Ничуть

Сегодня для Топи слишком тёплая ночь, непривычная. Над болотами не вьются духи — они прибились к калине, отдыхая на грани лета и весны. Нет заблудших детей и душ, нет ни единого слова, что тонким криком повисло бы над ведьминым лесом. Слишком спокойно. Босая нога Топи с силой пнула одеяло, которое вспорхнуло чуть ли не к деревянным перекладинам под потолком. В сумрачном воздухе сопел чей-то сон: то ли анчуткин, то ли коргорушкин. Топь и сама бы с удовольствием задремала, да только ночь искрится в её ресницах, мерцает в глазах и совершенно не даёт покоя и тишины. В корзинку со стола перескакивает глиняный кувшин да кусочки пирога с черникой — Топь заботливо накрыла добро вышитым белым платком, доставшимся, кажется, от какой-то странствующей северной ведьмы. Вокруг плещется тишина. Сверчки — и те уже начали умолкать, утомившись беспокойной ночью. Топь вышла из избы. Лёгкая поступь рассекала мрак, пока девушка, оглядываясь (на всякий случай), слегка удручённо думала о том, что хворост, быть может, отсырел от недавнего дождя и не разожжётся так сильно, как ей бы хотелось. И упаси её небеса в мыслях о сырости напороться на одну назойливую, громкую, излишне эмоциональную, блондинис- — То~опь! Неужто и впрямь ты? Ну же, Камышонок, не молчи! Вейс появляется перед ней гораздо быстрее, чем Топь берёт в руки своё самообладание. Рыкнув, она смахнула тлеющее спокойствие со своих ресниц и посмотрела на утопленницу сдержанно и слегка раздражённо. — Чего тебе? Под босой ногой Вейс вспыхнула зеленовато-синяя печать, и, оттолкнувшись от неё, утопленница змеёй обвилась вокруг Топи и мягко поцеловала её в висок. — Мне не спится, — капризно ответила она и потянула Топь за руку куда-то к реке. — Ну же! Идём! Топь закатила глаза. Проще подраться с ветряными мельницами, нежели попробовать спорить с Вейс: донельзя упёртая, она обладала какой-то невероятной, прямо-таки сверхъестественной твердолобостью. Перебравшись через огородик и забор, обе босячки побежали прямиком по выхоложенной предрассветным туманом фиолетовой траве, сверкающей от разноцветных светлячков, плетущихся за Вейс. Речная вода тихонько перешёптывалась под дланью ветерка, а в её глубине — ну, если прогуляться по глади до самой середины — мерцали молодые утренние звёзды. Сонные сверчки и кузнечики разбежались в стороны от шума девушек, но песнь не рвали: их стройный треск всё так же сиял где-то поблизости. На берегу уже давно пустовал деревянный стол с двумя грубыми скамьями — признаться честно, никто уже и не помнит, построили этот стол крестьяне или заскучавшие утопленницы, которые вытащили с речного дна обломки кораблей и плотов. В воздухе пахло туманом и звёздами: рассвет едва ли расплескался на небесном холсте, принеся с собой не только спокойствие, но и приятную прохладу. — Как насчёт отпраздновать? — улыбчиво спросила Вейс, подогнув под себя ноги. — Что именно? — Топь, хоть и не планировала лишних гостей, всё же разделила с назойливой утопленницей пирог и молоко. — Да день сегодня хороший, — встрепенулась собеседница. — Я утопила трёх княжих сыновей, а ты прожила ещё один день. И на дворе май, как никак: а праздновать можно хотя бы это. Ну, будем? То, что она говорила, не казалось Топи чем-то немыслимым. Она жива? Да. Топят ли утопленницы неугодных? Снова да. Конечно, трудно назвать это нормальным явлением. Топь более чем уверена: не все девушки убивают мужчин, не каждую растила болотная нечисть и уж точно не каждая девушка распивает молоко — прямо как княжеское вино — с блондинкой-мертвячкой. — Будем, — Топь туманно рассмеялась и чокнулась стаканом с кувшином, из которого пила Вейс. В небесах напевал рассвет, а мягкая утренняя прохлада оседала росой на высокой траве. На берегу лесной речки босая нечисть распивала молоко и завтракала пирогами. Они праздновали май — а может быть, рождение какой-то звезды или новой тёмной силы. Было ли в этом что-нибудь хоть мало-мальски странное? Ничуть.