До гроба и после

Кухню переполнял аромат свежих булочек и кофе. К величайшей радости Грейс, воспитанники вернулись в Академию – пусть и не совсем по собственному желанию, а в попытке остановить апокалипсис. И она принялась радостно закармливать их всем, что скопилось в её базе рецептов за долгие годы в опустевшем доме. Детки, большинству из которых теперь номинально было немногим за двадцать, не возражали: такой all inclusive во взрослой жизни случается нечасто. За обе щеки наворачивал даже Пятый, в любой другой ситуации чаще выбиравший диету из кофе – чтобы мозг лучше работал, а кровь не приливала к бесполезному желудку. Клаус купался в водопадах из воздушных вафель, вкуснейших лимонных пирогов и сочных стейков с брусничным соусом. Но несмотря на обилие источников вкусовых наслаждений, Бен трижды в день ловил Клауса по дороге к отцовскому бару, радуясь, что ещё несколько раз естественной преградой выступал сам владелец вожделенных запасов. Сегодняшний завтрак закончился быстро: Диего отправился в участок, чтобы выяснить, сколько ещё сидеть Дженкинсу; Эллисон и Лютер добровольно вызвались провести тренировку Ване, до которой отца допустили только наблюдателем; а Пятый удрал по третьему кругу начинать отношения с Долорес. Клаусу спешить было некуда. Все дни – в его распоряжении. Все тренировки – наедине с Беном. Отцу о своём прогрессе он не говорил, чтобы не нарваться на очередные изощрённые пытки-попытки выжать из себя всю энергию досуха. После завтрака он остался в столовой, бренча на гитаре и борясь с подступающей тошнотой – трезвость давалась непросто. Бен периодически поглядывал на него поверх томика Чехова, прочитанного уже несколько сотен раз. Перелистывать страницы осязаемых книг получалось через раз. Предметы потяжелее не давались вовсе. Когда Клаус затянул "White Rabbit" Jefferson Airplane, под которую в 1968 не танцевал только убитый, Бен понял, чем это всё закончится, и поспешил подать голос: — Дэйв красивый. — Прости, что? – пальцы Клауса зависли над струнами. — Я сказал... — Нет-нет, это я слышал. Мы действительно обсуждаем Дэйва? — Что такого? Хочу обсудить твоего красивого бывшего парня, – пожал плечами Бен. — Который умер то ли пятьдесят лет назад, то ли две недели как, – гитара была отложена в сторону. — Другой твой парень умер тринадцать лет назад. — И он тоже был чертовски красив. Посмеялись. Помолчали. Паучьи лапки неловкости забрались между рёбер. Щекотно и мерзенько. — Ну вот зачем ты?.. – Бен покачал головой – он знал, как часто Клаус флиртовал в шутку, и не был уверен в искренности комплимента. — А ты зачем начал? — А что у нас с этой темой? Табу? Она как слон в комнате. — Хуже. Как Лютер. В этот раз смех был куда искреннее и расслабленнее. — Хэй, ты же сам говорил, что я могу встречаться с кем угодно, – Клаус скрестил руки на груди. — И я не отказываюсь от своих слов. Я был рад за тебя, когда ты его встретил, – Бен закусил губу. – За вас обоих. — Достойная партия впервые за все эти годы? Клаус почувствовал, как снова напрягаются мышцы. Словно готовились отправить хозяина с места в карьер – ускакать прочь в закат от тяжелых тем. Как он делает, сколько себя помнит. — С ним тебе стало лучше. Ты становился лучше. И посмотри, во что это вылилось. — О да. Меня ломает уже несколько недель, но я так боюсь снова стать для кучки лузеров ничтожеством, что предпочитаю ходить зелёным по синусоиде, чем достать дозу. Или ты о побочках? Шанс нарваться на осуждающий взгляд Бена был велик. Да-да, именно на этот. Пронзающий болезненнее ножей Диего. — Ты поставил меня перед тяжёлым выбором, Клаус. — Всегда выбирай шоколадное. — Оскорбиться, задать один вопрос или сказать то, что изначально собирался. — Задай вопрос, получи