Лучший ученик магистра

      Стуча легкими кожаными сапогами по каменным ступеням, Мордериго де Кенуа, Белый тамплиер, спешил в башню на встречу с Робером де Сабле. Нервничая, он остановился перед дверью и одернул белое одеяние с красным крестом, после чего, наконец, решился и постучал.       — Входи, Мордериго, — глухо отозвался за дверью магистр. Преодолевая неловкость, Белый тамплиер заложил руки за спину и прошел. Магистр ордена стоял возле небольшого окошка, глядя на улицу, но когда на пороге появился его верный пес Мордре, голубые глаза Робера вперились в него. Де Кенуа склонил белую голову, изучая его в ответ. В каком он, интересно, настроении? Адмирал де Сабле никогда не бывал зол к нему, пускай и порой проявлял строгость — он знал Мордериго всю жизнь, с самого детства, поскольку именно он и принес осиротевшего мальчика в резиденцию ордена.       Как погибли отец и мать, Белый тамплиер не знал. Он рос дичком, мальчишка среди взрослых рыцарей, потихоньку мужал и был лишен права покидать замок. Когда у тебя волосы, словно у седого старца, кожа, как у вампира, а глаза — алые на свету, голубые во тьме, то ты живешь несколько по иным правилам, нежели другие люди. Мордериго жил даже по отличным от тамплиеров правилам. Он всю жизнь чувствовал себя запертой в башне принцессой, что вынуждена периодически потреблять острые приправы в больших количествах и проходить через неприятную процедуру — флеботомию, ради того, чтобы восполнить огненный гумор*. За то, что Господь окрасил тебя в цвета тамплиеров, нужно расплачиваться, как, впрочем, и за все в этой жизни.       Мордериго де Кенуа вот платил затворничеством и не самыми приятными методами лечения, которые, впрочем, оставались бесполезными. Волосы и кожа не темнели, глаза по-прежнему были голубыми только тогда, когда на них не попадал прямой свет. К счастью, визиты к лекарю и его предписания были по причине тщетности отменены, а самого его Робер и другие тамплиеры постепенно стали выпускать из замка, если, конечно, негодяй Мордериго не удирал сам, будучи не в силах терпеть заточение. Но, даже обретя такую относительную свободу, Белый тамплиер оставался диким, абсолютно не умеющим общаться с остальным миром молодым мужчиной.       Вся его вселенная — храмовники, молитвы, короткие сражения, жизнь по расписанию, которую он разбавлял рисованием маргиналий, причем далеко не всегда приличных. Центром его вселенной был человек, к которому в детстве он относился как сын к отцу, в отрочестве — как брат к брату, и, возмужав, как к возлюбленному. Этого человека и звали Робер де Сабле.       Мордериго смотрит на него, сглатывает, чувствуя, как внутри у него все трепещет и мечется. Взгляд его бесцветных глаз блуждает то по вьющимся волосам цвета ароматного сена, то по приятному лицу молодого магистра.       — Иди сюда, — негромко говорит Робер и сам делает шаг вперед, приглаживая длинные волосы. Этот жест его означал, что он испытывает волнение или нетерпение. Мордериго повинуется, идет к нему навстречу, но, словно не рассчитав, оказывается слишком близко, и в душе начинает трепетать еще сильнее.       Нет, он совсем не боится — это чувство не похоже на истерики Белого тамплиера, которые он испытывал, а то и являл всякий раз, когда видел набор лезвий для кровопускания или, что еще хуже, собственную кровь. Просто для него молчаливые посиделки с адмиралом де Сабле, объятия и прикосновения к нему поменяли свое значение. Теперь эта привязанность была не радостью ребенка и подростка, который видит родственника или друга, а волнующим, пожирающим чувством, за которое он неоднократно наказывал себя истязаниями и излишним постом. И он не знал, как теперь отнесется Робер к его закрепившейся еще с детства привычке брать его за лицо или играть с локоном. Но сеньор де Кенуа очень этого хочет — свои чувства он может выразить только так.       — Может, пойдем на крышу? — еле слышно спрашивает Мордериго. На крыше оно как-то посвободнее — там ему будет морально проще прижаться по своему обыкновению к молодому адмиралу, положить голову ему на плечо и молча глядеть на спящий город, периодически отпуская реплики или отвечая Роберу на вопросы.       — На улице сильный дождь, — магистр лениво махнул рукой в сторону окошка. — Ты разве не слышишь — стучит…       И молодой адмирал вдруг положил руку на грудь Мордериго. Тот вздрогнул, как испуганный олененок, но, совладав с собой, накрыл его ладонь своими пальцами. Де Кенуа почувствовал, как жар заливает его тело, концентрируясь в одном, определенно греховном месте. Он опять сглотнул, испытывая то, что обычно чувствует на его месте другой мужчина к желанной женщине. Он смотрел на полноватые губы Робера, и все сильнее хотел припасть к ним, позабыв о приличиях и о том, что светлая щетина адмирала де Сабле может его колоть и щекотать. А будет ли приятно его магистру, ведь у Мордре тоже есть небольшая безусая бородка? — неожиданно пришла странная и глуповатая мысль. Плохо понимая, что творит, Мордериго свободной, левой рукой взял Робера за подбородок и стал поглаживать по лицу.       Де Кенуа старался не думать о том, что тем временем болезненно пульсирующий член у него уже неприятно упирается в поддоспешник и кольчужные штаны. Его куда больше занимает то, что одна рука Робера де Сабле переплетает его длинные волосы цвета накидок братьев**, а другая поглаживает алый крест на одеянии.       — А ты мне так и не сказал, успел Этьен тебя опорочить или нет, — вполголоса говорит Робер с легким укором, однако по лицу его видно, что он это так, играя, не всерьез.       — Не успел, — шепотом отвечает Мордериго — голос у него от волнения садится.       Историю с Этьеном де Труа знали многие тамплиеры, если не все. Произошла она еще когда де Кенуа было четырнадцать — он был высокий, тоненький, непокорный мальчишка, который уже вовсю обучался смирению, присущему рыцарям храма. У него еще тогда не обозначился его крупный, горбатый нос, черты лица не приобрели жесткость, да и сам он не больно-то похож был на будущего воина Христа. Его непорочность и неосведомленность в делах любовных привлекла похотливого брата Этьена, который повадился уводить Мордериго в свободную келью и приучал там трогать себя. Будущий тамплиер тогда с интересом поглядывал на лицо брата де Труа, который шипел от удовольствия, в то время, как рука Мордре осторожно сжимала его между ногами. Иногда развратный храмовник трогал мальчика сам, не раздевая ни его, ни себя, иногда заставлял встать, оперевшись на стол, и тогда уже прижимался к нему сзади, и молодой де Кенуа чувствовал, как напряжена его плоть.       Когда эта история вскрылась, и Этьена упекли в темницу в кандалах, лишив белого балахона, Робер долго возмущался и махал руками, вопрошая, почему Мордериго никому не рассказал о том, что с ним делают.       — Но он не делал мне больно, — изумленно отвечал мальчик, а потом добавлял, чуть не плача: — Я ведь даже не знаю, за что нас наказывают! И потом, не ты ли всегда говорил, что нужно слушать старшего брата?       — Когда надо, ты не слушаешь, а когда не надо — очень даже слушаешь!       — Но я думал, так и надо, он ведь приятно делал!       Робер делал страшные глаза и продолжал ругаться. Мордериго в итоге наказали, но, разумеется, и в половину не так страшно, как Этьена, которого он больше никогда не видел. Адмирал де Сабле еще тогда пытался выяснить, вставлял ли похотливый рыцарь мальчику или нет. Девственный Мордре, слыхом не слыхивавший о подобном, поскольку при нем никто такую тему не обсуждал, выпучивал розовые или голубые глазки (цвет зависел от освещения) и молчал. Потом он все же узнал, что именно с ним могло произойти, но случилось ли в итоге, так никому и не рассказал.       Теперь же он почему-то признался Роберу, что Этьен де Труа все-таки оставил его невинным.       — Это хорошо, — усмехнулся магистр. — Хорошо, что ты еще непорочный.       