Тепло

Данте противно щебечет что-то о своих мечах и радостно скачет вокруг, уничтожая в щепки всю тонкую атмосферу для чтения. Вергилий медленно злится, продолжая игнорировать Данте и пытаясь читать, но строчки совершенно не укладываются в голове — прочитана целая страница, но он не помнит ни смысл, ни даже какие-нибудь отдельные слова. — Вергилий! Ну же! Прекрати читать, давай помахаемся! — ноет Данте и скачет из одного угла комнаты в другой, гремя деревянными мечами. — Я занят, — отрезает Вергилий и специально громко шуршит страницей, мол, смотри, я действительно занят, только Данте либо слишком глуп, чтобы понять очевиднейший намёк, либо… просто глуп. — Ну Ве-ерг, — тянет Данте и встаёт перед братом, мельтеша своей белой рубашкой и мешая сосредоточиться на чтении. — Я читаю. Уйди. Вергилий не поднимает взгляда и продолжает игнорировать назойливого нарушителя спокойствия, искренне надеясь, что вскоре это надоест младшему брату. Буквы перед глазами не складываются в слова, а слова — в строчки, и Вергилий уже просто водит взглядом по чёрной краске; корешок книги успокаивающе греет руки, а сама мысль, что в руках сборник стихотворений самого Уильяма Блэйка, помогает справиться с раздражением и не обращать внимания ни на что. При огромных усилиях строчки снова складываются в слова, слова — в буквы, и Вергилий уже почти забывает о присутствии брата, как… Данте скидывает мечи на колени Вергилия, случайно ими выбивая из рук сборник стихотворений, и резко прижимается носом к чужой макушке, сцепляет руки в замок на братовой шее. Вергилий замирает, утыкаясь лбом в грудь, и с каким-то волнением чувствует глубокий вздох, который делает Данте; книга беспомощно валяется на полу, раскрытая на случайной странице, и мальчик не чувствует желания её поднять, потому что он слишком смущён и растерян от внезапных действий брата. Данте лишь крепче прижимает Вергилия к себе, ероша носом волосы, и тот ничего не может противопоставить в ответ: руки так и замерли, словно бы до сих пор держат книгу, а от рубашки Данте пахнет тем мылом, которым их мать стирает одежду, и самим запахом Данте: острым, резким и одновременно приятным. Подобные события происходят не так часто и ещё реже, когда Вергилий успевает вовремя отпрянуть или ударить за ненужные сопли и нежности, но иногда младший брат нападет совершенно внезапно, и Вергилий чувствует себя беззащитным в эти моменты. А ещё внутри с одновременно замершим в волнении сердцем теплеет так отчётливо и приятно, что, кажется, посередине рёбер зажёгся маленький костёр. — Противный, — тихо бормочет Данте, сильнее зарываясь носом, и Вергилий уже хочет прошипеть гадость в ответ, как тот продолжает: — тебя так сложно терпеть, и я всё равно хочу играть с тобой. Вергилий молчит, когда внутри вибрацией отдаётся одновременно раздражение и приятно-собственническое осознание, что Данте без него никак не может. И хотя желание высказаться всё равно вертится на языке, мальчик молчит, потому что чужие пальцы почти неощутимо стучат по спине, неритмично и даже как-то ласково, вызывая мурашки по телу. — Мне ужасно скучно без тебя. И не потому, что больше мне не с кем играть в принципе, а потому что мы всё время вместе. И то правда. Голос Данте вибрирует в его груди, и Вергилий чувствует это даже через чужие рёбра и рубашку вперемешку со стучащим сердцем; в ладонях непривычно пусто, отчего хочется хоть чем-то зацепиться пальцами, и деревянный меч, так неуклюже уроненный братом, отлично подходит на эту роль. — Так что отстань от своей поганой книжки и сражайся за свою честь! — громко говорит Данте и внезапно кусает кожу головы, больно оттягивая волосы, и Вергилий шипит от неприятных ощущений, чувствуя себя преданным