Fuego del alma

      Очередной тревожный вечер. Снова разгоралась тусклым пламенем свеча, освещая небольшую комнату, пропахшую сыростью из-за вечных проливных дождей, которые уже так наскучили окружающим. На стене, у старого, всего пробитого гвоздями, деревянного шкафа, петли дверей которого неприятно скрипели из-за многолетней ржавчины, висела картина, которая добавляла живость этому помещению: маковое поле, освещаемое ярким солнцем, едва скрываемым за снежно-белыми продолговатыми облаками, которые плыли по безмятежно-голубому небу. Картина напоминала о детстве, внушала надежду на светлое будущее, на жизнь без войны, без слёз от потерь и страданий. Достаточно взглянуть на неё, чтобы забыться, погрузиться в этот, казалось бы, несуществующий мир, в котором царит гармония и покой, в котором легко можно уединиться с природой: пробежаться по полю, взором лаская алые цветы и чувствуя себя частью этого необъятного мира. Однако это лишь мечты, которые по щелчку пальцев разрушает жестокая реальность, стоит только взглянуть в окно — на мрачный, мёртвый мир.       Кровать — такая же убитая временем — стояла посреди комнаты. Белые простыни пропахли едким мылом, от которого голова шла кругом. Правда тем, кто на ней лежал, было всё равно — свыклись они с этим отвратительным запахом, да и он было куда приятнее мертвечины, которая валялась сплошь и рядом. Кровать слегка скрипела от тяжести чужих тел, а их всего было два в этой комнате. — Эрен, прекрати, — слышался приглушённый мужской голос. Тот, к кому обратились, сидел на краю кровати, а обладатель того самого голоса — у него на коленях. — Не прекращу. Никогда, — раздался низкий голос шатена, со всем трепетом целующего лицо возлюбленного, изуродованное шрамами, которые тот получил во время последнего сражения, ставшего для него чуть ли не роковым.       В комнате, как и всегда, было тихо, однако эту тишину разбавляли тихие шорохи, когда чужая рука судорожно скользила по спине брюнета, сжимая белоснежную рубашку со множеством складок, а после добиралась до головы, влетая пальцы в чёрные, подобно смоле, волосы и вороша их. Когда руки мужчины упирались в грудь Эрена, пытаясь остановить его, однако был ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Ведь теперь Аккерман был во власти взрослого парня, сломленного жизнью, однако не утратившего это пламя в своём сердце. По крайней мере брюнет не позволял ему утратить его, потому что тогда Йегер станет совсем другим — чужим не только для возлюбленного, но и для самого себя, ведь именно эта искра, мелькающая в его глазах, делала Эрена настоящим и вселяла в Леви надежду, которая покинула его ещё много лет назад. Потому Аккерман даже боялся подумать о том, что когда-нибудь глаза Йегера будут наполнены бездонной пустотой; что когда-нибудь он опустит руки и примет поражение. Нет, такого не произойдёт. По крайней мере пока жив Леви.       Чужие губы нежно касались лба брюнета, откуда и начинались многочисленные шрамы, спускаясь ниже, оставляя дорожку из лёгких поцелуев, от которых сердце билось быстрее, как у влюблённого мальчишки. Леви ненавидел себя. Ненавидел за слабость, за уродство души и лица — за многое. Он также не понимал. Не понимал того, почему любовь Эрена неиссякаема к нему даже после всего, что с ними… нет, что между ними произошло. Ведь было столько ссор, столько криков, ударов, боли, причём не только физической, но и моральной. И всё это они смогли пережить, хотя нет, правильнее будет сказать, что всё это сделало их, их чувства сильнее.       Леви не понимал, почему шатен любит его таким… несносным, уродливым, как он сам считал. Почему Эрен вечерами приходит к нему и целует так, как будто делает это в последний раз — отдавая всю свою любовь, накопившуюся за время разлуки. Почему ему не тошно от этого лица, убитого шрамами, временем. Почему он продолжает шептать, как сильно любит Аккермана, на что готов он ради брюнета, ради их общего счастья. — Глупый мальчишка, — кидал Леви, осознавая, что Йегер уже вырос, возмужал и этими словами его уже трудно описать. Однако любил он повторять это, любил и реакцию Эрена: проникновенную улыбку, хриплый смех и миллионы поцелуев, которыми тот осыпал его тело. — Глупый капрал, — всегда отвечал парень. И если раньше он мог получить за такое как минимум подзатыльник, то сейчас — сдавленный смешок, который стоил многого. Леви был другим рядом с ним, и Эрен это знал, потому ценил каждое мгновение, связанное с возлюбленным.       Порой их взгляды встречаются, и в эти моменты весь мир, казалось, замирает, а стрелки на часах останавливаются. Утопать в глазах друг друга вошло в привычку, которая нравилась обоим. И хотя взгляд Аккермана помутнел после тяжёлой травмы, это не мешало ему любоваться шатеном, в глазах которого отражался язык пламени свечи.       Так они могли смотреть друг на друга часами без необходимости произносить что-либо, ведь обо всём в этом мире говорили их глаза, их улыбки и прикосновения — такие искренние, чего не скажешь о словах, порой пустых и лживых. — Я люблю Вас, капрал, — шептал шатен. Они были достаточно близки, чтобы отбросить все формальности, однако Эрен находил в этом обращении что-то особенное, без чего его признания будут не такими, какими они были раньше — в далёкие пятнадцать лет, покрытые лёгкой тенью тоски. — Я тоже люблю тебя, сопляк, — столь же тихо отвечал Леви, нежно касаясь мозолистыми пальцами щеки Йегера.       И пускай жизнь будет тяжёлой, пускай мир рушится на мелкие кусочки, но даже это не сможет разлучить их. Ведь как не найти той птицы, что способна летать с одним крылом, так и невозможно прожить порознь и дня этим влюблённым, разделяющим друг с другом крылья, с помощью которых они смогут взлететь так высоко, как не летал никто, и обрести долгожданную, безграничную свободу.