Русалочья сказка

Он расшнуровывает ее черный корсет, ленты на ее спине. Расплетает ее осеннюю косу, что не так-то просто сделать с искалеченными пальцами. Ее волосы мягкие, как сон, и пахнут летними цветами. – Я не могу, Санса. Не могу. – Из-за того, что он с тобой сделал? Это не имеет для меня значения. У меня тоже остались от него шрамы. – Дело не в шрамах. Дело в том зле, что я причинил твоей семье. – Я сама причинила моей семье немало зла. Когда мечтала о Джоффри, готовая чуть ли не пустить под его нож мою сестру. Когда писала письмо Роббу под диктовку Серсеи. Когда… – Это другое, Санса. – Это то же самое, Теон. Жестокость и тщеславие глупой девчонки, какой была я. Жестокость и тщеславие глупого мальчишки, каким был ты. Мы оба предали нашу семью. Но мы искупили это, как могли. – Нет. Я – еще нет. Теон задерживает руки на ее спине. – Ты уверена? – Да, – отвечает Санса, в профиль повернувшись к нему, – томительный профиль, гордый и в то же время трепетный, ее пушистые ресницы опущены, губы чуть приоткрыты… И он разводит жесткие края корсажа из многих слоев прошитой насквозь кожи в стороны, открывая шерстяное платье под ним. Теон снимает с нее кожаный доспех, ее панцирь, ее броню – и бросает на пол со стуком. Санса поворачивается к нему лицом, чуть-чуть задохнувшись. – Я даже не мужчина, – шепчет Теон, и его лицо перекашивается, как когда-то. Санса берет его лицо в свои руки и заставляет взглянуть на нее – как когда-то. – У тебя еще есть руки и язык, Теон. – Я… я не… – По крайней мере, руки, если язык тебя не слушается, – не обидно улыбается Санса. И Теон почитает за лучшее умолкнуть. А Санса меняется, делает глубокий вдох, и он впервые видит ее такой взволнованной… с каких же пор? – Если ты позволишь мне быть с тобой – единственный раз в жизни быть с тем, кто меня любит, может быть, в последний раз перед концом всего... узнать, каково это – ласка любимого человека… если ты не откажешь мне в этом, Теон… не заставишь меня умолять об этом… – Никогда, – отвечает Теон, сглатывая. Он повторяет в голове этот разговор, сражаясь с новой шнуровкой – на ее платье, спереди. Санса помогает ему, и их пальцы пересекаются. Ее, белые и изящные, и его… Даже те, которые Рэмси не успел тронуть, кажутся уродливыми: скрюченными, согнутыми, как у старика, навсегда покрытыми какой-то грязью, которую не отмыть, как ни три кожу. Платье Сансы внезапно поддается и расходится на груди, и Теон отшатывается, будто его взгляд может осквернить ее чистоту. Ее кожа такая же белоснежная, как в ту ночь, когда Рэмси… когда Теон смотрел… смотрел на… – Теон, – Санса мягко зовет его и протягивает ему руку. Их пальцы сплетаются, как тогда, на стене перед прыжком. Она проводит другой рукой по своему плечу, и платье соскальзывает с него, совсем обнажая грудь, но застревает на талии. Санса расправляет плечи, и ее волосы медным водопадом рассыпаются по груди. В пляшущем свете от камина она похожа на русалку, хотя Теон не может вспомнить ни одну русалочью сказку с Железных островов. – Я не умею снимать доспехи с рыцарей, – шепчет Санса, пальцами очерчивая кракена на его латах, – но я очень постараюсь, а ты мне помоги. Она развязывает шнурки, удерживающие плечевые пластины доспеха, и обходит Теона по кругу, ища, как бы лучше снять остальное. Когда она оказывается у него за спиной, то утыкается лицом в его кудри, все такие же спутанные, но уже не висящие безвольно, как у бродяги, как было во время служения Теона Рэмси. И Теона пробивает мелкая дрожь, то ли от того, что он позволяет ей быть у него за спиной, оставаясь уязвимым, то ли от того, что это первое настоящее женское прикосновение… с каких пор? Он невпопад вспоминает Рос, проститутку, с которой спал еще в Винтерфелле, в последние дни, которые можно было назвать счастливыми. Она была такой же пламенеюще-рыжей, как Санса; нет, чуть светлее. Она была пышнотелой, щедрой