не тот ответ, который хотел услышать, и оскорбись. А потом озвучь свои мысли. К-к-комбо, – он победно взметнул в воздух кулак. Оба встали со своих мест. Клаус – готовый сорваться и уже придумывающий причины, почему ему срочно нужно кудаугодно, лишь бы избежать продолжения неловкого разговора. Бен – желавший посмотреть в глаза собеседника и потому подошедший вплотную. — Страх стать никем – единственное, что тебя удерживает? – тихо, с ледяным призрачным спокойствием. — Первый пункт – есть, – Клаус начертил в воздухе галочку. – Я хочу видеть призраков. Точнее, одного, – добавил он, заметив вздернутую бровь Бена. — Скажи это. Мне не терпится чекнуть второй пункт. — Я хочу проститься с Дэйвом. Нормально попрощаться, – он потер шею, и жетоны на груди зазвенели. – Доволен? Отмечай в списке. — Не буду. Клаус, мне не семнадцать с обидками и эгоцентризмом. — Формально, как раз семнадцать. — Клаус. — Лады, лады, – Четвёртый примирительно поднял ладони. — Это действительно тяжело – потерять человека, – если бы Бен не был призраком уже тринадцать лет, поклялся бы, что в глазах защипало. – Я не ставлю под вопрос то, что ты любил его, и он для тебя очень важен. Если у вас получится поговорить, отлично. — Ты тоже очень важен. Клаус нерешительно поймал руку Бена и прижал к пересохшим губам. Отнимет? — Я знаю. И всё же я его уважаю и восхищаюсь выдержкой. За десять месяцев он сделал то, чего я не смог сначала за два года, потом за тринадцать лет. — Кто знает, были ли бы у меня эти годы и десять месяцев, если бы ты не старался, – тихо проговорил Клаус в прохладные пальцы. – Мне нужно это прощание. И я смогу, наконец, отпустить его, а потом заняться прокачкой сил... с тобой. Сколько я отходил, когда ты умер? — Сложно сказать. Перепихон на вписке спустя три недели после моих похорон говорит о том, что ты отошёл? — Я пытался забыться и впервые так сильно накачался, ты же помнишь, – Клаус выпустил пальцы Бена и оскорблённо засопел. — Я и не ждал, что ты похоронишь себя рядом со мной. Хотя иногда казалось, что похоронил, но по-своему. — Проблема в том, что мы так и не расстались до того, как ты умер. — Да и после не припомню официального расставания, – Бен дернул уголком губ. — Да мы стали ближе раз в сто. — Если под "ближе" ты имеешь в виду то, что я видел тебя во всех состояниях, которые только можно и нельзя придумать, знаю все твои физиологические особенности и сексуальные пристрастия, то да, определенно стали. — Вот видишь. А по поводу сексуальных пристрастий я бы послушал. Со стороны, может, виднее. — Составить брошюру для твоих будущих кавалеров? — Хочешь сделать памятку для самого себя? Опять этот флирт. Но выдержки Бена вполне хватало, чтобы не покупаться на подобные выпады. — Кстати, давай проясним. Ты очень любишь говорить, как потрясно с кем-то занимался сексом. — Потому что я люблю секс. — Внимание, вопрос, – Бен сощурил глаза, и Клаус изобразил барабанную дробь на столешнице. – А сколько раз ты занимался им на трезвую голову? — Ну ты спросил. Несколько раз за ночь идёт за один? — Окей, – Бен закатил глаза, – со сколькими людьми? Зависнув на несколько секунд, Клаус неуверенно загнул один палец. Его лицо выражало крайне непростую работу пережжённых нервных окончаний. — Минеты и дрочка кому-то считаются? Бен округлил глаза. — Если все настолько плохо, то да. — Тогда с троими. Пауза. Шестой покачал головой. — Ты безнадёжен. — Если я был под кайфом, это не значит, что я не понимал, был секс стоящим или хреновым. Я могу доверять своим ощущениям. — Да ты под кайфом утверждаешь, что у тебя вместо руки – клешня, как у Зойдберга. И что водка на вкус, как молоко. — Позвольте! – возмутился Клаус, подняв палец вверх. – Всего пару раз. — Ну да, ну