и обманутым. Данте отскакивает быстрее, чем Вергилий успевает ударить, улыбается слишком дерзко и быстро хватает свой меч, наставляя его на брата. Тот трёт покусанное место, со злостью смотрит в глаза напротив и чувствует, как всё то тепло моментально сгорает и превращается в пожар раздражения и желания отомстить за покусанную макушку. И как только, чёрт возьми, додумался? Вергилий поднимает книгу с пола, аккуратно складывает её на диван и моментально встаёт в боевую стойку, потому что Данте уже перешёл все границы. Данте довольно щурится и сверкает наглой улыбкой без одного молочного зуба, и этот вид вызывает лишь горячее желание стереть эту ухмылку. Мать много раз просила их не драться в комнатах, но как тут удержаться, когда весь пыл пройдёт, пока они добегут до входной двери и улицы? Да и тем более, когда родителей нет дома. Данте слишком хорошо отбивает атаки, но и Вергилий — не хуже, хотя основную инициативу ведёт именно он. Покусанная кожа уже не зудит, но желание оставить синяки на братовом теле набирает обороты; звуки ударов звучат довольно глухо, совершенно не сравнятся с лезвием — отец иногда разрешает сражаться на настоящих мечах, пусть и редко, — да и опасных ранений этими деревяшками не нанесёшь, разве что пару гематом, которые моментально заживут на их телах, но Вергилий всё равно старается, делая именно то, чему учил его отец. Данте больше импровизирует, и чаще всего это оборачивается роковой ошибкой для него, как сейчас: из-за слишком резкого поднятия рук — что этот идиот вообще хочет сделать, думает Вергилий, — меч выскальзывает из чужих ладоней и влетает в вазу, стоящую на тумбе у стены. Данте резко оборачивается на звук ломающегося фарфора, изменяясь в лице, и Вергилий использует чужую заминку ради своей выгоды: влетает в Данте, роняя его на пол, садится на бёдра и приставляет тупой деревянный меч к горлу. — Проиграл, — не сдерживая самодовольства, утверждает Вергилий, и ради подтверждения своих слов сильнее надавливает мечом на кадык. — Пф-ф, тебе просто повезло, — хрипло фыркает Данте и упирается руками. — Я отвлёкся на эту чертову вазу. — Сам виноват. Зачем ты вообще начал мечом делать такие странные движения? Это же глупо. — Это практика! — заявляет Данте и окончательно отодвигает чужой меч от горла, стараясь расцепить братовы пальцы, держащие рукоять. — Отец учит нас скучным приёмам, я хочу что-то поинтереснее. — Это основы, на которых строится вся боевая техника. Ты очень глуп, если пренебрегаешь ими, — качает головой Вергилий, — даже тот старик из книжного… — Ой, только не надо цитировать каких-то старых чудаков, — морщится Данте. — Мне твоего Уильяма Байка, или как его там, по горло хватает. — Блейка, — поправляет Вергилий и начинает вставать, откидывая деревянный меч куда-то далеко в сторону. — И нам нужно вазу убрать, а то мама опять… Вергилий не успевает договорить, потому что Данте хватает его за руку и одним движением роняет спиной на пол, моментально оказываясь сверху и не давая встать. Макушка от неожиданной встречи с полом опять начинает болеть, и Вергилий уже жалеет, что откинул меч: сейчас бы он отлично пригодился; морщась, мальчик открывает глаза и видит перед собой слишком близко улыбающегося Данте с хитрым, насмехающимся серо-голубым прищуром, в свете окна ставшим совсем прозрачно-серым, — между их носами, кажется, не более сантиметра. Вергилий успевает лишь встать на локти, как внезапно чувствует напористое и одновременно лёгкое прикосновение к его губам, длящееся не больше секунды, но за этот миг сердце успевает остановиться и снова начать стучать бешеный ритм. Данте шкодливо улыбается, но не отстраняется, опаляя горячим дыханием чужие губы; Вергилий просто смотрит в