не снимает - на своей шкуре испытал, что в его доме на полу можно наткнуться на что угодно, от битых стёкол до вонючей батиной блевоты. Сейчас же совсем другой случай - полы в доме Стотчей чистые-шелковистые, и Кенни волей-неволей приходится стащить с себя затасканные, стоптанные кроссовки. На первом этаже - ни души. На втором же слышится невнятное копошение и громкое мычание, складывающееся в незамысловатую мелодию. Значит, в доме помимо него только Баттерс. Кенни старается подниматься как можно тише - напугать Баттерса было бы очень прикольно.       Светловолосый заглянул в комнату Стотча - тот заканчивал переодеваться в домашнюю одежду и напевал глупый и прилипчивый мотив. Кенни окинул его фигурку заинтересованным взглядом. Ничего особенного в нём не было - старая застиранная футболка со стёршимся принтом да клетчатые домашние шорты -, но у Кенни внутри что-то приятно заныло при виде такого - одомашненного - Баттерса. - Кхм, - попытался привлечь внимание Кенни. Баттерс от испуга смешно подпрыгнул и крепко обхватил себя руками. -А-а! К-кто... Кенни?.. - блондин выглядит шокированным и смущённым. Ещё бы, Кенни ведь ворвался в его дом без приглашения! МакКормик решил, что его сейчас попросят уйти, но Баттерс лишь улыбнулся тепло и мягко и сказал: - Привет! Сказал бы, что зайдёшь, я бы прибрался хоть немного! Кенни оценивающим взглядом пробежался по комнате Стотча, точно так же, как недавно оглядывал самого Баттерса, и пришёл к выводу, что в комнате последнего стоит идеальный порядок. Ещё бы, с такими предками живёт, ух! - Не страшно, - ухмыльнулся Кенни, пытаясь прикинуть, где мелкий мог бы хранить свою порнуху. - Что-то случилось? Зачем ты пришёл? - поинтересовался Баттерс. А ведь и правда, зачем он там пришёл?.. - Так, просто. Позависать решил, - на этих словах Кенни без разрешения ввалился в чужую комнату и плюхнулся прямо на аккуратно застеленную кровать. - Позависать? Со мной? - взгляд Баттерса наполнился недоумением. Ещё бы, не каждый день к тебе в дом врывается кто-то вроде МакКормика! - Агась. Дай, думаю, зайду, повидаю моего кореша Баттерса, посидим, попердим, за баб перетрём, как два крутых пацана. Баттерс всё ещё выглядит растерянным. - Да и к тому же, домой пиздец как не хочется, а у тя здесь тепло, светло. Мя-я-я-ягонько, - проводит рукой по покрывалу Кенни. - А... Ладно! Я тут, кстати, обедать, вроде как, садился, хочешь со мной?       К предложениям о еде Кенни относился с подозрением, раздражался. Его бесила жалость, бесило сочувствие и это тупое участие, с которым особо чувствительные пытались отнестись к нему, когда узнавали, что он практически бездомный. Ему хотелось засунуть людям обратно в глотки эти их "Ох, бедняга!" или "Хочешь, я поделюсь своим завтраком?". Желательно так, чтобы они могли только болезненно стонать и смаргивать кипящую влагу после эдакого-то диптроата. Но это же Баттерс, просто глупый маленький Баттерс, который почти всегда смотрел на Кенни с обожанием и этой непонятной МакКормику щенячьей радостью, когда тот трепал Стотча по светлым вихрам или говорил, что Баттерс прикольный. Кенни нравилось внимание, которым одаривал его мелкий, но он не понимал его природы. МакКормик - не пример для подражания и далеко не самый крутой чувак в мире, но Баттерс смотрел на него так, будто Кенни - центр его маленькой, глупой вселенной. И именно поэтому он согласился остаться.       На обед у них лазанья. Кенни наворачивает за обе щёки и одновременно с этим пытается дорассказать Баттерсу какой-то похабный анекдот. Паренёк же от души смеётся над совершенно не смешной шуткой и накалывает на вилку очередной кусок.       Обед проходит весело - то ли оттого, что Кенни сегодня не такой колючий, то ли оттого, что Баттерс ни на секунду не затыкается и выкладывает Кенни всё-всё о том, как прошёл его день. Как его с утра пораньше наругал батя - и Кенни был уверен, что нагнал он на Баттерса за совершенно безобидную хуйню -, как Стотч чуть не опоздал на автобус, как было скучно на уроках и как он был рад наконец-то оказаться дома. Выкладывает он всё, до мелочей, и Кенни нелепо лыбится и без разговоров проглатывает весь тот бред, что несёт Баттерс. Когда с обедом было покончено, Кенни спросил: - Когда там у тебя должны предки вернуться? - Ну, не знаю. Мама в город ушла, будет часа через два только, а папа до вечера на работе задержится. А что? - Да так, - хитро жмурится Кенни, - Знаешь, Марджорин, давай потанцуем? - Что? Потанцуем? Зачем? - Просто так. Врубим музло и будем отрываться, а? Лицо Баттерса озарила улыбка, глаза превратились в два озорных светлячка. - Давай!