Мордериго посмотрел на него с немым вопросом в глазах. Они сделали еще шаг навстречу друг друга. И еще. И еще. Теперь Робер касался своей грудью его собственной. Какие-то пару секунд он щекочет, обжигает кожу де Кенуа своим дыханием, а потом сознание Белого тамплиера взрывается, когда его накрывает неожиданное чувство — вкус чужих губ на своих.       Это был первый раз, когда Мордериго ощутил, каково это, когда кто-то нежно, но настойчиво проникает в твой рот, будто бы нарушая целостную оболочку некой защиты. Замерев, он чувствовал, как осторожно ласкает его язык магистра, как его губы покусывают его собственные. Потихоньку отходя от изумления, де Кенуа начинает неумело отвечать на поцелуй Робера. Их руки сменили позиции — Мордериго держит возлюбленного за лицо, а магистр обвивает его талию.       — Это был твой первый поцелуй, Мордре, а? — тихо спрашивает адмирал де Сабле, выпуская губы парня.       — А что… Все так плохо, да?       — Нет, ты просто… так смешно целуешься, — фыркнул Робер. — Потому что не умеешь. Но ничего, научишься. Иди-ка сюда, — он опять потянулся к своему верному приспешнику, и в этот раз Мордериго был готов.       — Осторожнее, не надо так резко проталкивать язык, будь нежнее, — тихо прошептал магистр после того, как Белый тамплиер неловко попытался повторить финты Робера. Но нежнее у Мордериго, несмотря на все старания, не получилось — им овладела страсть, и он уже жадно набросился на губы магистра, не заботясь о том, насколько хорошим выходит поцелуй.       — А это не запрещено? — тихо спрашивает де Кенуа, когда они отстраняются, но продолжают поглаживать друг друга.       — По уставу только с женщиной запрещено, — усмехнулся Робер. Его порой так забавлял этот неумелый девственник, что он не мог не фыркать. Хотя, с другой стороны, кто, как не сам Робер, сделал его таким?       — А не грешно ли… — начал опять Мордериго, но адмирал де Сабле прижал палец к его губам и перебил:       — Ты любишь меня?       Белый тамплиер завис, подбирая слова, а потом, покраснев, тихо сказал:       — Я, кажется, тебя всю жизнь люблю…       — И я тебя тоже…       Они снова поцеловались, и на сей раз Мордре никуда не спешил и почти совсем не нервничал, напротив, сердце его пело от того, что и Робер в ответ любит его.       — Иди на мой голос, — позвал молодой магистр, задув свечу. Он придерживал Мордериго за подбородок, чмокал в губы и тянул, тянул к себе через всю комнатку. Де Кенуа, как и все альбиносы, в темноте видел лучше, чем на свету, и только это позволило ему шагать к возлюбленному, не боясь набить шишек. Они остановились возле какого-то сундука, и Робер велел ему встать на колени и слегка лечь на этот сундук.       — Да, мой магистр, — Белый тамплиер беспрекословно подчинился. Робер опустился рядом с ним, просунул руки вперед, обхватывая талию Мордериго кольцом, и стал, путаясь, развязывать на нем сдвоенный ремень. Покорный рыцарь послушно стоял, ожидая, когда он закончит, и не сопротивляясь. Робер невозмутимо спустил с него кольчужные шоссы вместе с поддоспешником и бельем. Мордериго прерывисто задышал, нервно озираясь, но перечить не посмел. Если его магистру угодно делать с ним что-то постыдное, то он не станет сопротивляться, он все примет, все вынесет.       Он снова чувствует вторжение в себя, но на этот раз сзади. Робер осторожно вставил ему два пальца и стал двигать ими, но не вперед-назад, а как бы вверх-вниз, растягивая. Тонна новых ощущений навалилась на Белого тамплиера, ему слегка больно, но вместе с тем и сладко: его магистр, кажется, нашел у него какую-то чувствительную точку и теперь заставляет стонать, выгибаться. Робер пробует иногда слегка раздвинуть пальцы, но в основном он сгибает и разгибает их, вынуждая ошалевшего рыцаря вцепиться в крышку сундука, чуть-чуть сползти и сжать ноги.       — Хорошо тебе?       — Д-да, мой магистр, — отвечает Мордериго, слегка покривив душой: ему больно, но он никогда не признается. Впрочем, нажатия на нужную точку действительно доставляли ему удовольствие. Вдобавок он вдруг обнаружил, что ему подозрительно мокро между ногами. Закусив губу, Белый тамплиер осторожно дотронулся до вставшего члена, ровно настолько, насколько позволяла поза, после чего быстро убрал руку. Все его пальцы теперь были в чем-то полупрозрачном, липком и тягучем; такое уже бывало с ним раньше, но никогда прежде он не мог представить, что будет так течь от прикосновений желанного мужчины.       