***
Налёт воспоминаний остался на улицах этого района ещё с первого приезда в Сеул. Широкая улица, украшенная зеленью, парочкой заведений и милых магазинчиков по бокам, была освещена солнцем, в конце возвышалось серое здание, тупик, бывший музей, а ныне бар «Небесный замок». — Чонгук, если ты не понял по моему виду, я совсем не в форме для походов в бары. Тэхен слабо улыбнулся, но внутренности выворачивало при упоминании алкоголя и безумное желание не расстраивать Чонгука не могло это скрыть. Омега трясся от злобы и разочарования, сгорая в буре эмоций ещё сильнее усилившихся во время цикла. — Стоп! Нет! Неужели ты не узнаёшь это здание? Чонгук говорил громко, иногда отвлекая внимание прохожих на себя, но те снова фокусировались на собственных жизнях, и единственный, кто не отвлекался от него, был Ким, хоть из него было невозможно выдавить ответ. — Возможно был здесь, — равнодушно сказал он, заставляя лицо Чона покрыться багровыми пятнами ярости. — Ким! Музей, здесь был музей, неужели ты ничего не помнишь, одна из твоих фотосессий, все стены были увешаны фотокарточками с твоей рожей, — отчаяние медленно топило в себе Чона, и вся его целеустремленность испарялась с огромной скоростью. — А! На мгновение Чон загорелся. — Ты, наверное, был один из чуваков на экскурсии, — нервно усмехается Тэ, поворачиваясь к омеге. И Тэхён разбивается. Заливает острой болью, которая моментом заставляет его прийти в чувства. Пазл в его голове восстанавливается, и на место пустоты аккуратно встаёт лицо Чонгука, сглаживается по краям, представляясь одной картинкой в голове и меркнет во тьме, прощаясь уже навсегда. Горло наполняется чем-то теплым, кажется, что это вот-вот вырвется наружу, но оно скатывается куда-то вниз и, наверное, это были все слова, которые были в запасе, провалились внутрь, оставляя с жаркой пустотой. Тело покрывается мурашками, прерывая на секунды дыхание от волнения и шока, и рассыпается крошкой пылающих осколков на чистый асфальт. Чонгук для него становится внезапно совершенно чужим и далёким, скрытым под завесой горячего пара, кажется, исходящего от него самого. Но он видит лицо того неизвестного, призрака прошлого, что шагал по пятам на пути становления Кима и внезапно оказался прямо перед ним. И что он должен испытывать? Казалось, что всё правильно, как в фильмах, когда вселенная сужается до одной пары тёмных глаз и расширяется с каждым ударом сердца, и когда лёгкие уже до предела заполняются воздухом, когда Тэхен должен выдохнуть и сказать все хоть что-то, он молчал, не позволяя себе разрушить секунды бездействия. Но тело решает действовать, руки тонут в собственных выжженных прядях, оттягивая их вверх, словно приводя в чувства. — Я не знаю, что я должен тебе сказать. Чонгука пробивает разрядом механического голоса, словно не принадлежащего Киму. — Я... я тоже не знаю, что мне делать. Тэхён медлит, считая удары собственного сердца, такого горячего и большого, как никогда прежде, залитого кровью и готового взорваться, залив всю улицу красной. — Что ты думаешь сейчас, я ведь не один это чувствую, типа не знаю, рядом с тобой я чувствую себя... странно? Тёмные глаза встречаются, раздувая зрачки до невозможных размеров, и в усталых глазах Кима наконец плещется успокоение. — Прости меня, я... я не могу сказать, что ты мне нравишься, — Тэхён наконец делает первый шаг и, кажется, что они вне пространства, всего несколько квадратных метров их купол, а за ним шумящая жизнь города, пыльная и свежая весна, залитая солнцем улочка и мириады прохожих, — Но, мы ведь нужны друг другу, точнее ты мне, я не знаю про тебя, даже если раньше мы этого не понимали. Тэхён жмётся к плечу Чона, напряженному и горячему, как будто так было всегда, так будет проще, сделать вид, что это нормально. Чонгук дрожащими пальцами ведёт вдоль хребта, пытаясь прощупать выступающие кости, но их толстым слоем закрывает одежда. Наконец ладонь останавливается и Чон позволяет прижаться в ответ, отдаваясь мягкому теплу, нефизическому и невероятно успокаивающему. Так будет правильно. — Ты мне тоже важен. Слеза скатывается по щеке Кима, впитывается в одежду, и он лишь больше жмётся, понимая, что собственное плечо пропитывается влагой. Рука невольно тянется к затылку, стремится утонуть в мягкости волос. Тэхен спасён. И его спасло горячее дыхание Чон Чонгука, отдающее прямо в шею и напоминающие, что это всё не сон. — Я не могу так быстро. — Я тоже. — Я не смогу быть с тобой. И вселенная Чонгука крошится.13
16 февраля 2020 г. в 19:47
Холодная весенняя ночь, ветер шумит за окном, поднимая мелкий мусор с улиц, гладит верхушки тощих деревьев, не в силах достать до тяжёлых туч, висящих над городом и прячущихся за длинными стеклобетонными спинами, отражающих яркие вывески под собственными «ногами». Тихие шаги в коридоре могли разрушать хрупкую тишину, заставляя Тэхёна, все ещё не погрузившегося в сон, но до ужаса утомлённого, поднимать голову, скользить по тёмным скомканным силуэтам мебели, и, устанавливая тишину в комнате, мысленно ставя галочку на задворках сознания, он снова погружал копну темных сожённых краской в охладевшую мягкость подушки, но так и не погружая себя в сон. Клуб дыма прожигал горло, унося его в пору осознанной и невесёлой юности красивого мальчика, и, без контроля над этим, он лишь изредка скалился в потолок.
