Все будет

Внимательно наблюдаю за юношей исподлобья, украдкой, но одновременно зная, что он видит. Иногда мне вообще кажется, что он видит все, даже если притворяется, что чего-то там не заметил. Просто любит иногда давать другим шанс показать себя. Впрочем, и раньше Локвуд казался мне идеальным во всем, это просто спустя годы жизни и работы вместе, бок о бок, стали видны детали. Не недостатки. Детали. У него изнеможденный, но в принципе расслабленный вид человека, который заманался на двух работах и, придя, наконец, домой, расслабился на любимой кровати. Когда по телу разливается приятная, прямо блаженная истома, когда позвоночник ноет и расслабляется, и ты мысленно говоришь то ли ему, то ли себе: "Вот так, вот так хорошо". Худое лицо выглядит болезненно бледным, черные отросшие пряди обрамляют виски и неряшливо падают на лоб. Глаза рассеянно изучают пустую чайную чашку, и блеск в этих глазах появился лишь тогда, когда я вошла в кухню. Локвуд словно проснулся, хоть и не спал уже почти двое суток. — Что я хотел сделать, я забыл? — тянет он столь же растерянно и поднимает на меня взгляд. Слегка качаю головой и прохожу к кухонным шкафам, вынуждая юношу сесть движением руки. — Чаю заварить ты хотел. Сядь, сама заварю. Локвуд послушно падает — именно падает, а не садится — на стул и снова берется пальцами за чашку. Разобравшись с новой коробочкой чая, достаю пакетики, бросаю сразу три в заварной чайник и заливаю кипятком. Из окна на кухню проникает яркий солнечный свет. Он греет мои руки, блестит на круглом боку чайника, делает рубашку Локвуда не просто белой, а ослепительно белоснежной. Терпеливо жду, пока вода из прозрачной превратится в насыщенный бордово-коричневый. Наконец, возвращаюсь к столу и аккуратно наливаю в наши чашки заварку, затем кипяток. Садиться на место как-то не спешу, засмотревшись на Локвуда. Сначала он сидит, не двигаясь, а затем поворачивает и чуть поднимает голову, чтобы увидеть мое лицо. Почти одновременно с этим я кладу ладонь на его плечо и чуть сжимаю, чувствуя тепло. — Все будет хорошо, Локвуд. Ты знаешь нашего Джорджа. Он обязательно выкарабкается. Похрапит дольше обычного, что уж с этого? Локвуд усмехается на мою попытку пошутить, буквально еще пару секунд гладит пальцем край своей чашки, а потом, когда я уже собралась усесться на свое место и продолжить расспрос, вдруг повернулся ко мне корпусом и мягко обхватил меня руками. Уткнулся лицом куда-то в солнечное сплетение, повозился, вздохнул, прижался к пижамной кофте щекой. Я замерла и уставилась на дверной косяк нашего черного входа, через который в дом на Портленд-Роу, 35 обычно проникает небезызвестная Фло Боунс. — Можно мы побудем вот так, Люси? Совсем немного, — едва слышно бормочет Локвуд, и сейчас он похож на сонного кота, приластившегося к хозяину. Обычно гордого, независимого, вечно где-то шастающего кота, чье мурчание услышать — словно получить благословение богов. Сбросив с себя оцепенение, улыбаюсь краешками губ и опускаю руки сначала на взлохмаченную голову, а потом, погладив ее ладонями, соскальзываю на расслабленные плечи. — Ну, если немного... Из сада на кухню проникает солнечный свет. Он падает на мою спину и очень приятно согревает ее, шею, бедра. Но еще теплее спереди, и не только там, где ко мне прижимается Локвуд. Больше всего теплее сейчас в груди, как раз там, где находится и ритмично бьется мое сердце.