Он чувствовал, что хочет, чтобы эта сладкая пытка никогда не заканчивалась; Робер все сгибал и разгибал пальцы внутри него, порой раздвигая и соединяя их, и вдруг убрал руку. Вместо этого он спустил одежду Мордериго еще ниже, и стал бережно водить пальцами по его мокрому срамному органу.       — Нет, еще, — попросил де Кенуа, стесняясь намекнуть, что хочет, чтобы Робер снова стал бережно пронзать его пальцами. Его нутро буквально зудело от напряжения и жажды повторения противоречивых ощущений. Робер словно услышал его немой позыв, и снова стал двигать в нем пальцами.       Приятно, как приятно!       — Ах, мой магистр, — еле смог выдавить Мордериго. Ему казалось, что член у него сейчас лопнет от напора застоявшейся крови — даже вены вздулись сильнее. Смазка большими каплями падала на пол. По его телу стала проходить дрожь, больше похожая на судороги.       — Нет, так не пойдет, а то ты кончишь сейчас, — усмехнулся Робер и вдруг чмокнул ученика куда-то в ягодицу.       — Что значит «кончу»?       — Семенем брызнешь. Ты никогда не извергал его?       — Д-да… нет… я не знаю, — Белый тамплиер покраснел настолько, насколько вообще мог краснеть альбинос.       — Ну вот, когда брызнешь, поймешь, кончал когда-нибудь или нет. Я думаю, кончал, просто не помнишь.       — Ах-х…кх-х-х…       — Хочешь, чтобы я еще так делал? — тихо спросил Робер, увидев, что его ученик подается ему в ответ на движения руки. Вместо ответа Мордериго застонал. Адмирал де Сабле потеребил его так еще, с удовлетворением слушая, как скулит Белый тамплиер, а потом вдруг вкрадчиво замуркал:       — Ты знаешь, у меня рука устала…       Он вдруг поднялся на колени, навис над Мордре, который успел слегка испугаться, и вдруг рыцарь вновь почувствовал его в себе, но в этот раз ему было гораздо больнее. Робер рывками протолкнулся в него, вцепился в его плечи, чувствуя, как обжигают ладони холодом белые металлические щитки с алым крестом на плечах храмовника.       — Что происходит?! Мой магистр, мне больно!       — То же самое, только другим местом. Этим самым. Мы теперь с тобой, как супруги, — объяснил молодой адмирал.       Мордериго прислушался к тому, что чувствует, и понял, что ему внутри жарче, чем было до этого, но вместе с тем сладость и боль тоже усилились. От осознания того, что именно находится в нем, ему стало страшно, но сдаваться было еще позорнее.       Боль эта отдавалась в нем еще и теми сладострастными ощущениями, что он остро испытывал, когда Робер туда-сюда двигался в нем. Он потихоньку привыкал, вдобавок внезапно пришедшее к нему чувство, будто любовник намазал его чем-то очень влажным изнутри, слегка притупило его боль.       — Ах, все, хватит, мой сеньор, я больше не могу! — простонал Белый тамплиер, сжав зубы.       — Я так сильно люблю тебя, — зачем-то сказал Робер, толкнувшись сильнее. Ноги Мордериго разъехались, и он уперся коленями в стенку сундука, слыша, как звякнули щитки-поножи. По его телу прокатывались мурашки, в груди что-то сжимало, а руки судорожно хватались за сундук, будто бы рыцарь надеялся, что тот спасет его, как бочка во время кораблекрушения. У него слегка покраснело лицо и шея, может, от прилива крови, может, от легкого смущения. Он перестал сдерживать стоны, которые вырывались у него, когда член Робера вдруг словно встречал препятствие, что мешало нормально двигаться. Белому тамплиеру казалось, будто достоинство его любовника становилось еще больше, но на деле же он сам просто слегка сжимался, и его сеньор ждал пару секунд, пока он не начнет расслабляться, и потом продолжал двигаться, пускай член и входил с некоторым затруднением, будто змея в одночасье разжирела и не может в нору попасть.       