Let's sing together

      Очередной комок бумаги летит в сторону мусорки, но бьётся об край небольшого ведёрка и падает в паре сантиметров от него. Несмотря на то, что время довольно позднее, — вернее сказать, раннее, — Накахара явно не собирается проваливаться сон, не закончив написание стиха. Что-то бурча, поднимается с кресла, задвигает шторы бордового цвета, пропускающие раздражающее утреннее солнце, возвращается обратно и, глянув в пустой лист, бьёт стол кулаком.       «Смутная печаль… Смутная печаль…», — бормочет Чуя, пытаясь подобрать необходимую рифму к строчкам, параллельно с этим стуча карандашом по поверхности бумаги. Ни одного красивого правильно передающего мысль продолжения не находится, и потому писатель постепенно приходит в ярость.       Спустя некоторое время в глухой тишине просторной квартиры по стенам раздаётся эхом громкий, свободный, но тяжёлый выдох. Стих дописан, и теперь со спокойной душой можно выкладывать его в собственный блог, к другим творениям, что, собственно, Чуя и делает.       Затем он поднимается и потягивается, словно пытаясь достать до солнца, негромко зевает, прикрывшись ладонью, и покидает спальню. В ванной комнате пару минут смотрит в зеркало, — что-то приковало взгляд, и теперь кажется, будто нечто изменилось. Но это всего лишь иллюзии: всё осталось на месте, не поменялось.       Умывшись и избавившись от странных мыслей, Накахара возвращается обратно. Глянув на стол, заваленный бумагами, он понимает, что сил «уничтожать» «творческий беспорядок» нет, да и гостей никто не ждёт, и поэтому можно махнуть рукой на уборку.       Абсолютно каждый гаджет и звук на нём отключаются, мягкая постель разбирается, а сны зовут в собственное королевство, — и писатель через секунду засыпает на любимом месте у окошка.       Квартира расположена в весьма удобном районе: довольно тихом, почти безлюдном, — или, может, жители просто любят посидеть дома, — неподалёку имеется парк с огромным количеством различных растений и цветов, которые создают приятное чувство наслаждения. В нём тихо, спокойно, и в солнечные дни витает вдохновляющая атмосфера, которую творческие люди никак не могут пропустить, а потому чаще всего на скамьях или газонах встречаются художники, чуть реже — писатели. Некоторые даже приносят собственноручно созданные, — или купленные, но ручной работы, — столики, как парты, только складные, чтобы не теряться в суете серого города.       Около трёх часов дня поэт просыпается. Помимо подушки на полу оказалось и одеяло, — кому-то определённо не хватает места даже на двуспальной кровати. Подняв с пола вещи, Чуя заправляет постель и раздвигает занавески. Затем переодевается в свободную домашнюю одежду, принимает водные процедуры и направляется на кухню — небольшую, но уютную, скромно обустроенную.       На любимый завтрак нет настроения, и поэтому принимается решение, что лучше всего обойтись яичницей с бутербродами.       Лень захватывает как-то непривычно, уж слишком сильно, что-ли, но и сопротивляться ей особого желания не возникает, а потому посуда остаётся немытой. После вкусной трапезы, наконец, можно, — и даже нужно, — проверить блог.       В конце концов, отметок «нравится» на последнем произведении стало значительно больше, чем на предыдущих, прибавилось подписчиков и комментариев, а также пришло и личное сообщение.       До этого ни один человек не писал ни слова в сообщения Накахаре — всё, что нужно сказать, оставалось под постом.       Брови писателя едва заметно свелись к носу, словно в напряжении, но тут же с аккуратного лица пропали все эмоции до одной, — неизвестный приглашает на встречу.       Переведя взгляд в окно, Чуя осознаёт, что погода действительно позволяет, — в последние дни, правда, сильный ветер, но и это можно исправить теплым пальто и шарфом, главное, чтобы шляпу не сдуло… — да и засиживаться в четырёх стенах — дело такое себе, выражаясь простым языком. В целом, можно и сходить. Только загвоздка во времени — его катастрофически мало, — до назначенного остаётся всего полчаса, — и по этой причине поэт вынужден слегка отложить прогулку. К его удивлению, ответ приходит довольно быстро, зато теперь можно спокойно выдохнуть и не спеша приводить свой вид в необходимый для выхода в свет.       