Чертоги

Чертоги. Дар гениальности, который они дарили, на самом деле оборачивался проклятием. Густой, тошнотворный мрак, напоминающий иссиня-черное масло, холодное и липкое. Сквозь него идти тяжело, тяжело дышать. А вокруг взрываются, искрятся, кричат воспоминания, догадки, логические выводы. Сила чертогов в их глубине, в том, как они пронизывают разум насквозь, все его аспекты, связывая их воедино. В этом и проклятие. Шерлок помнил все. Знал слишком много. Сквозь горло вытолкнулся хриплый, сухой кашель, раздирающий горло. Шерлок поднял дрожащую, бледную ладонь и провел по губам, чувствуя градинами выступивший над верхней губой пот. Тело ломало, трясло, будто каждая кость выворачивалась наизнанку, каждая мышца рвалась от напряжения. Но страшнее любого физического недуга было то, как крепко разум был охвачен внутренним мраком. Пальцы, сломанные дрожью, нащупали стакан рядом с диваном. Холодный, наполненный водой. Шерлок жадно прижался к стеклу, делая большой, гулкий глоток. Вода скользнула во воспаленному горлу, больно кусая его, но хотя бы заставляя отступить жар. Мужчина вновь устало откинулся на подушки и закрыл глаза, не находя в себе сил противиться падению в себя. Взрытый болезнью разум выдавал все подряд, смешивая разные года, события, путая реальность и фантазии. Шерлок видел и чувствовал рыжую шерсть пса в свои ладонях, видел мать, видел искривленные в капризной ругани губы старшего брата. Видел и вереницу убитых, чьи смерти Холмс расследовал годами. Но страшнее всего оказалось воспоминание о болезненном влажном блеске в глазах Ватсона, когда тот услышал злые, сорванные с языка болезнью и усталостью, слова "Ты мне не нужен". Страшно было слышать повторение хлопка дверью и спешные, частые шаги вниз по лестнице. Холмс открыл воспаленные глаза, туповато глядя в потолок. По нему скользили светлые блики от проезжавших на улице машин, разгоняя ледяную тьму комнаты. Свитер насквозь промок от пота, хотелось пить и сводило живот от неприятного, болезненного голода. Но встать Шерлок не мог. Любое усилие отдавалось дрожью, надломом в теле. Болезнь еще не расслабила свои челюсти. Вдруг послышался скрип открываемой двери и глубокий выдох. Выдох родной, знакомый... И разогнавший липкую тьму. Шерлок слышал смутное ворчание о том, что нужно было позвонить, чувствовал теплые, шершавые руки, видел, как включилась мягкая, с желтым светом лампа. После — горьковатая приторность лекарства, свежие простыни, чай. Ватсон сидел рядом с диваном, на котором мирно дремал Шерлок. Его одолел сон, но уже не болезненный, а приятный, ведущий к скорому выздоровлению. И сквозь полудрему, сквозь туповатую боль в груди и остатки еще не побежденной лекарствами температуру, Шерлок глядел, как мгла чертогов рассеивается. Он больше не тонул сам в себе, не захлебывался болью, знаниями, догадками. Теперь в стократ сильнее стало чувство успокоение и приятной неги. Потому что рядом был он. Тот, кто разгонял тьму. Кто помогал не упасть перед самим собой. Тот, кого Шерлок любил. Первые робкие солнечные лучи скользнули в комнату даже сквозь занавески. Они скользнули по письменному столу и замерли у дивана, на котором медленно заворочался Шерлок. Его лицо разгладилось и, несмотря на бледность, выглядело здоровее. Мужчина потер пальцами лоб, собирая складку на переносице, и вздрогнул, услышав с кухни тихое перезвякивание чашек. — Проснулся? Я делаю завтрак. Тебе яичницу или тосты? Теплый родной голос. Бесконечно любимый человек. Шерлок мог справиться с собой. Он был не один.