Мордериго шипел и рыкал в ритм с движениями Робера, уже начиная изнемогать от нужды получить внимания и своему члену тоже. Сильные руки молодого адмирала придерживали его за талию, иногда ощутимо вцепляясь и помогая насаживать рыцаря поглубже. Он на какое-то время ускорился, заставив своего ученика поменять тональность и характер стонов — Мордре стало чуть больнее. Вдруг Робер схватил парня за белые волосы, толкнулся глубже, и, мелко дрожа, судорожно кончил внутрь. Альбинос что-то тихо заскулил, боясь, что это в нем что-то порвалось, раз он ощутил, что ему мокро и жарко внутри, но когда любовник осторожно отстранился, поглаживая его по спине, он немного успокоился.       — Красавец ты. Умница, — де Сабле пригладил слегка мокрые от пота волосы, и чмокнул его в щеку. — Давай-ка помогу тебе, — он оттащил Мордериго от сундука, уложил на пол и жадно припал губами к его члену. Де Кенуа взвыл, снова взрываясь от новых ощущений и эмоций. Как горячо, как влажно, невозможно тягуче и до умопомрачения приятно!..       — Мой магистр… Робер!..       Но тот, словно глухой к стонам и вскрикам ученика, то скользил губами вдоль члена, то как бы обхватывал его сторону, то слегка прикусывал головку или вдруг начинал ее лизать, будто кошка, лакающая молоко. В зависимости от его действий де Кенуа то хрипел, то высоко, тоненько постанывал, то медленно и протяжно скулил.       Робер оборвал ласку так же резко, как начал.       — Извини, я опять на взводе, — сообщил он, пододвигая парня к себе и подымая его ноги. Он стал опять пристраиваться сзади, но теперь колени Белого тамплиера упирались ему в грудь, и, что нервировало, Робер теперь видел его лицо.       С расширенными от некоего страха глазами Мордериго теперь уже видел, как чужой член вновь проникает в него       — Кххых… — он оскалил зубы. Робер вцепился в ноги Белого тамплиера, сильнее вжимая парня в пол, и стал двигаться, теперь уже почти сразу резче и сильнее. Мордериго закатил глаза, отдаваясь своим ощущениям. Он запрокинул голову, чувствуя, как волосы неприятно трутся о жесткий ковер. Рука его судорожно сжала бедро Робера. Он растворяется в своих стонах, в боли и желании, чтобы это все, несмотря на местами неприятные ощущения, не кончалось. Он слышит характерные глухие шлепки от того, как одно тело стучит о другое, хрипы любовника и собственные стоны, которые уже не скрывает, а наоборот, позволяет себе то низко рыкать, а то тоненько ахать, как девушка. Де Кенуа запрокидывает голову, чувствуя, как Робер сжимает его член и начинает помогать ему рукой, но это, в принципе, было уже излишне — парень и без того бы очень скоро кончил.       — Тебе хорошо? — севшим голосом спрашивает он после того, как кончил и обессилено сполз на пол. Мордериго укладывается рядом и нервно, дергано кивает, сглатывая и облизывая губы.       — Лапочка ты такой. Беленький… — адмирал де Сабле поглаживает его по обескровленной груди.       — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже, — он прижимает парня к себе. Они лежат какое-то время, обнявшись, и остывают. Но их внимание привлекает грохот и шум за окном — тамплиеры вскакивают и выглядывают. Напряженно всматриваясь в темноту, они различают фигуру в чалме, которая быстро удирает по крышам.       — Опять этот ассасин, — недовольно рыкает Робер и поглядывает на Мордериго, подозревая, что это его приятель что-то опять натворил.       — Чего?! А вдруг это не Захид?!       — Не проверим — не узнаем, — заявил адмирал де Сабле, быстро оделся, вылез из окошка и стал аккуратно карабкаться вниз. Мордериго последовал за ним.       Спустившись, они помчались по крышам, стараясь не прыгать на те, что выглядели ненадежными, сделанными из соломы. Мордериго то и дело косился на мчавшегося Робера, и в голове у него мелькнула мысль о том, как он рад, что недомолвки между ним и магистром наконец исчезли, и он стал уже предвкушать, как вечером тот влезет в окно его кельи и вновь предложит поскрипеть кроватью. Предвкушая сладкие ночи, Белый тамплиер усмехнулся. Да, он многое упустил, но у него еще все впереди…