Это не Будапешт

Jigsaw falling into place There is nothing to explain Regard each other as you pass She looks back, you look back Not just once, not just twice Radiohead — «Jigsaw Falling into Place»

— Это тебе не Будапешт. — Совсем нет. — Будто ты помнишь в подробностях. Столько лет-то. Мы ведь не молодеем, если что. Наташа рассказывает ему свою историю — о том, что творилось в эти пять лет. Ее голос доносится словно издалека. Клинт не хочет рассказывать о себе. Она и так знает. Это точно не Будапешт. Наташа с совсем другой прической. Волосы заплетены в косу: рыжие у корней, светлые на концах. В Будапеште он помнит ее брюнеткой. Это не Будапешт. А может, он и есть. Тогда Клинт тоже натянул тетиву, но потом отказался от выстрела. *** Спустя столько лет стрела все же полетит Наташе в грудь. Не просто же так была когда-то нацелена. Один ее любимый русский писатель, давно умерший, говорил, что если в начале пьесы на сцене где-то висит ружье, то в итоге оно рано или поздно выстрелит. — Я все равно прыгну, но на самом деле я должна туда упасть. Ты понимаешь разницу? Клинт понимает. Глаза сухи, он давно отучился плакать, вернее, как — отучился? Не тренировался специально, просто однажды обнаружил: не может. — Это тебе не Будапешт. *** Клинт никогда не жаловался на память. Это их, наверное, любимая — практически семейная, — шутка. Почти семейная. Натаниэлю-Пьетро сейчас было бы семь. Имена двоих умерших дорогих людей (Наташа сейчас умрет, и этого не изменить. Он что, и раньше знал? Да, Клинт собирался ее убить, но тогда ведь не любил. Что это, как это, судьба или что там такое есть, или какие-то заумные научные явления - объясните! Он же не понимает!) , данные сыну. Это как что-то из «Гарри Поттера». Он бы и другое вспомнил, но именно «Поттера» так любил Купер. Клинт приучил себя в такие моменты не думать абсолютно ни о чем. Два десятка лет работы на спецслужбы — и он мог бы встать посреди ночи и оттарабанить на десяти языках список тех, кто заслуживает смерти. Столько лет спустя когда-то нацеленная им стрела все же полетит Наташе в грудь. Это не Будапешт. Теперь-то выбора не осталось. Монетка, подброшенная и пойманная на ладонь — шансы один к двум, если не жульничать, — а они договорились не жульничать. Клинт сам согласился. У него нашлась монетка. А ладонь была — Наташи. Кто сказал, что она хуже него умела делать всякие фокусы. О, какой у них был бы прекрасный дуэт, вздумай они вписаться в группу странствующих трюкачей. Вот так все было бы: Нат стоит у стены, прикованная к мишени. Он сам, ослепленный повязкой, целится в нее из лука. Да хоть из русского «Калаша». Наташа знала его и доверяла ему. Все еще доверяла. Даже слишком. Наташа была его светом и теплом — после щелчка Таноса. Ведь не осталось больше никого. Клинт не видел ее все пять лет, и голоса ее тоже не слышал, хотя вот же оно — протяни руку, позвони. Он выбрал другой путь. Клинт ни в кого не верил, ни в Богов, ни в героев, хотя и тех и тех повидал, но это не мешало ему шептать: «Храни их всех». Ведь хотя бы кто-то остался. Клинт не хотел узнавать, кто именно. Это было бы слишком. Если постоянно расковыривать рану, она все равно заживет, только гораздо медленнее положенного. И останется уродливый шрам. Который, конечно же, всегда можно поковырять гвоздем, когда захочется. И это кто кого — он или Наташа — чаще спасал? Наверное, сравнялись уже. Или у кого-то был перевес. Но теперь точно перевес останется за нею. А за Клинтом — долг, теперь уж точно неоплатный. Душу забирайте, что ли. Забирайте все, что есть. Но что у него есть теперь — только пустота. Только — он сам, высушенная оболочка. Нечем оплатить. Пять лет Клинт убивал — мексиканских наркоторговцев, русских бандитов, японских якудза, счет уже пошел на тысячи, но пустота никак не желала заполняться. — Мы еще друзья? — спрашивает он. Просто для