***
питер оказался действительно необычайно болтливым. он мог говорить с набитым ртом, говорить тогда, когда стоило бы помолчать, он в самом деле так много говорил, часто всякие заумные фразы и термины, что у барнса готов был язык завидовать, — «посмотри какой он, а ты и приветствия из себя нормального выдавить не можешь». баки просто всё также молча наблюдал за паркером, который в один из вечеров, придя вечером со школы, скинул рюкзак у дивана и, думая, что в холле никого нет, зарыдал. он, очевидно, старался тише, но всхлипы были такие надрывные и жалобные, и шмыганье отдавалось на всю комнату. питер не услышал, как зимний подошёл, даже это его паучье чутьё и гиперслух не сработали, он дёрнулся, когда баки коснулся его плеча своей холодной металлической рукой, и судорожно принялся утирать слёзы, прежде чем поднял свои заплаканные красные красивые глазища. — о, ох, мистер барнс! а я тут… ну, знаете, фильм выбирал, — пацан сглотнул и попытался своё неубедительное враньё подкрепить лёгкой (ненастоящей) улыбкой. — не хотите со мной посмотреть? баки хотел сказать: «я знаю, что ты ревел, я слышал. и видел». баки хотел сказать: «завязывай, твоя ложь и улыбка слишком неубедительные, что не так?» баки хотел сказать: «я тебя понимаю, мелкий»., но баки сказал лишь: — окей, давай, чё за фильм ты в итоге выбрал? и, твою мать, он заметил, как просиял пацан. и видел, как тот улыбнулся ещё шире, но теперь так искренне, что от этого больно кольнуло под рёбрами. — я уверен, мистер барнс, вы его не видели!***
баки не помнит, когда стал только рад компании питера, который лезет к нему по поводу и без него, рассказывает ему всякие забавные моменты или просто то, что происходило в школе, трогает его волосы (которые не трогал никто), смотрит фильмы только с ним и слушает его слишком заинтересованно, внимательно. и не помнит когда разрешил называть себя по имени, потому что «мистер барнс» его раздражало, а «баки», видите ли, питеру не нравилось. и не помнит, когда с появлением питера панические атаки стали редким явлением. — ты круто пахнешь, — говорит пацан, тычась носом в чужое живое плечо. — да ну? и чем же я пахну, а, мелкий? — всегда по-разному. сейчас — сигаретами, шампунем для волос и каким-то крутым парфюмом, я не разбираюсь в них, и стиральным порошком. после тренировки — всё также сигаретами, но только с потом и порохом. баки смотрит на питера молча. не то, чтобы он скрывал о своём лёгком увлечении сигаретами, но делал это исключительно в своей комнате и с открытым окном. или на улице, чтобы из него выветривалось всё сразу. — мне не нравится запах сигарет, вообще не люблю едкие запахи, но от тебя слишком привычно этим пахнет. и я знаю, что это тебя успокаивает. — питер, я… — ты кричишь по ночам. не всегда, но часто. я слышал. стены толстые, но не забывай про мой слух. баки молчит, стискивая челюсти. — давно твоими спутниками стали кошмары, джеймс? — питер не поднимает глаз, он осторожно нащупывает чужую тёплую руку и легко сжимает. — последние несколько лет точно, — баки косится на вихрастую макушку, сглатывает вставший в горле ком и неосознанно переплетает их пальцы, сдавливая руку питера сильнее. питер улыбается. баки думает о том, когда же успел привыкнуть (пожалуйста, нет, не полюбить, не говорите этого)к этому мелкому шкету, который почти всегда таскает кофты с длинными рукавами, не спит ночами и читает всякие умные книженции.***
о том, что питер, этот солнечный пацан, на самом деле тоже нуждается в помощи и поддержке, баки узнает случайно — заходит с утра к нему в комнату, потому что тот сам попросил его разбудить, зная, что барнс встаёт рано, а иногда и вообще не ложится. питер сломал будильник, просто сжав с утра в руке, поэтому на телефоне заводить его не рискует. вот только паркера в комнате нет, по крайней мере, в своей постели точно, и баки заходит в ванную. и просто молча пялится на чужую раковину. на ней лежит плохо вымытое лезвие, сама она — в красных разводах. у баки нет мозгов питера, но к простому логическому заключению прийти он смог. конечно, блять, почему же он носит в жару кофты. мёрзнет, наверное, точно. питер приходит только ближе к десяти — очевидно, он измотан и опустошён, сегодня был какой-то трудный и важный день, барнс знает, он ему говорил, но пацан всё равно с улыбкой всех приветствует, открывает холодильник, наливает себе стакан сока и медленно шаркает в комнату. баки приходит к нему через несколько минут, даже не постучавшись. — ох, джеймс, привет, извини, я сегодня встал сам и ушёл пораньше, забыл тебя предупредить, — питер не выглядит виновато, он просто сидит на краю собственной разворошенной постели и устало смотрит на барнса. — ты похож на иисуса, я тебе говорил? и смеётся коротко, тихо. — что-то случилось? джеймс? баки подходит медленно, падает на колени между ног питера и тычется тому носом в живот, как брошенный побитый старый пёс, жмурится и шепчет что-то невнятное. барнс тянется к чужим рукам, приподнимает и сжимает, потому что питер дёргается в попытке вырвать их (если бы он действительно хотел, он бы вырвал, баки знает). большими пальцами аккуратно заставляет растянутые рукава упасть к локтю. — джеймс, не надо. баки смотрит на порезы. большинство из них уже превратились в уродливые шрамы, но некоторые кажутся совсем свежими. баки хочет сказать: «почему ты скрывал их от меня?» баки хочет сказать: «зачем, питер?» баки хочет сказать: «как же глубоко ты резал, что даже твоя сверх регенерация не справилась полностью», но баки лишь широко лижет горячим мягким языком чужие отголоски душевной боли на руках, ловит дрожь питера губами, раздражая нежную кожу щетиной, и говорит на русском: — окей, слушай, я… привык к тебе, мелкий, мне с тобой хорошо…поэтому не делай больше таких глупостей, питер. питер глупо хлопает ресницами, смаргивая слёзы, обхватывает лицо барнса худыми, но сильными ладонями: — я не знаю, что ты сказал, но, пожалуйста… я ничего не могу с собой поделать, мне так плохо, но я знаю, что тебе хуже… боже, останься сегодня на ночь со мной. и на дальнейшую жизнь тоже, если можно. пожалуйста. — ерунду говоришь. ты уверен, что столетний старикан тебя устраивает для дальнейшей совместной жизни? — вполне. баки приподнимается, снова по-волчьи лижет чужую гладкую щёку и повторяет всё также на русском: — разделим эту боль, ладно? он не говорит банальное приторное «люблю», полностью не избавляется от кошмаров, но этой ночью, наконец, спит до непривычного спокойно.