Красивого мальчика любят, любят на постерах, в рекламе, на фотках в соц. сетях, любят любовью, холодной и пустой. И так пусто всегда.
И мало осталось в памяти воспоминаний накатывающих пушистой теплотой, хотя бы для сравнения, контраста. Нет, бесконечная череда унылых серых картинок детства и парочка туманных ярких, которые были лишь мгновением жизни, неуловимыми и неосознанными, так и не сложившись в полноценные воспоминания.
Где-то среди них затерялся он, среди прочих безликих знакомых, в каждом сне и кошмаре, ждавший его безликий.
За годы скитаний в собственных воспоминаниях он изучил каждую часть тела незнакомца, исключая лицо, оставшееся замыленным темнотой, прожигая в Киме огненное недовольство, застывая на стенках сердца лавой, всё больше закрывая его от всех. Томящая пустота на месте головы вылизывала стенки сердца, уже полого и холодного. Если бы у неизвестного были глаза, а они у него неприменно должны быть, они бы сдавили Тэхёна в тиски, распылили и уничтожили.
Да, за годы все чувства успели стлеть, оставляя под рёбрами неприятную горячую и пульсирующую пустоту, а сердце тяжёлым каменным ничем, но Ким никогда не мог забыть тяжёлый осадок от лёгкого прикосновения, призрачного, заставляющего сходить с ума и возвращаться в одну и ту же комнату. В этих потусторонних встречах был свой шарм, заставляющий что-то чувствовать. Неизвестный привлекал его не меньше всех живых знакомых и, наверное, даже больше.
У этого незнакомца было даже любимое место их тайных свиданий.
Комната.
Он давно не помнил, где она находилась и что он там делал, да за долгое время он перестал понимать, как она выглядит, превратившись в месиво из красок, но стабильно возвращался к нему, неказистому, неуклюжему и пугающему неизвестному. Тэхён никогда не мог ответить, что испытывает к безликому на самом деле. Страх и увлечение давно смешалось в одно, расстворилось на дне, став одним единственным. Устойчивая в своей постоянности, но с теплом ожидаемая, пытка, несколько раз в год, ментальное распятие, приносящий благословение, сладкий яд, распространившийся по венам, бесконечная погибель и возрождение, а если проще — Ебаный Пиздец. Так он объяснил это когда-то пьяному Джуну, на что последний не смог ответить, подавившись алкоголем.
Тэхён снова не мог уснуть, но уже не из-за того, что незнакомец без лица тревожил его мысли, а потому, что он наконец перестал. Сгорел в пустоте нутра, исчез, оставил Кима одного. Какое-то обидное предательство собственной галлюцинации. Расстраивало.
Взамен панические атаки все меньше тревожили его, и, что нечестно, от этого он стал чувствовать себя ещё менее живым, чем раньше, постоянно возвращаясь к стимуляторам, но всё же эмоции и чувства оставались такими же синтетическими, как и наркотики.
Диапазон становился уже, и это душило.
И никакого доказательства, что парня не сожрала передозировка, лишь пыльная рябь перед глазами и похмелье, смешанное с молочной пустотой в голове.
Альфа уверен, что это был омега, его омега, его предназначение, потяранная возможность на счастье, оставившая его пустым, в чём Тэ, конечно же, винил себя, и, возможно, будь шанс встретиться с ним вновь, он бы смог залечить свои раны и быть наконец целым, что, как бы Киму не хотелось, он не мог достигнуть в одиночестве.
Но Неизвестный оставил Кима навечно неудовлетворённым, пустым, и ни один другой не мог стать заменой, залить собой глубокие рубцы, которые, казалось, пробивали Тэхёна насквозь. Он не понимал, что значило это исчезновение, свободен ли он теперь или это временное затишье, но, на удивление, парень почувствовал какую-то скуку, разочарование и нехватку внимания этого зыбкого воспоминания.
Тэхён много раз закрывал глаза и пугался этой темной неизвестности, одиночество бездны холодило, прогоняя сон и заставляя сжигать себя до самых костей, а потом снова безысходно втыкаться в тёмный потолок, и это могло свести с ума, если бы не еле уловимая тень этой сладости, шлейфа, оставшегося после Чона, кружащего голову и одновременно возвращающего обратно в корпус, успокаивающий или просто напоминающий, что он здесь не один. И, если бы не воспоминания о, возможно выдуманными самим альфой, о ком-то столь размазанном в мыслях незнакомце, он позволил бы себе чуть больше, например, пригласить приятного соседа по комнате на свидание, поцеловать его перед сном, сминая губы, как это пишут, чувствуя приятное послевкусие поцелуев и заниматься прочей романтичной дребеденью, быть тем самым обезумевшим романтиком, в чём стыдно признаваться с таким количеством тараканов в голове и стабильными паническими атаками, тёмным прошлым и кучей грехов, спрятанных по углам собственной души. Тэхён может только растягивать этот приятный момент присутствия, щёлкать зажигалкой в темноте и вдыхать приятный аромат, сбиваемый вкусом табака.
Было ли это утешением или наказанием, запретом показывать слабость, альфа сам не знал, но чувствовал, как медленно сходят давящие на грудь эмоции, как буря превращается в спокойствие и как усталость сменяет тоску, когда холодные дорожки от скатившихся к вискам капель размазываются собственными пальцами по коже, становясь менее заметными, высыхая и стягивая кожу лица.