во всех отношениях, и острой на язык. Он полюбил Рос и оскорбился, когда она сказала, что Тирион был лучшим любовником… и был расстроен, когда она уехала в Королевскую гавань за богатством и славой. Рос смеялась над ним, Теоном Грейджоем… а теперь он получит саму Сансу Старк? Рос уехала на Юг, как все они, и Санса… если бы она осталась в Винтерфелле, стал бы Теон захватывать замок? Он отталкивает Сансу резче, чем хотел. На ее лице удивление и боль, и Теон прячет глаза, чтобы не видеть этого. Он притворяется, будто у него снова приступ не-Теона, хотя на самом деле его разум ясен, как никогда. – Я не могу, леди Санса. Не могу. – Леди, – повторяет Санса голосом, который звенит льдом. – Прикажите мне что угодно, леди Санса. Только не… Он искоса – все-то теперь у него выходит искоса – глядит на нее, и ему кажется, что она зла на него. Так им обоим было бы легче. Но Санса только кутается в свое шерстяное платье, сводя его под горлом, наконец-то вспомнив о стыде. И Теон вдруг замечает, что у нее по щекам текут крупные прозрачные слезы, и понимает, что и сам плачет. – Если мы не можем заставить себя жить… то зачем нам сражаться с мертвецами? – выговаривает Санса. – Пусть приходят и забирают все… Мне жить ни к чему, хочет сказать Теон, это тебе надо выжить, Санса, и я все отдам за это… Но вместо этого шагает вперед, чтобы стереть ее слезы – и, когда видит свои ужасные пальцы, предпочитает сцеловать слезы у нее со щек, осторожно, после каждого поцелуя проверяя, что ей это не противно. Санса отыскивает его губы своими. Теон приникает к ее рту и никак не может напиться его сладостью, но, на самом деле, ее губы вовсе не сладкие. Они горчат терпким травяным отваром и чуть-чуть – вином. Они кажутся горячими и холодными в одно и то же время. И Теон закрывает глаза, позволяя себе раствориться в этом мгновении, в безвременье, с безымянной девушкой – так легче, если не называть ее, в ничейной земле – так проще, если не думать, что это дом, что он снова грабит и предает Винтерфелл… только тепло под его губами, теплые женские руки на его шее, успокоение, и даже если это очередной обман, подобный тем, что устраивал для него Рэмси, то этот миг стоит всего на свете. Но Санса не останавливается на поцелуе; она мягко отстраняет Теона – чтобы взглянуть ему в глаза, как он понимает – и, удерживая его взгляд, берет его за руку и кладет ее себе на живот, на плоский, не оскверненный ребенком Рэмси живот, а потом ведет его руку ниже, ниже… – Смотри на меня, Теон, – шепчет Санса, вводя в себя его палец, потом второй, и он ни за что не отведет глаз, никогда больше не забудет, что перед ним Санса – его рыжая осень, его прозрачная весна, его терпкое лето, его холодная зима, – все это Санса, любое время принадлежит ей, а, главное, ей принадлежит он сам и без остатка. Его пробирает лихорадка, когда он начинает двигать пальцами вверх и вниз, а она отзывается, и ее глаза темнеют, дыхание срывается, и все это в ответ на его движения, которые он сам едва осознает. (Он так и не научился быть умелым любовником; он никогда не прикладывал усилий, чтобы быть нежным или заботливым; он всегда считал, что его нахальства и происхождения хватит, чтобы вскружить голову любой, но в итоге девицы лишь смеялись над ним. Кто он теперь? Что он умеет? Одно – не навредить Сансе.) (И даже если все это – один огромный эксперимент от Рэмси…) На лице Сансы отчаяние мешается с мучительным наслаждением, отчего же отчаяние? Оттого, что она словно бы снова бросается в ледяную речку, это страшно, но иначе ей не спастись, только Теон может сделать ее вновь целой, и вдруг Теон видит в ее глазах странное, и что-то непонятное поднимается и захлестывает и его – И он наконец вспоминает название – это любовь, любовь столь огромная, что она может поглотить его без остатка, лишить имени и воли, и это будет неважно, не любое забвение страшно, не