***

      Баттерс врубает свой плейлист, и Кенни невольно умиляется - там столько подростковой любовной сопливщины, что впору подумать, будто этот плейлист составляла девчонка. Так наивно и по-баттеровски, ей богу. Кенни смеётся, но ничего не говорит.       И они танцуют. Бешено дрыгаются под какую-то зажигательно-солнечную девчачью хуйню, которую Кенни в здравом уме никогда не стал бы слушать, но рядом с ним Баттерс, и от этого почему-то всё сразу меняется.       Баттерс смешно дёргает ногами в танце, и Кенни просто не может не заметить, насколько у него всё-таки тонкие ноги - словно две изящные спички, серьёзно!       А потом Кенни умаялся и плюхнулся на баттеровскую, помятую, кстати, самим МакКормиком, кровать, раскинул руки в стороны и уже оттуда стал наблюдать за кружащимся по комнате Баттерсом.       И они говорят. Много и долго, и Кенни снова мусолит старые, невозможно пошлые шутки, а Баттерс всё так же смеётся, будто это действительно самая смешная вещь в его жизни, будто МакКормик - самый лучший, будто этот вечер - единственное, что заставляет его чувствовать себя живым и настоящим. Кенни готов разделить с ним это пузырящееся чувство.       Стотч прижимается к нему своим боком, потому что кровать пиздецки узкая, и Кенни думает: как Баттерс не сваливается с неё по ночам? Думает, пока не обращает внимание на мягко изгибающиеся мальчишечьи ключицы, которые робко выглядывают из-под невзрачной футболки. Пока не замечает, насколько у Баттерса нежные ладони, насколько приятен глазу изгиб растянутых в улыбке губ, насколько блядские шорты коротки! У Баттерса нескладное, тощее тело, острые, выпирающие коленки и аккуратные, бледные щиколодки. А у МакКормика красные щёки и наклёвывающийся стояк.       Кенни кладёт ногу на ногу и пытается думать о самых отвратительных вещах в мире - о голом Картмане, о том, как он в очередной раз попадает под какой-нибудь грузовик и его размазанное по асфальту тело мирно гниёт на обочине одной из самых непримечательных трасс. Думает о том, как батя в очередной раз замахивается на бухую мать, о дохлой крысе, которую он сегодня утром нашёл под своей кроватью, думает, думает, думает...       Но всё это оказывается таким несущественным в сравнении с рукой Баттерса, которую тот неосознанно положил на колено Кенни. Тогда МакКормик взывает к своей совести. "Кенни, успокой свой хуй, он же ещё такой, блять, ребёнок, он и как трахаться правильно не знает, у него молоко на губах не обсохло, он такой мелкий, он сейчас лежит рядом с тобой, потому что доверяет, а раз доверяет, то предавать точно нельзя, Кенни, очнись, блять, очнись!"       Кенни думает о том, что недостоин, что он сам - обоссанная пародия на человека, что он - грязный шелудивый пёс, непонятно как очутившийся в конфетной лавке, что он не должен, не должен, не должен...       Но все его аргументы буквально рассыпаются в прах, когда он смотрит на это милое, маленькое нечто, доверчиво прижавшееся к его боку.       