порядка. Конечно, еще друзья. — Смотря как сильно будешь бить. Наташа улыбается. Снова семейная шутка. И Клинт понимает, что ответ ровно такой, каким и должен был быть. Они еще друзья — если он не промахнется. Один его любимый писатель говорил, зорко лишь сердце. Клинт не уверен насчет сердца, но предпочел бы сейчас очки толщиной в дюйм. Такие носят те, кому противопоказана операция, кто без них дальше своего носа не видит. Не минует своей цели выстрел, что был заготовлен давным-давно. Если бы Наташа улыбнулась или взмахнула рукой на прощанье, его сердце тоже бы не выдержало. Оно же зорко? Или как? И краснорожий упырь надолго бы замер в полном офигении от всего этого. *** Стрела летит. И Наташа падает. Лук его изготовлен из сверхсовременных материалов, которые способны выдержать что угодно. А его сердце? Но сердце Клинта выдерживает. Лишь пропускает пару ударов. Потом он ложится на спину и засыпает. Буквально в минуту, словно только что наевшийся младенец, у которого ничего не болит. Глупо, ведь он только что убил лучшего — и единственного, — друга. Глупо, но никто его мнения не спрашивал. Клинт просыпается, лежа в теплой ванне. Открывает глаза — ну спасибо, это не видение, вызванное открывшимся на пятом десятке энурезом. Он просто спал в теплых беспечных водах. А в его руке переливается холодным светом Камень. Некоторые, кому везет, умирают во сне. Клинт не верил ни в Богов, ни в героев, но иногда все-таки молился, чтобы и с ним так вышло. Но что-то в нем самом не желало тонуть, что-то звало за собой, будто маяк в ночи, что-то обещая, возможно — несбыточное. Воды пусты, и небеса схлопываются. Он увидит Лору, Лайлу, Купера и Натаниэля-Пьетро. Ради этого стоит подняться. Спасибо, Нат. Просто спасибо. Столько лет они спасали друг друга, но пришло время окончательного расчета. Клинт поднимается, держа Камень в ладонях, бережно, не смея сжать или лишний раз коснуться. Как ядовитое, но очень редкое и дорогое насекомое. Пора идти. Пора активировать костюм. Подожди, Нат. Даже после самого страшного кошмара мы просыпаемся. И понимаем, что это был лишь кошмар. Даже если в реальности ждет не меньший ужас. Мы просыпаемся, будто жертвы кораблекрушения, каким-то чудом ухватившиеся за обломки корабля. Мы просыпаемся, и солнце восходит, и нам везет. И темнота уходит — та, что снаружи, та, что внутри нас, — это самое важное. Самое важное — чтобы было, куда вернуться, и там не ожидала бы нас зубастая пустота. Клинт много повидал злодеев и монстров, но пустота была страшнее всего. *** У них все получается как надо. Потом уже, после похорон Тони, Ванда говорит ему, что Наташа знает, что все было не зря. Клинт тоже знает. И все помнит. *** Самое невероятное чудо — встретить тех, кого уже однажды потерял. С его семьей — прокатило, вдруг сработает еще раз? *** Вода уносит венок с тем, что заменяло сердце Тони Старку, Ванда уже ушла, Клинт закрывает глаза и слушает. *** Их лбы соприкасаются, и ребра к ребрам, и ладони хлопают по спинам. Друзья прощаются ненадолго. — Ну что, поцеловала бы? Нат? — Может, и да, да только ты никогда не хотел. *** Нат знает. Как Ванда и говорила. Все было не зря. Может, этой ночью, когда Клинт будет спать, обнимая Лору, ему приснится открытая дверь. И громадные часы. Старые, проржавевшие, но по ним все еще можно сверять время. И доверие. Доверие, если настоящее, от времени не портится. Открываешь глаза поутру, и время начинается снова. С нулевой отметки *** Время Клинта начинается снова. Дети орут друг на друга из-за каких-то наушников. Что-то падает, что-то разбивается, Лора кричит из кухни, что завтрак готов. Суд по запаху, тосты слегка подгорели, но с яичницей все отлично. Время начинается снова. Кому-то везет, кому-то — нет. Монетка была в руках Наташи, а она куда как прекрасно умела выделывать разные фокусы. Клинт все помнит. Всегда будет помнить.