любое отречение омерзительно – и, отдавшись полностью новому чувству, старому чувству, Теон получает сторицей… и, когда Санса валится к нему на грудь и обвивает руками за шею, Теон чувствует себя молодым, каким никогда и не был – превратился из мальчишки в Вонючку, из Вонючки в старика, или вовсе в человека без возраста – будто Санса подарила ему другую жизнь, альтернативную, в которой никогда не было горя: жизнь, в которой он может быть равным ей и позаботиться о ней, жизнь, не втоптанная в пыль, но вольно дышащая севером и морем. *** Любовь вдруг возвращает ему память: вот он, мальчишка, бежит по летнему Винтерфеллу, а Санса впереди, она оборачивается и смеется ему в лицо, в простеньком голубом платье, с простой северной косой, и сколько летних дней еще будет впереди, не счесть, сколько они еще сорвут кислых яблок, лиловых ягод, сколько раз Санса будет смотреть, весело щурясь, как он стреляет из лука – всего лишь по мишени… И вот Санса бежит впереди и отворачивается, и мальчишка-Теон больше не видит ее лица, но загадывает: “Если сейчас пойдет дождь, лорд Старк отдаст Сансу мне в жены”… и они прячутся на галерее от дождя, густого, душистого, и Санса шьет, а Теон уже забыл, что загадал… И Нед Старк отказывает Роберту Баратеону, и нет войн, и Робб не погибает, и Теон больше не пленник Старков, но один из них, и нет ему нужды предавать их… а Санса остается рядом, растет и превращается в прекрасную молодую женщину, умную и трезвую, как настоящая северянка, и красивую, как Талли. Нед соединяет их руки, и это Санса и Теон, а не Санса и Рэмси, женятся в Богороще, и они оба отныне Грейджои, но оба и Старки – ведь между их домами больше никогда не будет раздора… И дети – их с Сансой дети бегут и смеются… Море не приходит в Винтерфелл бурей – море, мирное, плещется у его стен отныне и всегда. *** Санса и Теон лежат в постели, обнявшись, и Санса тихо и ласково перебирает его волосы. И он отвечает проясневшим взглядом, внимательным взглядом, собирая ее малейшие черточки, чтобы запомнить навсегда. А потом Санса улыбается ему, что совсем уж неожиданно, улыбается чуть-чуть грустно и смутно, словно в тумане над водой. И заставляет лечь на подушки, а сама седлает его, хоть в этом и нет смысла, но, пока Теон глядит на нее снизу вверх, она кажется еще красивее. Кажется свободной. И Санса склоняется поцеловать шрамы у него на груди, отчего он немного дергается, но не отстраняет ее, она целует его в шею и под ухом, и он стискивает зубы от нежной, томительной боли где-то под ребром, похожей на перышко под сердцем… пока Теон не обнимает Сансу, прижимая к себе, баюкая, и она смеется, и их дыхание смешивается. Теон почему-то думает, что у него либо нет запаха совсем, либо он должен пахнуть как-то гадко, и вдруг Санса говорит: – Ты пахнешь, как прежний Теон. Соснами и морем. И еще: – Вернись ко мне… Защити Брана и вернись, Теон. Я буду тебя ждать. Он целует ее руки и засыпает ненадолго, примостив голову у нее на коленях. Ему снится лето и ржаное поле, по которому взрослая Санса убегает прочь от него, смеясь в лицо. Проснувшись, он целует внутреннюю сторону ее бедер и поднимается выше, и уже не может остановиться. Он уже сгорел этой ночью один раз, и второй раз не так страшен. В конце концов, то, что мертво, умереть не может, думает Теон и тут же удивляется тому, что способен шутить. *** И стрелы горят, как ее волосы, пока не кончаются в колчане. И Теон уже знает, что не выполнит обещания – не спасет Брана, не вернется к Сансе – когда поднимает копье. Когда он падает на снег, ему кажется, что он тонет. И русалка с медными волосами встречает его на дне. *** Наутро, когда пересчитывают мертвых и складывают погребальные костры, глаза Сансы острые и совсем сухие, когда она видит Теона. Она не позволяет оттащить его тело в общий костер. – Он будет погребен в крипте Старков, – говорит она непреклонно.