Как итог, спальня, половина кухни, гостиная и даже коридор были убраны. Такое случается не впервые — всё же, несмотря на габариты помещения, перфекционизм побеждает. Сейчас, наконец-таки, можно и собираться самому.       Накахара натягивает брюки, пиджак того же цвета и белую рубашку. Не забывает и про свой любимый кожаный чокер. Поверх всей этой одежды на плечи молодого писателя падает утеплённое пальто, на ноги надеваются аккуратные, начищенные ботинки с небольшим каблуком, с виду похожие на мужские туфли, и, конечно, шляпа на рыжую макушку. Перчатки мигом оказываются на мелких ладонях, ключи — в глубоких карманах пальтишко, а следом за ними отправляется и мобильный телефон, — писатель готов выходить.       Хлопок двери, жуткий запах парадной, который, к счастью, сменяется свежестью асфальта с улицы и лёгким ароматом цветов. Несильный ветер, принимающий попытки развеять светлые пряди из-под головного убора, нежно щекочет щёки, заставляя краснеть.       Время точь-в-точь подошло, не оставляя ни секунды лишней или недостающей. Место встречи — вход у парка, рядом с которым имеются лавки с узорчатыми подлокотниками, более похожие на скамьи девятнадцатого или двадцатого веков. Остаётся лишь самое отвратительное, муторное, жуткое и нелюбимое — ожидание…       Десять минут… Двадцать… Сорок…       Чуя уже передумал, а теперь и вовсе жалеет, что доверился незнакомцу. Прошёл час, и кто знает, что могло случиться за это время. Может, его вовсе надули, желая обокрасть.       Поднимается, отряхивает с пальто немного лепестков, опавших с цветущего дерева, ветки которого были над головой, и почти что уходит прочь, пока не замечает кого-то вдали. Этот человек, помимо большого, — для японцев, пожалуй, даже огромного, — роста, выделяется походкой, лёгкой одеждой и белоснежными бинтами.       Он не внушает особой доверенности, но что-то внутри только и кричит, что в деле всё совершенно иначе. И пока поэт раздумывает, выпав из реальности, выдергивает его оттуда крупная ладонь, рухнувшая на плечо, словно снег посреди лета.       — А в жизни, оказывается, вы ещё более симпатичный. Меня зовут Осаму Дазай, — и та же самая кисть протягивается для рукопожатия и крепко сжимает в собственном тепле более крошечную.       — Чуя Накахара. Спасибо за комплимент.       — Теперь предлагаю обращаться к друг другу на «ты».       — Глядя на вашу… твою улыбку, мне кажется, что выхода и нет.       — Так оно и есть. Что ж…       Дазай осторожно берёт Накахару за локоть, начиная вести в парк, но тот сводит тонкие брови и одёргивает руку, на что получает негромкий и краткий смешок.       — Зачем ты меня сюда позвал? Кстати, опаздывать нетактично, я мог бы провести это время за личными делами.       — Какие мы злые… — кажется, собеседник хотел возразить, но сделать этого не удалось. — Впрочем, неважно. Мне довольно понравился твой последний стих, и я хотел спросить, можно ли использовать его для кое-чего?       — Как насчёт конкретики?       — Не-а, нельзя.       — И почему же?       — Потом узнаешь, — Осаму вновь лыбится. — Ну так, что скажешь?       — Да пожалуйста…       Чуя не смотрит в лицо своему собеседнику. Возможно, он даже и не знает, как выглядит молодой человек, идущий рядом, но это ему особо и не требуется.       Пока шляпа не вспорхнула с головы.       — А ну отдай!       — Догони и дотянись!       Новый знакомый срывается с места куда-то вглубь парка, а писатель — за ним. Множество взглядов преследует необычную пару. Со стороны выглядит так, будто у малыша отобрали любимую игрушку, а теперь он пытается поймать её.       Но резко Осаму останавливается, разворачиваясь, когда понимает, что его почти догнали, и надевает головной убор. Из-за столь резкого прекращения движения писатель вписывается ему носом в грудь.       — Отдай! — тяжело дыша, произносит он, невольно нахмурившись.       — Я твоего лица толком не видел, ты ведь всё этой проклятой шляпой прикрываешься.       — Я не виноват, что ты — шпала! Отдай шляпу!       Музыкант посмеивается и ядовито продолжает: — Ну что за прелесть!       Любимый аксессуар возвращается к владельцу.       — Не трогай её больше, — шипит сквозь зубы тот.       — Ла-а-адно. Пошли в кафе! Я так уста-а-ал…       Дазай потягивается, оставляя после слов недолгое хныканье. Кажется, Накахара нашёл себе не приятеля, а ребёнка. Ребёнка, который почти два метра ростом, так ещё, вероятно, Казанова, раз на него столь жадно пялятся все девушки.       Вдвоём они идут до необходимого места, обсуждая всё, что есть вокруг. Конечно, не без глумления.       Поэт отвечает односложно, явно не скрывая незаинтересованность в беседе. Однако для его собеседника это стало поводом для очередных насмешек.       Заняв столик у окна и заказав по чашечке кофе, — который, честно говоря, у поэта уже вызывает тошноту, — двое решили узнать друг друга получше. Ну, или один из них…       — Ты уже многое обо мне знаешь, как я погляжу, поэтому расскажи лучше о себе. Мне о тебе совсем ничего неизвестно, — заводит разговор Чуя, помешивая ложечкой напиток и облокотившись щекой об собственную ладонь.       — Ну, что тебе сказать… Музыкант я. Песни пишу, играю и пою. Никогда не слышал?       — Нет. Я музыку совсем не слушаю…       — Это как? — рассмеялся Осаму. — Не может такого быть, чтобы ты её ну совсем ну слушал!       — Не нравится мне ничего. И вообще, я хотел узнать не о себе, а о тебе, так что не переводи стрелки!       — Ну и ладно, — фыркает он, а потом вздыхает. — В целом, это всё, чем я занимаюсь. Пытаюсь прославиться и, честно говоря, думаю, что выходит. Ну, а ещё мне просто безумно нравится музыка. И суицид.       Накахара невольно выпучивает глаза в удивлении.       — Суицид?.. — это единственные слова, что он мог из себя вытащить в данный момент.       — Да, тебе не послышалось. Суицид. Ах, такое прекрасное слово!.. — музыкант довольно лыбится, заставляя ощущать неловкость, испанский стыд и желание уйти прямо сейчас.       — Кхм… Я таким не занимаюсь.       — По тебе видно. О! Какая прекрасная официантка идёт к нам, гляди!       Девушка, которой на вид лет двадцать, подходит к столику и кладёт на него книжечку с кожаной обложкой, похожую на длинный кошелёк. Она, кажется, уже собирается покинуть клиентов, но вздрагивает от прикосновения к собственной ладони двух кистей с более грубой кожей.       — Миледи, не желаете совершить двойной суицид? ~       Работница кафе явно растерялась, но быстро собралась со всей храбростью и освободилась от «оков».       — Извините, вынуждена отказать… — негромко произносит она и быстрым шагом пропадает из виду.       Дазай слегка надувает щёки, словно обиженный малыш. — И почему все прекрасные дамы отказывают?       — Наверное, потому что жизнь всем дорога, кроме тебя, — нейтрально отвечает поэт. Он берёт счёт и смотрит на цены, обдумывая, кто что заказывал, а затем и кладёт часть денег внутрь. — С тебя всё остальное.       — У меня нет денег.       — И кому ты это пытаешься втереть?       — Я серьёзно, — тот выворачивает пустые карманы.       — Ладно, я заплачу́. Но ты должен будешь мне вернуть долг или перевести на счёт.       — Ага.       Покинув заведение, пара направляется обратно, к парку.       — Чуя, Чуя, Чуя! У меня есть для тебя кое-что!       — Какого чёрта ты называешь меня по-       — Вот! — Осаму достаёт из внутреннего кармана плаща синий конверт и протягивает собеседнику.       — Что это?       — Вот и посмотри!       — Билет на концерт?.. Зачем?       — Отказы не принимаются! Буду ждать тебя там. Хоть ты музыку и не слушаешь, думаю, тебе понравится.       — Ладно…       И хоть остаётся чуть меньше трёх недель, писатель всё же решается выйти в свет.