Сон.Прогулки.Шуберт.

У самой кровати, свернувшись клубочком, спит умерший Пашка. От его безмятежного храпа в следователе просыпается желание еще раз пройти МРТ. Снова галлюцинация, на этот раз чёткая, на этот раз слишком реальная. Видимо опухоль уткнулась во что-то действительно важное, раз голова показывает так избирательно. Венки на руках, пробивающаяся щетина и запах дешевого крема для рук. Nivea, мать ее. Покровский отродясь таким не пользовался. Вот в условиях вечной мерзлоты, у коренных Чангаданских жителей, заначек вонючего, но надежного средства было великое множество. Помнится весь отдел им благоухал. Лежать на кровати, пока призрак Скворцова ютится на полу, может быть в той самой позе, в которой умер, просто невозможно. И надо обязательно встать и заморочиться. Стянуть на пол матрас, стянуть одеяло, достать доселе невостребованный плед. Молча, совершая скупые, самые необходимые движения, обходя Пашкино тело, словно оно и правда осязаемо и случайное прикосновение способно причинить реальный ущерб. Вот горничная удивится, когда увидит, во что превратилась квартира следователя-перфекциониста. Обычно ни пылинки, ни вмятинки, даже алкоголь расставлен в алфавитном порядке. Обычно… Пашка открывает глаза и смотрит на чужие старания молча. Ведь, если покопаться в скудных воспоминаниях, Скворцов та еще болтушка. Он вечно что-то рассказывал, давал исторические справки, хвастался, что сдал зачет на пять. Болтал без умолку, а тут умер и слов подобрать не может. Максим ничему не удивляется, какая в конце концов разница, спит его личный призрак, или пялится как на восьмое чудо света. — Не спросите, как я здесь оказался? Надо бы спросить, почему в Чангадане не остался, где распилили и заныкали по кусочкам, так что хоронить пришлось пустой гроб. Надо бы поинтересоваться, почему в шумной Москве? По каким таким небесным координатам вычислил район и квартиру. Наверное, не зря та блондиночка искала и спрашивала именно Покровского, догадывалась о чем-то. Спрашивала с него, как с разлучника, ни за что, ни про что, а вон оно оказалось. И правда, не в ее квартиру занесло Пашку, не у ее кровати развалился. — Как ты здесь оказался, Паш? Для проформы, для очистки совести, хоть раз пойти на поводу у момента. — Я в холодильнике уснул, думал, все, конец, а потом Енко пришел. Хороший он, да? Максим мог бы сказать, что думает по поводу Енко, но смерть сближает, отрава на двоих сближает. Когда спишь плечом к плечу с кем то, обмороженный, то пойди там возненавидь. Открыл, значит, выпустил. Добрая версия, теперь, главное парня к газетам и интернету не пускать… — Да не смотрите так, я же знаю, что он не успел. Я знаю. Кончилась сказочка, обмани такого попробуй, даже в загробном мире почуял неладное. В отдел бы пристроить, но как на это посмотрит отдел кадров? — Умный ты, такие долго не живут. — Вы тоже умный. Енко сказал… — Что сказал? — Что вам лучше не слушать классику в ванне. Максим аж поперхнулся. Посмотрел украдкой на собственные предплечья. Пусть там ничего не было, пусть шаманская магия стерла порезы и дала вагон надежд в подарок. Иногда хотелось лечь в воду и включить одну из пластинок. Шуберта, например, который умер молодым и разочарованным. — Максим Леонидович. Вы простите, я не хотел, точней хотел… мне уйти? — Куда, в рай? Пашка улыбнулся, польщёно, нежно что ли. — Нет, в метро, потом на вокзал, потом в Чангадан. Он все еще был тихим, заискивающим и безнадежно честным. Не понимал собственного положения и Покровского не понимал. Пришлось объяснять наглядно. Максим потянул руку медленно, неотвратимо, кончики пальцев мелко тряслись, выдавая с головой. Честно, боялся, что снова приснилось, но обошлось. Молодое лицо было теплым, кожа суховатой от вечных морозов. Мог бы за плечи ведь потрясти, за ухо щипнуть, но нет. С Пашкой, даже мертвым, надо по-другому, надо нежно-нежно, как с редким цветком. — Вы чего… — Что за крем у тебя? — Лисичка. Который детский. — Тысячу лет его не видел… — Да в аптеках же есть. Хорошая штука и не дорогая. Сработал значит талисман. Сработал. Никак не получалось отнять руки, как приклеилась. Пусть уж лучше потом в офисе пахнет допотопной «Лисичкой», чем Пашкиной кровью. Если вся эта история с Чангаданом чему-то и научила Максима, так это не отпускать. Наотпускался. Одну на самолет посадил, другую облапал ни за что ни про что. Все неправильно, везде слишком топорно. Третий раз проебаться, ну нет. Не по чину ошибочка выйдет. Он пишет Наташе: «Сегодня не приеду. Заболел» Не ждет ответа, выключает телефон, ну его. — Пошли, Павел. Наряжаться будем. Глаженые, друг на друга похожие футболки сложены в стопочку. Спортивные штаны обязательно, чтобы уж совсем парня не смущать. Максим так увлекся подбором гардероба, что не заметил, движения за спиной. — Спасибо. — За что, Скворцов? — За то, что искали меня. Максим вспоминает себя ледяного, говорящего ровным голосом и понимает, что со стороны не выглядел обеспокоенным. Просто отвечал резче и злее обычного, рыл упорней, спал меньше. Пил отраву с легкой душой, потому что хотел…а чего хотел собственно? Облезлый, харкающий кровью Енко, что ж ты, сука, такой проницательный был. Максим включает решительность. Не разрешает Пашке скрыться на кухне, сам переодевает, случайно касается острых ключиц, чуть не режется об них, но продолжает играть в «мамочку». Укладывает, как маленького, с головой почти накрывает одеялом, сам ложится поверх. Надо было гостя в душ загнать, ну невозможно же с этой «Лисичкой» термоядерной, просто невозможно…. — Максим Леонидович, у вас ресница на щеке, желание загадывайте. Вот кого за коленку надо щупать, вот кого на самолет нельзя пускать. Ну ничего, Максим наученный, Максим наверстает. Он загадывает желание и осуществляет его тут же, молча. Потому что, если рассказать, то не сбудется. Бежать Пашке некуда, замурован в одеяла и чужие руки, даже ядреный кремом не отогнать внезапного поцелуя в нос. В нос, чтобы Енко чертыхался и метал молнии от негодования. Сводник гребанный.