Если бы не война, нас бы здесь не было

Если увидите ошибку, отметьте, пожалуйста, её в ПБ. Спасибо.       Джон никогда прежде не видел так много деревьев. Шервудский лес поразил его — столько оттенков зеленого, запах и прохлада сырой земли, пение птиц и шорохи зверей в пышных кустах. Для Джона как для человека, который видел большую часть свой жизни лишь пески пустыни, Шервуд стал настоящим откровением.       Он выбрался из грязного серого Ноттингема и чуть не ослеп, когда их лодка пристала к зелёному яркому берегу. Вид пышных дубов и клёнов почти сразу вытеснил из памяти образ повешенного врага и лишь сейчас Джон, наконец, ощутил то самое чувство — чувство триумфа и вместе с ним облегчение.       Всё кончилось. Наконец-то Салим был отомщён… И оставалось только сойти на берег и идти дальше. Казалось бы, так легко, но тело ломило, раны кровили и щипали, каждое движение заставляло шипеть от боли. И, тем не менее, они с Робином, поддерживая друг друга, таки выбрались на берег, лишь едва промочив ноги. Выбрались и тут же тяжело опустились на землю, легли на траву, давая себе передышку.       Робин повернулся к нему, чумазый, с разбитой губой, он устало улыбнулся и потянулся к Джону рукой — той, что чудом не попала ни под меч, ни под стрелы. Едва их пальцы сомкнулись, как из глубины донеслись человеческие голоса.       Их нашли слишком быстро. Подняли с земли и растащили в разные стороны зализывать раны. И Мариан не отходила от Робина, она протирала раны на его груди и на ней же тихо плакала от радости воссоединения.       Робин пока не решался с ней поговорить. И Джону со стороны казалось, что он и не решится на это… Так хорошо он смотрелся с Мариан. И, казалось, диким то, что Роб может променять нежную, любящую девушку на откровенно немолодого калеку-мавра, который один раз пытался убить его и десятки угрожал ему расправами. Но Джон ничего не предпринимал. Ведь он несколько месяцев лишал Робина общения с его неудавшейся вдовой. Хотя бы сейчас он должен был решать сам, что ему делать и кого выбирать.       И вот Джон лежал на повозке в окружении мешков с золотом и думал о том, что скорее всего утопится на том изумрудном берегу, если всё пойдёт не так, как он того желал. Вместе с этим мужчина поражался степени своего эгоизма, ругал себя и снова думал о том, что не примет отказа. Он просто не выдержит. Не сможет.       В такой тяжкой неопределённости сарацин провёл всю половину оставшегося дня. Вокруг за это время вырос небольшой лагерь. Люди развели костры и готовились к празднику. Было ли это разумно, когда их всех всё ещё искала стража Ноттингема? Стоило ли привлекать внимание? Не разумнее было бы лечь спать? Но откуда-то уже выкатили два бочонка с вином и один, кажется, уже был на половину пуст.       — Выпейте, Джон, — предложил ему Тук, монах из прихода Локсли.       — Я не пью, — ответил Джон, ища в потёмках Робина.       — Буйствуете по-пьяне? — поинтересовался святой брат, отхлёбывая немного вина.       — Моя вера… — начал было мавр и осёкся. — Я не люблю вкус алкоголя, — произнёс он, раздумав, — и считаю, что эффект его весьма сомнителен и чаще всего вовсе переоценён.       — Да вы ханжа, — заметил Тук, впрочем, совершенно беззлобно и даже радушно, а затем спросил: — Где же Робин? Будет нехорошо, если он не объявится. Да и поздно уже. А в лесу можно и заблудиться… Как бы чего не случилось. Эх…       — Да уж… Пойду поищу его.       — Вам бы сидеть спокойно и не двигаться. Рёбра-то и сломать могли…       — Если бы сломал, уже давно оплевал бы всё кровью и помер, — и Джон стал очень медленно, с трудом слезать с повозки, на которой безропотно лежал весь день. Кажется, за всё это время уставшие мышцы окончательно сдали, окоченели и не желали двигаться.       Как хорошо, что Джон был гораздо упрямее собственного тела. Иначе он бы и рукой не двинул.       Лишь одной силой воли он поставил себя на ноги, улыбнулся обеспокоенному Туку и побрёл по лагерю, всматриваясь в лица людей. Никого он не знал, никто не знал его и не обращал на него внимания.       Тут были все… Мужчины, женщины, дети и старики. Где-то пели, где-то смеялись и травили шутки — всё это смешивалось в тихий, умиротворяющий гул жизни.       Джон дошёл до конца, до самой последней самодельной палатки — куска ткани натянутого на четырёх-трёх палках, — и увидел вдали огонёк, будто от масляного фонаря. Он пошёл к нему и вскоре на встречу к Джону вышла Мариан. Это был её фонарик. Девушка была будто чем-то недовольна, расстроена, непонимание и грусть читались на её лице и она явно лишь недавно плакала. Она испугалась, наткнувшись на Джона, но затем присмотрелась и улыбнулась ему.       — Прости, не ожидала кого-то здесь встретить… Джон? Ты ведь Джон? — спросила она.       — Да.       — Если ты ищешь Робина, то он там, пытается совладать с простреленными конечностями и бутылкой хорошего виски…       — Ты оставила его одного в таком состоянии? — удивился сарацин.       — Сказал, что хочет побыть один. Конечно, я далеко не отходила. Но раз уж ты тут… Можно я пойду? — спросила она, а голос её болезненно надорвался в конце. Мариан быстро сморгнула слёзы с глаз и опустила голову.       — Иди, — задумчиво произнёс Джон, — конечно…       Она кивнула в знак прощания, и они разошлись. Она оставила ему фонарик, а сама пошла на свет лагеря. Джон немного постоял на месте и затем двинулся в указанную Мариан сторону. Долго искать не пришлось. Робин сидел на поваленной берёзе и пил прямо из горла.       — Отвратительно, — бросил Джон, — почему стоит мне лишь расслабиться, как ты тут же тянешься к бутылке?       — А ты не расслабляйся, — весело усмехнулся Робин и хлопнул по стволу дерева ладонью, приглашая Джона присесть. Так и поступили. Джон сел рядом, а Робин снова пригубил бутылку.       — Хватит, — попросил его мавр. — Я не в том состоянии, чтобы волочь тебя на себе до палатки…       — Да что ты говоришь…       — Робин…       — Сделай один глоток, — парень протянул виски Джону, — на, возьми её, глотни немного и выброси, если хочешь.       — Там два бочонка вина внизу, и если ты решил напиться с горя, то мне вообще нет смысла пить дрянь и что-то тут выбрасывать.       — Я честно больше не буду. Если ты, конечно, попробуешь. Нууу? Давааай же, — задорно протянул уже слегка захмелевший Робин.       Джон смерил парня взглядом, покачал головой и неуверенно принял бутылку. Он заглянул в горлышко, принюхался и скривился. А Робина всё это очень веселило, он даже постукивал пальцами по берёзовому стволу от волнения. Когда Джон всё же сделал свой нерешительный роковой глоток, сморщился и раскашлялся, Робин громко рассмеялся.       — Неужели так плохо? — спросил Гуд, хлопая Джона по плечу.       — Слишком крепко для меня, — прохрипел Джон всё никак не в силах отдышаться.       — Надо закусывать, — посоветовал Робин, наклоняясь к согнувшемуся напополам сарацину. — Ты же встретил Мариан? — тихо спросил Робин. — Это ведь её фонарь.       — Да, — так же тихо ответил Джон. — Она пошла в лагерь. Сказала приглядеть за тобой.       — Ммм, — протянул Роб. — Как она?       — Плакала.       — Это я знаю.       — Тогда мне больше нечего сказать.       Разговор зашёл в тупик, и Джон вспомнил о бутылке в своей руке. Он выкинул её. Отшвырнул так далеко, как только мог. Роб проводил её безразличным взглядом.       — Я пока не хочу возвращаться, — сказал он.       — Я не тороплю, — согласился Джон.       — Ты сегодня какой-то очень спокойный…       — Я устал, — ответил мавр, зевая.       Они всё ходили по кругу. Никто не решался хоть что-то предпринять. Короткие разговоры то внезапно вспыхивали, то также внезапно тухли. Все они намекали, просили читать между строк. И все эти намёки были поняты, все тайные послания прочитаны, однако ни Робин, ни Джон никак не могли решиться.       Они прижимались к другу плечами, даже их колени несмело соприкасались друг с другом. И чем дольше это тянулось, тем сложнее было что-то сделать.       …Джон едва двигал руками. Мышцы его окоченели, но как же всё-таки хорошо было, что мужчина был гораздо упрямее своего тела. Он повернулся к Робину и уткнулся носом в его макушку, глубоко вдыхая запах волос, кожи, пота и незаметно целуя в лоб. И Робин зашевелился. Он провёл рукой по колену марва и обернулся к нему.       Им всегда трудно давались поцелуи. И этот случай был не исключением, разве что сейчас было очевидно, что никто никого не оттолкнёт. Джон наклонился — он был чуть выше, — поцеловал Робина в скулу и лишь потом решился на губы.       Он смял их своими, немного надавил, не позволяя себе слишком многого.       Первым использовал язык Робин, он провёл им по губам Джона, заставив того вздрогнуть. А затем сделал это ещё раз, распаляя, нагнетая, вынуждая раскрыть рот шире и впустить внутрь.       Ах, если бы только после такого длинного и трудного дня у них были силы на большее… большее бы было. Может чуть позже? Конец.