да. Клаус предпринял попытку возразить ещё что-то, но только по-рыбьи открыл и закрыл рот, взглянув на брата. У того на лице безошибочно читалось: ни единого шанса. — К чему ты клонишь? — Не говори, когда не уверен в неискажённом восприятии. Это касается вообще всего, секс – как пример. — Но я уверен. — Клаус. Четвёртый махнул рукой. Смирился. — Да, кстати. — Ну? — А кто был третьим? — Ты его не знаешь, – Четвёртый дёрнул плечом. Бен закатил глаза: — Проехали. А теперь вернёмся к теме. Сколько раз ты пробовал его вызвать? Клаус замялся. — Ну? — Три? – с вопросительной интонацией, подразумевая "янезнаюкакойответтебяустроит". — Три с натяжкой, два – если быть честным. — Как хорошо ты меня знаешь. — Ещё бы. Боишься? — Я не знаю, что ему сказать. Привет, милый, ты умер в шестьдесят восьмом у меня на руках, и я помню это, как вчера? Пытаюсь двигаться дальше, как сам? — По-моему, неплохо, – Бен положил руку ему на плечо, – особенно часть про движение вперёд. — У меня получится? — Обязательно. Только постарайся не страдать, когда будешь вызывать его. — А? — Скорбь, отчаяние, все эти причитания, когда человек по тебе убивается, – Бен сморщился, – отпугивают. Клаус выглядел ошарашенным. — То есть никто не ценит драматичные заламывания рук? "Не верю" и все дела? — Вот как раз театральщина безобидна. Но когда ты убиваешься так, словно наступил конец света, к тебе не хочется приближаться. — Ой, ну извините, что боль хуже переигрываний. И ещё – сюрприз – конец света и правда наступил, – он поправился: – Наступит. Бен задумался – как объяснить понятнее? — Смотри: тебе же не нравится сидеть в склепе рядом с кучей орущих и тянущих из тебя силы душ? — Моя любимая компания. Мы могли бы замутить группу и собирать стадионы. — Не сомневаюсь, – Шестой хмыкнул. – А нам так же тяжело находиться рядом со страдающим человеком. Это как болото или тёмная чаща – затягивает, хрен выберешься. — Погоди-ка, – до Клауса начало доходить сказанное, – так вот почему ты столько не появлялся после смерти. Бен поджал губы. — Не только поэтому, но ты ухватил мысль. Вокруг тебя словно чёрная дыра висела. В неё влезать – себе дороже. — Но я же... искренне. — Я понимаю, – Бен сжал плечо Клауса. – Вот только оно работает наоборот. Мёртвые лишаются последних сил, когда попадают в эту темноту. Четвёртый смотрел на него так, словно видел впервые. — И как прикажешь себя чувствовать, если умер твой любимый человек? — Это непросто. Но попробуй думать не о тяжёлом будущем без него, а о том времени, когда вы были вместе. Не так, словно всё хорошее закончилось, а о том, что все ваши воспоминания – навсегда с тобой. Светлые, тёплые, со всем, что между вами было, – взгляд Бена принялся блуждать по рукам Клауса. – Вспомни его руки, и как они касались тебя. Его губы, дыхание на своей коже. Как он обнимал тебя, когда тебе было страшно, – Бен, казалось, погрузился в лёгкий транс, голос стал тише, но Клаус видел каждый звук, словно его рисовали у него под веками. – Как вы всегда были рядом друг для друга. Ваши вечера и ночи. Как вы прятались от других и разделяли тайну на двоих. Как блестели его глаза и как ты ловил в них своё отражение. Как вы мечтали, что... — Вместе сбежите из академии прочь от отца и дурацких способностей, – Четвёртый улыбался – мягко, с читающейся болью. – Я понял. И эй – ты в курсе, что плачешь? Бен провёл по щеке ладонью. И правда – мокро. Клаус присвистнул и выполнил манёвр между острыми углами темы: — Какие ещё твои физиологические жидкости пробудились от моих сил? Шестой засмеялся: типичный Клаус. Об этих неловких и первых за тринадцать лет слезах он подумает немного позже. — Не уверен, что я буду рад вернуть все из них. — Сгораю от желания проверить, – в зелёных