fatigue

      Боль. Гнетущая, разрушающая. Пожирающая внутренности с такой силой и скоростью, что чувствуешь это физически.       Мама всегда говорила ему «Когда-нибудь ты встретишь свое солнце». Вот только она забыла упомянуть, что об это солнце можно обжечься. Обжечься так сильно, что больше никогда не захочется вообще что-либо чувствовать. Никаких эмоций, только прожигающая каждую клетку усталость, бездонная пропасть.       Человечество понесло ни с чем несравнимую утрату. Однако, погоде было настолько плевать на чувства людей, насколько было бы плевать кошке, уронившей любимую вазу хозяйки со стола. Именно поэтому непрерывающуюся череду дней, что люди скорбели над потерями, на небе не было ни облачка. Погода стояла такая, что аж на душе противно. Тепло и солнечно.       В палату солнечные лучи пытались пробраться сквозь маленькие щели на жалюзях. И им не были рады, вот честно. Он зашел в комнату, огляделся по сторонам. Даже подметил то, как в воздухе трепещут частички пыли, переливающиеся в тонких лучиках. Его взгляд упал на кровать и внутри как будто бы все сжалось. Сердце колотится быстрее шаг за шагом, но Стив себя успокаивает. Тони дома, думает он. С ним все будет хорошо, повторяет у себя в голове раз за разом.       Сначала мужчина садится на стул перед небольшой кроватью Тони, затем он, словно передумав, пересаживается на краешек этой самой кровати. Он смотрит на бледное, измученное и потрепанное временем лицо. Проводит взглядом по изгибу бровей, прикрытых, но усталых глаз с синяками под ними. Под этими глазами появилось так много морщин. Эти глаза видели слишком много смертей. Стив, конечно, видел не меньше. Почему-то именно рядом с ними ходит смерть, но никак не обратит на них внимание. Он продолжает рассматривать расслабленные черты лица, благо может себе позволить. Взгляд опустился на губы — бледные, словно снег, однако постепенно набирающие цвет, спасибо современной медицине. Задержать бы взгляд на них, но вот этого уже нельзя себе позволять. Поэтому Стив возвращается к глазам, все также расслабленно закрытым. Даже ресницы не дрогнут.       Он супер-солдат с необычайно-сильным телом, но с самыми обычными человеческими чувствами. Ему, как и остальным — обычным — не давалось все это просто. Но именно того человека, которого ему хотелось защищать, и которому меньше всего хотелось причинять боль, что он, собственно, и сделал три года назад под натиском обстоятельств, что его, как он думал, ни в коей мере не оправдывает, было жалко больше всего. Мышцы не были напичканы суперсыворотками, как у Стива, и кожа не была создана из стали, как его костюм, и его чувства были такими же настоящими. Он точно также переживал за каждого не спасенного им человека и за его семью. Он также переживал и за свою команду, ставшую ему семьей за столько-то лет. И сейчас, глядя на человека, который не заслужил столько испытаний, столько боли и страданий, Стиву хотелось, как и всегда, справедливости. Он думал, что хочет счастья для Тони. Поэтому, вспоминая наполненный нежностью взгляд, направленный не на него, а на истощенную переживаниями рыжую женщину, он понял, что он больше никто. Разве что, тот самый человек, который погубил отношения — очередные отношения, — которые были ему дороги. Он причинил ему боль. Предал его. Он раскаивается. Но какими бы сильными не были его эмоции, он не мог повернуть время назад и подписать чертов контракт. Эта маленькая подпись не стоила страданий стольких людей и Тони. Особенно Тони. Его Тони. Он много думал об этом. Все три года. Стив даже устал. И сейчас, смотря на эти исхудалые и резавшие глаз черты некогда любимого лица, он понимал это как никогда прежде.       Сначала Роджерс просто накрыл смуглую ладонь своей. Затем, чуть более осмелев, взял ее в руку. Господи, как же он устал. Как же они все устали. Устали бороться и пытаться. Пытаться всех спасти, даже понимая, что всех спасти невозможно, они продолжали это делать во вред себе. Совсем перестали замечать, что время безжалостно, а удары щитом по старым ранам наносят неизгладимый вред. В том числе и душевным. И от последнего становилось еще страшнее. Что если сейчас этот некогда любимый откроет глаза, посмотрит холодным и пустым взглядом, и у него хватит сил для того чтобы отдернуть худощавую руку. Боже, только бы простил. Только бы понял. Только бы не презрение. Недоверие? Пускай. Отстранённость? И черт бы с ней! Лишь бы видеть искры, посылающие хоть крохотную надежду на спасение из собственного ада, называемого виной. Стив прекрасно знал, что Тони тогда понимал все его намерения и суть мышления, просто не принимал.       Стив подносит расслабленную руку Тони к своему лицу, целует сухие костяшки пальцев и прижимает его ладонь к своей щеке. Он прикрывает глаза, переносится в те дни, когда Тони это делал по собственной воле и опускает голову.       Буквально доля секунды, на которую он провалился в эти воспоминания, и ему вновь приходится открыть глаза, возвращаясь к суровой реальности. Его возвращает слабое напряжение в руке, которая касается его лица, легкость от того, что он лишь слегка поддерживает ее, но тем не менее, ладонь с щеки не исчезает, наоборот, проводит по скуле нежным движением большого пальца, будто бы говоря, я здесь, и я понимаю. Стив чувствует, как рука Тони мелко дрожит.        Так и сидит, с широко распахнутыми глазами, смотрит, и не может насмотреться, будто бы видит самое красивое, что вообще можно увидеть в жизни. Он наклоняется немного вперед и слегка касается Тони под локтем, чтобы тому было легче держать руку на весу. — Прости меня. — только и срывается с губ капитана.       Тони молчит. На мгновение Стиву кажется, что будто в глазах человека напротив горит все тот же свет. Свет, которого он не видел с того самого момента, как выбрал иную сторону. Он не знает, воображение это, или чувства никуда не исчезали. Да и гадать, если честно, не решается. Словно и не было тех трех лет, тех несдержанных слов и ударов, которые сильно ранили не столько тело, сколько душу. Если быть откровенным с самим собой, то можно подумать, — только подумать, ни в коем случае в слух, — что Стив на себе ощущал те самые удары по золото-титановой броне и по и без того искалечкенной душе. Он повторял раз за разом на протяжении последних двух лет: Прости. Прости. Прости, чтоб меня! Он так долго хотел сказать. Так долго боялся что не успеет. Боялся, что не станут слушать. Успел. Сказал. А дальше то что? Он и не думал. Совсем.       Старк всегда чего-то боялся. Он много раз повторял для себя — все чего-то бояться. Но ему нельзя. По правде сказать, он боялся и этого момента. Момента когда Стив все-таки придет, извинится. Когда посмотрит Стиву в глаза, и совсем в них потеряется. Окончательно и бесповоротно. Слишком любимая голубизна. Боялся, что не найдет нужных слов и вовсе слетит с катушек. Все, что он сделал на деле — лишь подыграл и слегка улыбнулся.       И этого достаточно.