beautiful inside

Когда все заканчивается — победители отпраздновали пиццей с пепперони, проигравших забрал катафалк, окровавленного Баттерса в истерике увезли на скорой в психушку, — она касается его плеча. Нежно. Осторожно. Так не прикасаются к парням, чтобы привлечь внимание, сбить с толку и отобрать их деньги. Так касаются возлюбленных. — Мне понравилось, как ты танцуешь, — признается она, и голубые глаза, обведенные яркими синими тенями, словно сияют в кромешной тьме мира. Майкл смотрит на нее. Майкл не понимает. Танец любого порядочного гота — с ноги на ногу, поворот, затяжка, заново. И обязательно смотреть только вниз. Майкл должен ответить, что ему тоже понравилось, как она танцует, только ее танец — трясти задницей в обтягивающих оранжевых шортиках под ритмичную музыку. Но это эффектно. Вызывающе. Неудивительно, что Изюминки гребут столько денег. Дым сигареты, зажатой меж бледных пальцев, тянется к небу. Тьма прорезается лишь светом редких фонарей. Майкл смотрит на светлые волосы маленькой изюминки, окружающие ее, едва достающую ему до плеча, этим светом, и пытается вспомнить имя. Что-то легкое, постоянно крутящееся на языке, с оттенками дорогих коктейлей и звуком хрустящих банкнот. Мерседес, точно. Может быть, это не то имя, которое ей дали родители; может быть, изюминки каждой своей сестре выдают новое имя при приеме на работу. «Реджина? Эми? Тебя зовут Марта? Словно старуху! Мальчикам не нравятся такие имена. Мы назовем тебя Мерседес — это имя запоминается. А о том, как тебя звали раньше, забудь. И о том, кем была за пределами этих стен». Может быть, все было именно так. Подобная сцена отлично вписывается в атмосферу Изюминок, где девочек подготавливают к будущей тяжелой профессии стриптизерш. — Спасибо, — наконец выдавливает из себя Майкл вместе с кашлем. Не вовремя. Снег снова пошел. Снежинки запутались в волосах — светлых, темных. Заунывно, в готском стиле завыл ветер. А она все смотрела на него. Такие девочки обходят таких, как Майкл, десятой дорогой — они слишком странные, слишком непопулярные, и денег от них не дождешься. Хотя, может, и дождешься, если будешь ходить с ними по кладбищам, пить дерьмовый кофе литрами, терпеть поцелуи с сигаретным дымом и писать стихи. В общем, готы — не вариант. Но их можно попробовать затащить к Изюминкам. Все-таки даже готы падки на женскую красоту. И Майкл ждет как само собой разумеющееся, когда Мерседес начнет его зазывать в то место, соблазнять, или что они там делают для завлечения новой клиентуры. По крайней мере, это логично, это понятно. Но Мерседес ничего об Изюминках не говорит. Только смотрит — внимательно, пристально. Так, словно ничего ценнее Майкла на свете нет. Кашлять хочется уже вовсе не из-за сигарет. На улице ночь и холод, а Мерседес — просто маленькая девочка в полупрозрачной майке и обтягивающих шортиках в городе, полном извращенцев и идиотов. И, наверное, нельзя оставлять ее одну. У Майкла по крайней мере всегда есть нож с собой. Только изюминка не дает готу впервые в жизни поиграть в джентльмена, закутать себя в огромный плащ и за руку повести в бесконечность — упорхнула золотой птичкой, не дав к себе прикоснуться. Ей можно, ее нельзя. — Ну... Еще увидимся! — слышит Майкл слишком радостное для бренного мира, и не успевает опомниться, как Мерседес исчезает. С улицы, с поля зрения, с его личного пространства. Слышно, как где-то крутятся колеса велика, целующего асфальт, но и этот звук вскоре исчезает совсем. Остается только сухость в горле, тремор в пальцах и страшное желание закурить. Снова. Сигарета почти истлела прямо в руках, и нужна новая. Майкл автоматически сует руку в карман, но достает не пачку, а записку. Бумага розовая, как жвачка. Как сладкая вата. Как губы. Бумага розовая — это единственное, о чем еще удается соображать. Номер. Округлая подпись. Аккуратное сердечко. Паста у ручки черная. А он даже не заметил, как она подбросила ему это. Майкл несколько секунд бездумно смотрит на цифры, на буквы, на ненастоящее сердце, мыслями каждый раз возвращаясь к тому, что бумага все еще розовая, и мнет записку пальцами. Бумага хрустит, как банкноты, которые Мерседес все время подсовывают на работе. Как ее имя, и Майкл отчетливо слышит: Мер-се-дес. Он разворачивается и уходит. Ему, вообще-то, нужно домой. На телефоне несколько пропущенных от матери, которая наверняка волнуется. Конечно, волнуется — пусть она и живет в США, но многие обычаи этой страны для нее до сих пор непонятны. Как, например, танцевальный баттл. Но в то же время радуется, что ее сын наконец-то занялся чем-то, что с трудом можно впихнуть в рамки «этим занимаются нормальные дети». Скомканная бумага жжет пальцы, а по пути встречается мусорное ведро. Майкл проходит мимо него, запихнув клочок обратно в карман, туда, где ему и место. Будь здесь рядом Генриетта, она обязательно спросила: «Какого хрена ты делаешь?!» Хорошо, что Генриетты здесь нет. Майкл пока сам себе не может ответить на этот вопрос. Майкл вообще не может думать об этом. Черт, ему действительно необходимо закурить. Майкл идет по давно протоптанной дороге с сигаретой между зубов в давно изученную им жизнь, пока в голове только ореол светлых волос да розовые губы. Майкл идет по давно протоптанной дороге в новый для себя мир сумасшествия — и не сопротивляется.