глазах зажёгся огонёк. На мгновение Бену показалось, что в ладони Клауса заискрило синим, и он почувствовал, как бросило в жар, а голова поплыла. Это что – действительно просыпаются реакции? — Раз я сегодня мастер неловких вопросов, задам ещё один, – Бен размял пальцы, в которых явственно покалывало, как когда кровь начинает поступать в затекшую руку. Он постарался отвлечься: – Почему у тебя не было азиатов? — А мы продолжаем откровенничать, я смотрю. — Серьёзно. Каждый раз, когда к тебе клеился кто-то с азиатским разрезом глаз, ты бежал, кау ужаленный. — У меня два состояния для любой ситуации: лежать или бежать. — И почему ты выбирал второе? — Мне казалось это изменой. Бен расхохотался. — То есть трахаться при каждом удобном случае – это не измена, а если у него будут узкие глаза, – то она? — Как-то так, – Клаус почувствовал себя глупо. В момент, когда надо было решить – спать или не спать с человеком, – ему казалось очевидным: чем меньше кто-то напоминает Бена, тем честнее такая связь по отношению к нему. Оценивать внешность было сложнее в тёмных притонах, туалетах и под особо крупными дозами. А потому он не был уверен, что хоть разок не ошибся и не шептал кому-то на ухо "Бен". — Ты гений. — Гран мерси, – Четвёртый неуверенно приподнял невидимую шляпу над головой. — Нет, я, конечно, тебе признателен, но свою преданность ты мог бы выражать иначе. — Я с удовольствием её выражу во плоти, когда со всем разберусь, – Клаус потёр виски. Шатало – то ли пришла очередная волна отходняка, то ли он упускал важную деталь в контроле своих новых сил. Энергии явно уходило больше обычного. Бен уловил миг слабости и, резко выдвинув из-за стола колченогий табурет, подставил его Клаусу. — Спасибо, – улыбнулся Четвёртый, опускаясь на сидение. – Ты сама галантность. Бен несколько раз моргнул, уставившись на табурет и свои руки, после чего в неверии присел рядом с Клаусом. — Дэйв, ЧСВ или тренировки – причину выбирай сам. Но тебе лучше забыть обо всём наркоманском дерьме, потому что мне начинает это чертовски нравиться. Клаус положил подбородок на плечо Бену и горячо выдохнул тому в шею: — Я буду паинькой для моего заиньки. Бен отчётливо почувствовал и тёплое дыхание на своей коже, и отправившиеся в путешествие вдоль позвоночника мурашки. — Заинька решил испытать все мои новые органы чувств на прочность? – он несильно ткнул Клауса под рёбра, и тут же его рука была захвачена в плен другой, с накрашенными чёрным лаком ногтями. – Ты ногти красишь аккуратнее любой девушки. — Потому что деньги на лак у меня водятся не часто, надо экономить. — Резонно. Может, устроишься в салон маникюрщиком? — Ты уже готов запихать меня на работу? – Клаус возмущённо засопел ему в щёку. – Я и так тружусь из последних сил. — Непрекращающийся трёп оплачивают только политикам и радиоведущим. — Между прочим, я трачу силы на то, чтобы сделать тебя осязаемым, – Четвёртый переплёл их пальцы, придвигаясь ещё ближе и всем корпусом впечатываясь в Бена. — О личном пространстве есть смысл говорить? — Я тебя умоляю. У тебя оно было супер охренеть каким личным все эти годы. — Вот именно. Думаешь, так просто теперь впустить в него кого-то? — Хочется верить, я не кто-то. Бен строжился для порядка. Каждое движение Клауса отзывалось приятными волнами, накатывающими от макушки до пяток. Подбородком – по плечу; кончиком носа – по щеке; тонкими пальцами, невесомо – по ладони и запястью, под резинку в рукаве толстовки; отчётливо выбивающим чечётку сердцем – по его пока что пустой грудной клетке. Захотелось задержать дыхание, но для этого сначала нужно было заново научиться дышать. Бен улыбнулся своему наблюдению и прикрыл глаза. А Клаус – пусть клеится, если может себе позволить. — Ты правда