Рука Кенни тянется к животу Баттерса и мягко скользит под футболку. Тот, как ни в чём не бывало, продолжает что-то говорить, будто не понимает, что рядом с ним - опасность, что нужно бежать, пока ещё, блять, не поздно. "А ведь поздно, да. Действительно, сука, поздно." И светловолосый полностью приподнимает чужую футболку, почти невесомо оглаживает чужую грудь и останавливает руку там, где бьётся чужое маленькое, хрупкое сердце. "Чужое, - говорит с нажимом сам себе Кенни, - Всё чужое, блять, не твоё. " " Пока не моё. " - ухмылятется чернота на задворках его сознания. МакКормик наклоняется к баттеровской шее, тыкается в неё холодным носом и несмело вдыхает запах расслабленного тела. - Хах, Кенни, ты чего?.. - Баттерс улыбается, и в его улыбке Кенни не видит ни притворства, ни затаённого страха. "Дебил, - думает Кенни, - Беги, блять, пока не сожрали." Но он не убегает. Баттерс всё ещё лежит рядом, и МакКормик, окончательно осмелев, касается его шеи губами, прямо там, где бьётся уязвимый и трепетный пульс. Потом он проходится по тому месту языком, всей, блять, поверхностью, и катает на языке вкус чужой кожи. Светловолосый забирается на Баттерса сверху, аккуратно отодвигает голову последнего в сторону и присасывается к тонкой мальчишечьей шее, гладит её языком, прихватывает зубами и дышит загнанно и тяжело. Руками он оглаживает баттеровское тело и нежно проходится подушечкой большого пальца по одному из его сосков. - К-Кенни? - этот жалостливый и удивлённый возглас почти приводит МакКормика в сознание, но как, блять, сохранять трезвость ума, когда под тобой лежит чёртов Баттерс?!       Кенни целует, лижет, кусает и снова целует, делает всё аккуратно и нежно, потому что ну это же, блин, Баттерс, как с ним можно по-другому? Кенни отрывается от шеи Стотча и смело заглядывает ему в лицо. "Не надо было, блять." - понимает Кенни, когда его начинает сильнее вести из-за блеска полуприкрытых ярких глаз.       Кенни не слушает Баттерса. Вместо этого он прижимается к чужому рту своим и сразу же раздвигает губы языком, безо всяких там ебучих прелюдий. Потому что ведёт не по-детски. Потому что Баттерс под ним, наверняка из-за страха, не вырывается и не кричит. Потому что так блядски хорошо гладить баттеровский язык собственным и целовать, целовать, целовать, так, как только МакКормик умеет - глубоко и грязно. И чтобы слюны дофигища, а потом ещё прихватить зубами чужую нижнюю губу, и ох блятьГосподиИисусе... Кенни, как не в себе, крепко сжимает чужие бёдра, бесстыдно лапает костлявую задницу, прижимается через одежду своим шлюшьим членом к промежности Баттерса, забирается дрожащей рукой под преступно короткие шорты, и блин, как же ему сейчас хорошо...       А Баттерс? Светловолосый больше не осмеливается смотреть ему в лицо. Он пытается убедить себя, что всё хорошо, что всё, сука, прекрасно, но Баттерс по-прежнему не вырывается из его рук, и, должно быть, это такой блядский стресс... - Нет... Нет. Хватит, - шепчет Кенни, как в бреду, и отстраняется от Баттерса. МакКормик неловко присаживается на край кровати и закрывает лицо руками. "Боже, какой же я грязный ублюдок, какой же я отвратительный..." - думает Кенни, и ему сейчас так тошно, как не было даже после самой масштабной попойки. - Прости... Прости меня, Баттерс! Я не насильник, и... И ох, блять, я такой отвратительный, такой тупой, прости, прости... - Кенни, ты не отвратительный, - голос Баттерса заставляет МакКормика задрожать ещё сильнее. Кенни его не слушает. Из-за страха - такого чудовищного и тяжëлого, облепившего вдруг со всех сторон на манер чугунного одеяла, и ни рукой, ни ногой не двинуть. Только сидеть, скрючившись - болезненно, стыдливо -, и пытаться не сойти с ума. Не думать о том, что он только что чуть не