ответ, не понимая, что вообще делать дальше, потому что сам толком не знает, что означает этот жест, а быстрое биение сердца и смущение настораживают. — Ты что сделал? — тихо шепчет Вергилий, словно боясь разрушить что-то непонятное, но ощутимо витающее в воздухе и вокруг. — Так часто мама с папой делают, — говорит Данте вкрадчивым шепотом в ответ, не отстраняясь, и эта близость довольно сильно смущает Вергилия. — Я подумал, а почему нам нельзя. Внутри что-то подсказывает, что всё-таки нельзя, но эту странную мысль Вергилий решает не озвучивать; чужое дыхание вызывает мурашки, а холодный пол и тёплое нависающее тело слишком сильно контрастируют друг с другом. — Это было… странно, — неуверенно бормочет Вергилий, облизывая губы, и рассказать о странном тепле, возникающем в груди, он не решается. Переплетённые его ноги с чужими не позволяют выпутаться и подняться, хотя Вергилию очень, очень хочется вылезти и больше никогда в своей жизни не видеть глаза Данте, хотя бы не так близко. — Я, если честно, сам не понял, — говорит Данте и снова наклоняется вперед, выставляя перед собой руки и неловко касаясь мизинцами братовых ладоней. Вергилий жмурится, когда снова чувствует осторожное прикосновение к своим губам, и непривычное тепло приливает к лицу; мальчик ощущает шершавость губ Данте, каждое их движение и горячий выдох, опаляющий даже язык — прикосновение длится уже не секунду, и поэтому Вергилий почти успевает прочувствовать всё то, что волнительно трепыхается в груди. Лицо неприятно холодит, когда Данте отстраняется, и чёткая пустота впереди чувствуется одновременно желанным глотком свободы и непривычным дискомфортом. Вергилий осторожно открывает глаза и видит Данте, задумчиво смотрящего куда-то ему на лоб. Слишком тихо: за открытым окном слышатся тихие крики чаек и завывания ветра. Вергилий не решается прервать всю эту тишину, тонкую, ненавязчивую, словно бы она выступает в роли мягкой ткани, прикрывающей что-то важное и одновременно пугающее, и поэтому сорвать её — примириться с неожиданной правдой. Вергилий пытается аккуратно выползти из-под брата и ему это даже удается, но осколок от вазы, так неудачно отлетевший прямо к ним, больно впивается в ладонь. Тихое «ай» и шипение снова заводит жизнь в маленькой комнате. — Данте, придурок, — шипит Вергилий и вскакивает с колен, резко вынимая осколок из ладони и сжимая его в пальцах. — Сам будешь убирать мусор и отвечать перед мамой. — Что! — восклицает Данте и тоже вскакивает. — Ты тоже здесь виноват! — В каком месте? — фыркает Вергилий, забирает с дивана свой сборник стихов и быстро шагает в сторону выхода. Данте что-то кричит в ответ, но Вергилий не слышит: он резко открывает дверь, проскакивает в проём и закрывает с громким хлопком и скрипом стареньких петель. Прислоняется спиной к двери и скатывается по ней, закрывая лицо книгой. Чёрт. Вергилий чувствует, как за рёбрами заполошной птицей бьётся сердце, и даже не понимает толком почему: брат всего-то поцеловал его. Два раза. Пусть и это кажется одновременно правильным-неправильным, Вергилий не ощущает внутреннего дискомфорта, как раз наоборот — Вергилий с трудом признаёт, что это было даже немного приятно; тепло под диафрагмой предательски разливается по всему телу, заставляя краснеть, и тишина за дверью одновременно успокаивает и настораживает. Ну конечно, Данте это просто от балды сделал, без определённого контекста и смысла — просто захотелось. Всё. Вергилий делает глубокий вдох-выдох, отодвигает ладони с книгой от лица, бросает мимолётный взгляд на дверь сзади, вставая, и идёт вперед. Откуда же Вергилию знать, что Данте сейчас точно так же прячет лицо в ладонях и краснеет, чувствуя то приятное тепло под диафрагмой.