С небес в неторопливом танце падает серебристый снег. Падает, путается в медных прядях, сверкает.
Теон смотрит на Сансу и не может отвести взгляд, как жаждущий не может оторваться от живительной влаги.
В теплом свете всополохов уличных факелов её медные волосы отливают огненно-рыжим. Ясно-голубые, совсем как северные озера, глаза взирают на него из-под длинных ресниц с робкой радостью и затаённой в глубине нежностью.
Сейчас, под бархатом ночи, не видно, но он знает, её руки — трепетные крылья пташки — мягки и нежны; знает, что под атласом кожи еле заметные волны синеватых вен; знает, её руки — бледные, холодные, ласковые или же неожиданно ловкие, цепкие – руки, которые сейчас накрыты его руками — порезанными, изуродованными, пахнущими морем и свободой.
Теон помнит какой она была в детстве — маленькая наивная девочка, которая любила истории о рыцарях и мечтала, покинув родной дом, однажды стать королевой. Сейчас же перед ним уже настоящая Леди Винтерфелла. Только вот здесь, перед ним, она без своих доспехов вежливости и учтивости, которые спасли её в Королевской Гавани, а позже в самом Винтерфелле. Что-то непонятное, неуловимое в ней изменилось: она снова с живым любопытством, что плещется в широко распахнутых лазурных глазах, внимает каждому его слову и никак не может перестать улыбаться слабо, но искренне радостно; перед ним Санса сбросила свою маску, став ненадолго самой собой.
Теон смотрит на Старк и чувствует, как под холодными доспехами где-то в груди вновь просыпается нечто горячее и безумное, будто соленная, морская вода закипает в венах, наполняя собой всё его существо. Ему хочется всегда быть рядом, как друг, как советник, хочется заключить Сансу в объятья, прижать к себе и спасти от всех ужасов этого мира. Но он не может, не сумеет, не имеет права. Впереди Долгая ночь. Никто из них ни разу не заговорил о ней, но она уже нависла над Севером и сулит одни лишь беды и утраты. Если бы он только мог спасти, увезти Старк куда-нибудь, где нет ни бед, ни угроз, он непременно сделал бы это. Подарил бы спокойную, счастливую жизнь, которой они оба были лишены. Вместо этого Грейджой должен защищать Брана вместе с другими железнорожденными в богороще и, если придётся, пожертвовать жизнью, чтобы другие смогли увидеть долгожданный рассвет.
* * *
Санса смотрит в синие, кристально-чистые глаза и не может сдержаться от улыбки. Девушке не хочется ни о чем думать, кроме как о том, что в последнее время ни с кем ей не было так хорошо и спокойно: с Петиром она каждый миг будто бы каждый миг ступала по лезвию, Бран теперь Трехглазый Ворон и ему чужды человеческие чувства, Арья изменилась, теперь не безликая, больше нет, и как бы она не пыталась скрыть, Санса видела радостный блеск в зелёных глазах сестры и тень улыбки, что порой играла на её губах, а Джон после возвращения стал сам не свой, и, надо думать, его сердце теперь принадлежало королеве с пурпурными глазами и серебренными, как сияние луны, волосами.
Всё-таки влюблённые глупеют.
Эта мысль бьеться на задворках сознания.
Рыцарей не существует, но она отчётливо видет одного из них перед собой, слышит голос, в котором шумят шторма, чувствует на своих холодных руках его — обжигающе-горячие; чувствует на себе его взгляд, он неотрывно рассматривает её лицо, будто бы хочет запечатлеть на стенах памяти каждую её черту, будь то волосы с медным отливом или смущённый румянец, горящий на щеках.
* * *
После расставания Санса, спускаясь в крипту, что пропитана страхом и холодом, где на стенах пляшут серые тени, ещё долго чувствует тепло объятий, греющих истерзанную душу, а Теон, заняв своё место в богороще, среди чардрев, чувствуя за спиной морозное дыхание неспешно подступающей ночи, боится лишь одного, что нарушит клятву, данную Старк. Боится, что не вернётся и больше никогда не увидет её ясные, как небо, глаза.