совершил. - Прости, прости, прости, прости, прости... - повторяет он, как мантру, и ему так страшно и противно, что хочется блевать. После нескольких мгновений сумбурного бормотания наступили мгновения тишины, а затем голос Кенни вновь прорезал хрупкое спокойствие: - Почему... Почему ты не вырывался? Баттерс зашуршал простынями и обнял МакКормика со спины. Кенни вздрогнул, но мысль о том, чтобы вырваться, сразу же отмёл в сторону. - Потому что мне понравилось, - тихо сказал Баттерс. - Понравилось то, что я тебя насилую? - Кенни в удивлении обернулся на Стотча. - А ты... Ты разве меня насиловал? - Баттерс похлопал своими блядскими глазами и приоткрыл рот. Свой мягкий, притягательный рот... - Вообще-то я не хотел! Правда. - Ты меня не хотел? - Нет! Я тебя хотел! В смысле... - Тогда почему остановился? Последний вопрос поверг Кенни в ебучий шок. Баттерс говорил об этом так невинно и не стесняясь, словно они сейчас обсуждали тупой прогноз погоды, а не... Ну, вот это вот всё. - Я... А ты бы этого... Хотел? - Ну... Да? - Но почему? Я же противный! А ты весь такой цветёшь и пахнешь. Да и вообще. - Ты не противный, Кенни! Ты самый лучший из всех, кого я знаю, правда! Ты добрый и хороший! - Добрый и хороший, который пытается изнасиловать тебя в твоей же комнате, - горько усмехнулся Кенни. - Даже если ты захотел меня... Насиловать, то пускай! Я доверяю тебе и знаю, что ты не сделаешь плохо! Гораздо лучше, если... Если первым у меня будешь ты, а не кто-нибудь ещё. МакКормик издал истеричный смешок. - И, ну, я подумал, что если кто-то такой крутой, как ты, решил заняться со мной сексом... То я... Не такой уж и плохой, наверное? Кенни замер. "Божеблять, Баттеркап..." Он ощутил, как волна сочувствия по отношению к Баттерсу накрывает его с головой. Если мелкий обрадовался тому, что МакКормик набросился на него голодной шавкой, учуявшей аппетитный аромат ветчины, то насколько, должно быть, тот всё-таки одинок... Одинок настолько, чтобы отдаться в руки кого-то настолько ужасного.       Кенни зажмурился и, обернувшись к сидящему позади него Баттерсу, крепко обнял его. Боже, какой же всё-таки Баттерс ахуенный! Он столько дерьма терпит, и от других ребят, и от самого Кенни, и это так больно, что светловолосый сильнее зажмуривается и крепче сжимает мелкого в своих объятиях. Баттерс, кажется, даже не понимает всего ужаса ситуации и нежно обнимает его в ответ, обещая вечное прощение. Которого Кенни категорически не заслуживает - и которого так нестерпимо желает.

***

      На следующий день Кенни при встрече - прямо при всех, в школьном коридоре, - обнимает Баттерса. Просто потому что тот как никто другой заслужил свою блядскую порцию объятий. На удивлённые взгляды стоящих рядом Стэна и Кайла он отвечает просто: - Ну, а что? - и беззаботно пожимает плечами.       На уроке он, как и всегда, нихрена не слушает, только смотрит на что-то чиркающего в своей тетради Баттерса и впервые за последние пару дней улыбается нормально, а не так, будто ему тисками яйца прижали.       Воздух звенит из-за писклявых возгласов, доносящихся с детской площадки, шелест автомобильных шин изредка прорезает густой и свежий воздух, небо смотрит тысячью разноцветных глаз. Кенни смотрит на мир, на всю эту многогранную и прекрасную в своей несовершенности жизнь и впервые думает о том, что, возможно, всё не так уж и дерьмово, как кажется.