красивый, – промурлыкал Четвёртый. — Ты тоже. — Красивее твоей первой подружки? — У меня не было по... Ты серьёзно помнишь тот случай? – Бен распахнул глаза. — Я уж-жасно ревновал, впервые в жизни, между прочим. Такое не забудешь. — Эта чокнутая караулила нас после каждой миссии, когда нам было четырнадцать. — Тебя. Она караулила не нас, а тебя. И однажды припёрла тебя к стенке. — Лучше не вспоминать, – Бен поморщился. Он вообще меньше всех Харгривзов мечтал о славе, а об этой её стороне – подавно. — А если бы я был твоей фанаткой, тебе бы понравилось? — Ты и так был. — Нет, девушкой-фанаткой. Бен на секунду задумался. — Возможно. Клэр? — Виктория. Как в Виктор-Виктория*. — Э? — Забей, – Клаус отмахнулся свободной рукой. — А если бы я был не Беном, а, скажем, Джейн? — Твоё сценическое имя для драг-шоу? — Ты меня раскрыл. Клаус мазнул губами по щеке Бена. Перешёл в наступление. Слабость сменилась приятным возбуждением. — Мой ответ – определённо нет. Извини, Джейн, никаких шансов. У меня был Бен, и уже тогда я больше любил мужчин. А ты у нас би? — Я у нас мёртвый. — А в подростковом периоде? — В подростковом периоде почти все би, не гони. — Но ты повёлся на меня. — Ты – это ты. На тебя попробуй не поведись, – Бен улыбнулся и, развернувшись к Клаусу, поцеловал. Внутри взорвалось штук десять петард, а может, все двести. По телу побежал ток, лопнул затянутый поперёк груди невидимый обруч – он вздохнул и тут же выдохнул в губы виновника своего состояния. — Ой, ну наконец-то, – раздражённый, невесть откуда нарисовавшийся Пятый перешагнул кухню через портал от двери до кофеварки. – Думал, засохну, пока вы разродитесь, – прошло секунды две, а он уже с наслаждением потягивал кофе, стоя за их спиной. В дверях засмеялась Эллисон. — Дай им уединиться. — У них больше сорока комнат в распоряжении, но нет, блин, – надо оккупировать кухню и заставить меня подыхать без кофеина. — Вы меня видите, да? – Бен перевёл взгляд с Пятого на Третью и обратно. — Нечётко, но да. — Блин, поэтому меня так рубит, – Клаус отстранился и потряс головой. – Утечка энергии. — Тебе кран привинтить? – Пятый изобразил что-то напоминающее удушающий приём. – Хотя у тебя теперь есть механик, всё сделает, как надо. С краном и с чем угодно. — Пятый! – Эллисон пригрозила пальцем, обходя братьев кругом. Она обняла Бена со спины. — Мы с Пятым поспорили, на какой день вы не выдержите. — Кто выиграл? Хочу свою комиссию, – Клаус подпёр подбородок рукой и с интересом уставился на сестру. — Я думала, займёт больше времени. — Тогда плакали мои денежки. Он мне ещё ту двадцатку не отдал, – Клаус кинул раздосадованный взгляд на Пятого. — Я так понимаю, варианта "Они просто друзья" ни у кого из вас не было? – поинтересовался Шестой, полной грудью вдыхая аромат кофе, который ещё полчаса назад был ему недоступен. — Ой, не смешите. Это было понятно с самого начала, – пробубнил Пятый в ободок чашки. — Тебя не было здесь с две тысячи второго, – Клаус предпринял попытку сложить головоломку. — Да на ваши рожи посмотри – и всё поймёшь. — Грубо. — А я не вызывался быть няшкой. Блин, ты сам сказал, что вы с ним тусите все эти годы. И ты не помнишь, что Ваня вас спалила в своей книжке? — Там были только намёки. — Размером с отвалившийся кусок Луны, – Пятый закатил глаза. – И врать семье нехорошо, Клаус. — Когда это я врал? — Самые длинные твои отношения длились вот нифига не три недели. Скорее, всю жизнь. Бен с Клаусом переглянулись. Эллисон, отпустив из объятий полупрозрачного брата, присела рядом и поинтересовалась: — Так вы вместе сейчас или что? — Вообще, всегда, – Клаус пожал плечами. — Что всегда? — Вместе. — И что у вас? — А что у нас? – Бен хитро улыбнулся. — У нас любовь до гроба. И после.